Степь на кончике языка. Часть I
Тиыны памяти. Часть II
Ступнями в песке. Часть III
С нашего балкона можно было разглядеть весь Шульбинск. Прямо и слева — пятиэтажки. Справа, рассеченный плотиной, тек Иртыш. Дальше тянулся хвойными макушками в небо сосновый бор. На противоположном берегу местные наскоро соорудили стихийный пляж, который спустя годы стал полноценной зоной отдыха. Видно было даже Баженово, где в доме на Советской мы с двоюродным братом проводили лето 1997 года.
Там было свое расписание: утром кормить скотину, собак и кошек, днем готовить обед, заниматься хозяйством, вечером снова кормить скотину, полоть огород, поливать его и сад. Баба очень любила цветы. Они росли от калитки, вдоль асфальтной дорожки и до крыльца. Я отчетливо помню только астры и лилии. Цветы поливались бережно. Баба укладывала шланг и подсовывала под него деревяшку или пластину, чтобы сильный напор не размыл землю и не повредил корни. После нижнего полива шел верхний. Баба держала шланг на уровне пояса, закрыв большим пальцем напор. Так струя рассеивалась и получался душ. После такого полива лепестки тяжелели от капель, а дорожки пахли мокрым асфальтом и высыхали только к утру. Я тоже пробовала так делать и быстро убедилась, что такой способ не для слабаков: палец замерзал до боли и держать его дольше минуты было не по силам.
Нам с братом поручали собирать с кустов картофеля колорадских жуков. Баба вручала нам пластиковые бутылки с водой, и мы ходили между рядами картофеля и росшего рядом с ним паслёна, собирая в бутылку каждого попавшегося на глаза вредителя. Мы делали важное дело — защищали урожай и очень этим гордились.
Через день баба водила нас купаться на Иртыш, но не в его широкое русло, а в небольшую безопасную заводь, где купались все дети. Если на реку мы не ходили, то купались в стоявшем в огороде баке с водой, а потом терпеливо отмывали себя и трусы от зеленой тины, покрывавшей весь бак изнутри.
За уличным туалетом, в дальнем закутке огорода, рядом с грядками, на которых деда выращивал табак, баба сажала тыквы. Они вырастали огромные, размером с колесо автомобиля. Это не было детским преувеличением. Они запомнились мне не только размером, но и тем, что баба каждую подписывала именами внуков. Она брала черный фломастер и на ярком боку тыквы жирными буквами выводила «Настя», «Илюша», «Миша», «Лера». Каждый из нас владел собственным движимым съедобным имуществом, дающим нам уверенность в завтрашнем дне и навсегда связывающим с домом на Советской.
Мы любили кататься на «бричке». Так мы называли телегу, в которую деда впрягал коня, сажал нас с братом и бабой, и мы отправлялись по делам — косить траву, купаться или на полузатонувшую баржу. Деда размахивал бичом, погоняя Мальчика, а мы, пассажиры, пригибались, чтобы хлыст не задел и нас. Мы не могли скрыть гордости: смотрите, это наш деда, в восьмиклинке и с самокруткой в зубах! это наш сильный и красивый Мальчик! это мы на бричке, а вы — нет!
Больше всего я боялась ездить на баржу. Даже подъезд к ней казался мне опасным — Мальчик резво нёсся со склона, будто стремился прыгнуть в реку и утащить телегу за собой. Но у самой кромки воды Мальчик резко сворачивал направо, к полусгнившей доске, которую мы должны были аккуратно преодолеть, чтобы попасть на баржу. Доска была мостиком между ней и берегом, она тряслась от наших шагов, и лучшее, что можно было сделать — быстро по ней пробежать, чтобы не свалиться в воду.
На этом ржавом судне устроился друг деда. Там он то ли жил, то ли просто приходил рыбачить.
Мы ждали, пока взрослые наговорятся, и гуляли по барже, исследуя каждый сантиметр ржавого пространства, заглядывая во все затопленные люки и лазы. Один борт баржи ушел под воду и затянулся тиной. Мне стало интересно, такая же ли она скользкая, как и в огородном баке. Я сняла шлепанцы и сунула правую ногу в воду. Ступня коснулась гладкой бархатной поверхности, и не успела я подумать, что тина везде одинаковая, как нога соскользнула и я полетела в темно-зеленую воду. Кто-то из взрослых крикнул: «Хватайся за лодку!». Я успела удержаться за борт рыбацкой лодки, привязанной к барже, а дальше мне наверняка помогли, но больше я ничего не помню.
Когда тебе 5 лет, лето в деревне ощущается так, будто ты персонаж из романа Даниэля Дэфо. Мы с братом все лето проходили в трусах, как Робинзон Крузо и Пятница в набедренных повязках. Одевались мы только когда выходили в «свет» — шли с бабой в магазин, за пенсией или в гости к кумовьям. Мы пытались соорудить себе жилище: копали подземный бункер рядом с летней кухней, когда баба предупредила нас, что лучше закопать все обратно, пока дед не увидел. Рядом с колонкой в огороде стояла уличная печь. Когда баба ее топила, мы готовили на ней суп. Выпросив кубики Gallina Blanca и вытащив из буфета летней кухни глубокие глиняные тарелки, которые можно ставить на раскаленную печь, мы бросали в этот суп все, что можно было найти в огороде. Вечером, накупавшись в бане и напившись чая с домашней сметаной, мы подводили итоги дня, в котором оттачивали навыки борьбы за жизнь: если вдруг все взрослые исчезнут, мы справимся.
Мое беззаботное лето, обвитое воздухом, вырывающимся из-под дедушкиного бича, наполненное запахом воды и тины, парного молока, вкусом ирги и паслёна, рассекаемое прерывистым звучанием дедушкиной «Дружбы», защищенное от всех невзгод бабушкиными вечерними молитвами, незаметно перетекло в осень. В июле 1997 года мне исполнилось 6 лет. Начинался новый период жизни — школа.
Анастасия Никитина
Изображение: Freepik
