Хотя родилась она зимой, почти в самой ее середине. А тут еще день рождения… Но Ингеборга Дапкунайте такая светлая, такая солнечная, позитивная! Разве можно о ней сказать хоть что-нибудь не то?
Мы встретились в ресторане ее Театра наций. Да, теперь это уже ее театр, спасибо Евгению Миронову.
И такие разные спектакли… «Цирк», где Ингеборга — Марион Диксон, которую играла Любовь Орлова. Но совсем-совсем другая. «Жанна» — современная, богатая, жестокая, требующая большой и чистой любви — здесь и сейчас. «Идиот» (она там князь Мышкин!) — клоунада, буффонада, театр абсурда. Она там просто Чарли Чаплин! Кажется, ей под силу абсолютно всё, для нее невозможного мало. Ингеборга Дапкунайте — наш уникум, феномен, раритет, наш «восток-запад». Ингеборгу надо беречь.
На самом деле она очень хорошо знает, чего хочет в этой жизни. Умна и прагматична. Но улыбка не приклеенная, не волнуйтесь. Это философия ее жизни, ее суть. Многогранная вы наша!
«Мне бы очень хотелось поддержать Кирилла»
— Вы сейчас снимаетесь?
— Да, у Анны Меликян. Фильм будет называться «Фея», в главной роли Константин Хабенский. Я играю депутата Государственной думы.
— Но в вашем предыдущем фильме «Матильда» тоже отметилась депутат Государственной думы. Какое совпадение! Как вам тот маразм?
— Дело в том, что я не смотрела на это со стороны, потому что мы, снимая эту картину, вложили все-таки силы, энергию и, какие могли, свои таланты. Было бы странно оставаться равнодушным при таких необъективных и несправедливых нападках. Весь скандал, связанный с этим, был, как потом выяснилось, безосновательным.
— В связи с этим ваше отношение к Наталье Поклонской… Вот вам настоящий депутат!
— Люди имеют разные профессии, призвание, и разные люди работают в разных местах. Актеры все тоже разные, депутаты разные. Идеальных людей не бывает.
— Просто такого у нас еще не было. Казалось, весь мир сошел с ума. Вы с Учителем общались по этому поводу, он же так переживал... Все говорили: о, какой пиар! Но этот пиар, по-моему, вам был совсем не нужен.
— Алексей Ефимович вел себя самым достойным образом, и можно было только удивляться его выдержке, терпению, такту и силе воли. Я говорю о том, что фильма не видели, а судили. Режиссер говорил: посмотрите. И те люди, которые посмотрели, сказали: о чем речь? никто никого не оскорбляет, ни в коем случае.
— Но из-за этого скандала у людей были такие завышенные ожидания! Они шли либо на скандал, либо на шедевр, а не получили ни того, ни другого.
— Не стоит критиковать работы, не видя их.
— Ну а ситуация с Кириллом Серебренниковым… Есть люди, которые высказываются, тот же Евгений Миронов Путину при встрече слово замолвил.
— Не буду говорить о политике.
— Это не о политике, это о солидарности. Меня интересует лишь ваше человеческое отношение.
— Я считаю Кирилла своим другом. То, что происходит, — абсурд. Мне бы очень хотелось, чтобы это решилось побыстрее и наилучшим образом для него. Радости жизни это не придает. Мне бы очень хотелось поддержать Кирилла.
«Петр Ефимович, это Ингеборга, вы ее утвердили!»
— Ваш главный фильм в СССР, после которого вас узнали буквально все, — «Интердевочка»…
— До этого был «Осень. Чертаново» Игоря Таланкина. Я на пробах «Интердевочки» знала, что Лена Яковлева проснется звездой, как Гурченко после «Карнавальной ночи». Потому что в Советском Союзе не было секса, тем более проституток, а мы говорим о фильме, который был советской «Красоткой». Это была история Золушки в СССР.
— Но конец там совсем другой.
— И все равно это о Золушке. Была проститутка, вышла замуж за иностранца. Валерий Тодоровский мне недавно сказал, что его папа до конца жизни чуть-чуть стыдился этого фильма.
— Петр Ефимович говорил мне то же самое. Но это как с Раневской. Школьники, завидев ее, кричали: «Муля, не нервируй меня!» Она им в ответ: «Пионэры, идите в ж…». Хотя на самом деле «Интердевочка» — глубокий фильм, очень точно показавший время. Ну вы-то не стыдитесь там себя?
— Люблю этот фильм, хотя сейчас он выглядит чуть-чуть наивно.
— Если вернуться в 1988 год… Как Тодоровский вас нашел? Почему именно вы ему были нужны?
- Я снималась в «Осень. Чертаново» в главной роли, и второй режиссер этого фильма дружила с ассистенткой по актерам картины Тодоровского. Она подошла ко мне, сказала: «Знаете, для вас есть роль. У нас есть главная героиня, может, вы придете, попробуетесь?» Конечно, пришла.
А когда прочитала сценарий, у меня не было никаких сомнений, что это будет не то что хит… это будет революция. И когда попробовалась, меня утвердили. Пришла заключать договор. Когда пробовалась, была в большом парике, брюнетка, в гриме. Сидит Тодоровский. Увидел меня, спрашивает: «А вам кого?» — «Я актриса, пришла подписывать договор». — «У нас нет уже ролей, все распределены, до свидания», — отвечает. Думаю: вышла какая-то ошибка, наверное, они уже утвердили кого-то другого. Вдруг выходит ассистентка и говорит: «Петр Ефимович, это Ингеборга, вы ее утвердили!»
— А вот эта фраза ваша, до сих пор ее забыть не могу: «Я котов держу…» Это так здорово. Сразу понятно, кто вы такая.
— Эту сцену мы играли на пробах. И по реакции всех поняла, что я эти пробы прошла. Это были одни из очень немногих проб в моей жизни, где я точно знала, что буду играть эту роль. Во-первых, очень хотела. Во-вторых, все люди, которые там были, мне невероятно нравились. Бывает такая пора, когда кажется, что тебе море по колено и ты можешь все.
— Вот такое звездное начало в советское еще время… А через два года все это распалось.
— Но после «Интердевочки» Валерий Тодоровский написал вместе с Месхиевым «Циников», «Подмосковные вечера». А потом были еще большие съемки пропавшего в эпоху перемен сериала «Николай Вавилов», где я играла секретаршу Лемке.
— Но выходит, что этот распад Союза именно вам пошел на пользу в творчестве.
— Этого не могу сказать. Но то, что Валерий (Тодоровский. — А.М.) познакомился со мной благодаря папе, это факт. Так как Валерий дружил с Месхиевым, то познакомилась и с Месхиевым тоже. А в «Осень. Чертаново» оператором был Денис Евстигнеев. Это одно поколение друзей. Одна среда прекрасных, молодых, талантливых людей, которые все друг друга знали. Тогда начиналось другое телевидение, программа «Взгляд», ВИД, «Матадор».
— Да, в кино у вас все знаковые режиссеры — Тодоровские, Месхиев, Балабанов…
— Оба Прошкина.
— А если сравнить двух Тодоровских…
— Это очень разные режиссеры. Объединяет их один дар, когда вся съемочная площадка их обожает и хочет сделать лучшее из своих возможностей. Они оба вдохновляют. Может, Валерий научился этому у папы, может, ему это просто дано, — никто не знает. И кроме таланта еще их интересуют, может быть, похожие человеческие ценности: любовь, предательство, смерть, ревность, наверное, честность. В этом они схожи.
— А вы видели фильм Петра Тодоровского «Любимая женщина механика Гаврилова»? Знаете, наверное, что во время съемок Людмила Гурченко практически всю режиссуру взяла на себя, отстранила Петра Ефимовича и свою роль, по крайней мере, делала сама. В результате получился классный фильм, получивший международные призы. Вы как актриса такое позволить себе не можете? Вы послушная актриса?
— Наверное, не всегда. Я хочу доверять режиссеру.
— Когда доверяешь, ты идешь за ним…
— Нет, мы идем вместе. Но без режиссера трудно. Мне везло, как вы сказали. Почти все мои работы в кино — счастье.
«Леша, ты что, не помнишь, кто у тебя в холодной реке купался, чуть не сдох?»
— А с Балабановым — счастье?
- Счастье — это относительное понятие. Фильм «Война» был по всем параметрам войной. Снимали в Кабардино-Балкарии. Каждый день ездили на съемки из Нальчика на «газике» в горы достаточно неуютными дорогами, пыльными. Мы с Сережей Бодровым, как ковбои, завязывали лица, чтобы не дышать пылью.
Жара, съемки в основном были в горах, в ауле. То жарко, то холодно, все время кусаются какие-то летающие насекомые. В кадре ты должен не обращать на это внимания, нельзя их отогнать. А когда мы снимали в самом зиндане, Балабанов сам вырыл эту яму, засунул нас туда, все съемки были в этой дыре. На нас там лили грязь, чего только ни делали, а мы там лежали. Знаете, двенадцать часов пролежать в этой грязи и еще поливаться грязью — не самое приятное, что есть на свете.
Но трудность была в другом: в самом начале мы с Балабановым не могли найти общий язык. Он все время говорил мне: «Это плохо. И это плохо. А это очень плохо, ужасно».
— Он был депрессивный в этом смысле?
- Нет. Для Леши это нормальное состояние, он никогда не скажет, что было хорошо. А я думала: господи, ну какая же я дура, ничего не умею.
Приехал Сережа Бодров, и все как-то встало на свои места. Сейчас вспоминаю те съемки с невероятной теплотой и ностальгией, как один из самых прекрасных периодов в жизни, потому что мы прошли вместе все испытания и стали друзьями. И когда уже речь пошла о «Морфии», мне Балабанов позвонил по какому-то совершенно другому делу. Я его спрашиваю: что у тебя нового? «Собираюсь кино снимать, — отвечает он. — Но очень жесткое. «Морфий», сценарий Сережи Бодрова.
— По Булгакову?
— Да, «Записки юного врача». Спросила, есть ли там роль для меня. «Ну куда ты там! Там ноги отрезают, кровь, ад. А ты такая деликатная». Говорю: «Леша, ты что, не помнишь, кто у тебя в холодной реке купался, чуть не сдох?» И он мне: «О, точно! Я сделаю эту медсестру немкой и буду писать ее для тебя». Так он это и написал. «Морфий» был абсолютно другой фильм, нежели «Война». И Леша был другой. Может, и я была другая, не знаю. Но он нам говорил тогда: «Ну, сделайте талантливо…» И еще говорил: «Получилось!» Раньше с ним такого не было.
— Вообще «Война» — один из самых честных фильмов о чеченской войне.
— Знаете, я отношусь к Леше с глубочайшей любовью. Он невероятный мастер, который видел кадр как никто, понимал глубину кадра, композицию. Он входил в кадр, менял расположение одного предмета, и кадр преображался. В «Морфии» это особенно чувствовалось. Именно после «Морфия» мы стали какими-то соратниками, друзьями. Там все объединились — и Сережа Бодров, и Андрей Панин.
— А вы видели «Мне не больно»? Там Балабанов совсем какой-то нежный… Он вам не предлагал ту роль, которую сыграла Рената Литвинова?
— Нет, Леша пишет для конкретных людей. Писал… У Ренаты там очень точная роль.
— Не знаю, как в жизни, но в творчестве вы очень смелый человек, все время готовы экспериментировать. В той же «Войне» вы вообще обнаженная, не каждая актриса на это решится.
- Балабанов, наверное, месяца за два, когда писал сценарий, попросил меня, чтобы я пришла на премьеру «Брата-2». «Только обязательно приходи», — сказал он. И была безумно прекрасная премьера. А у меня тогда то ли съемки шли, то ли еще что-то. А он мне: «Только не приходи слишком поздно, потому что мы напьемся и не сможем с тобой поговорить».
Там был Бодров-младший, с которым я познакомилась, Бодров-старший, с которым была уже давно знакома, мой друг Сережа Сельянов, Леша Балабанов. И какой-то клуб адский, современный. И Леша говорит: «Слушай, придумал такую жесткую сцену: у тебя на шее петля, ты голая, избитая, тебя пихают в речку и ты там барахтаешься. А пихают тебя в речку, потому что иностранные заложники там требуют: у нас есть права, дайте нам помыться. И вот ей дали помыться. Понимаешь, — говорит, — надо голой, жестко, некрасиво. Но это очень нужно для всего рассказа, и для роли, и для фильма». У меня не было никаких сомнений.
— Потому что это честно?
— Конечно. Раз это Леша задумал, значит, так надо. Не потому что: о, давайте покажем голую актрису, здесь будет так красивенько! Нет. И у Валеры Тодоровского в «Подмосковных вечерах»… у меня там абсолютно органичная история. Одета я или не одета — это вопрос костюма. Обнаженная, не обнаженная — неважно!
— По-моему, в жизни вы достаточно скромный, позитивный человек и многое не можете себе позволить из того, что позволяете в кино и театре. У меня в журналистике то же самое. Это же важно.
— Мы как-то говорили с Пореченковым. Мы очень разные с ним люди по всему, но вместе с тем он один из лучших партнеров, с кем я когда-либо работала. Мне везло, у меня практически все лучшие. Знаете почему? У нас одна правда в кадре. А правда в жизни есть у каждого, она всегда относительна. Объективной правды нет, у каждого своя. А мы создаем мир своими правдами, и это очень здорово. У меня есть невероятная возможность побыть в разных мирах.
«Это история женщин через одну часть тела»
— В Англии вы играли знаменитый спектакль «Монологи вагины». Вам пришлось себя ломать для этого?
— Это прекрасный спектакль, очень зрительский. Он шел уже много лет, и там была система, что каждый месяц меняются составы. Я вошла в очень хороший состав, и у меня не было вообще никаких сомнений.
— То есть с «Интердевочкой» не будем это сравнивать?
— Нет. Там билеты были проданы на годы вперед. Это же история женщин, если очень грубо говорить, через одну часть тела. И истории в спектакле написаны Энслер очень талантливо. На самом деле эта часть тела является залогом жизни, потому что мы оттуда появляемся. У меня был там монолог про роды, который завершал спектакль. Поэтому, если отмести ханжество…
— Вы говорите о ханжестве… Но сейчас мир сползает туда, разве нет? Ну посмотрите, что происходит с Америкой. Может, скоро этот спектакль вообще запретят… Кто-то обидится, скажет, что это женское доминирование и… С «Матильдой» мы сошли с ума, а они — с харрасментом.
— В мире происходит столько всего — от Брекзита до Трампа.
— Но это политика. А вот Вайнштейн…
— Можно по-разному относиться к этому, но то, что на Западе, в Голливуде происходит гендерная революция — факт. Я в этом пути женщин не вижу ничего плохого.
— Вы феминистка по жизни?
— Не знаю, как это назвать, но, по-моему, все люди должны иметь одни и те же возможности. Разве это феминизм? Возьмите любую статистику: сколько главных женских ролей в фильме, а сколько мужских. Сколько продюсеров-мужчин и сколько женщин? Сколько режиссеров, операторов?
— Слушайте, но вот мы с вами здесь сидим. Если бы я посмотрел в разрез вашего декольте, то вы бы не стали на меня подавать в суд? А в Америке это происходит. Когда они говорят: он тронул меня за коленку… Но это совсем уже!
— Сомневаюсь, что вы тронете меня за коленку, потому что вы, наверное, по-другому воспитаны.
— Просто мы с вами пока еще мало знакомы, к сожалению.
