Владимир Владимирович Шахиджанян:
Добро пожаловать в спокойное место российского интернета для интеллигентных людей!
Круглосуточная трансляция из офиса Эргосоло

Интервью с Михаилом Козаковым

КОЗАКОВСКОМУ РОДУ НЕТ ПЕРЕВОДУ

Михаил Козаков. Фото Ольги Чумаченко

Опасался, что собеседник назначит встречу где-нибудь на нейтральной полосе, а мне всенепременно хотелось попасть в козаковскую квартиру на Остоженке, о которой прежде приходилось слышать от знакомых Михаила Михайловича. Мол, она, квартира, многое может рассказать о хозяине. По принципу: скажи, как ты живешь, и я скажу, кто ты...

Козаков позвал к себе.


– Хорошо у вас, Михал Михалыч!

– Мне тоже нравится.

– А как вам удалось сохранить эту квартиру, почему перед вашей эмиграцией в Израиль ее не заставили не сдать?

– А кто мог меня заставить, коль я купил квартиру и приватизировал?

– Но вы ведь уезжали навсегда.

– Это кто как думал. Я стараюсь избегать категорических утверждений, не ставлю точек в конце. "Навсегда" бывает только в гробу. Да и это еще не факт. Человек предполагает, а Бог располагает.
Так и с отъездом в Израиль. Я не делал громких заявлений, не стремился демонстративно сжигать мосты.

– Тем не менее, ваша эмиграция была обставлена весьма шумно.

– Это Мережко подсуетился, уговорил меня сняться за процедурой упаковки чемоданов. Я пребывал в возбужденном, взвинченном состоянии, поэтому сказал, не подумав: "Приезжай!" Мне и в голову не приходило, что Виктор подведет идеологическую базу, сделает из всего большую... шлюху. Конечно, меня это разозлило.
Я уезжал работать, как многие тогда делали. Если бы прижился, может, и остался бы в Израиле. Наперед ничего не планировал. Что мы знаем о своем будущем? Думаешь об одном, а действительность оказывается совершенно иной. Вдруг завтра здесь начнут стрелять? А у меня двое маленьких детей от еврейки... Если в России разгуляется фашизм, да я на Северный полюс уеду! Но это не значит, будто постоянно живу на чемоданах.

– Вы с антисемитизмом часто сталкивались?

– Всерьез меня никогда не трогали. Так, была ерунда какая-то... Например, подсчитывали количество евреев, снимавшихся в моих картинах. Пару раз заводили разговор: мол, не многовато ли? Я пытался свести все к шутке, тем более, что порой случались действительно анекдотические ситуации. В "Покровских воротах" есть эпизод: Велюров выступает в парке культуры и поет "Все стало вокруг голубым и зеленым". Мне вдруг говорят: вырежьте эту сцену. Я искренне не понимал, в чем дело, какую крамолу узрели. Оказывается, Велюров пел на фоне парковой решетки, узором напоминавшую шестиугольную звезду! Батюшки, я снимал эпизод – внимания не обратил, монтировал – ничего не заметил, а начальники сразу все увидели! Но, вы понимаете, это не антисемитизм. Чиновники на всякий случай от возможных неприятностей страховались.
Самое ужасное, что история ничему не учит. И нынешняя вспышка нелюбви к евреям показывает: за две тысячи лет существования христианства многие так и не смогли прочесть, понять Библию. Да, они ходят в церковь, но это не верующие, а подсвечники, живые подставки для свечей. Вера немыслима без терпимости. Христос призывал возлюбить не только ближнего, но и врага своего.

– И вы, Михаил Михайлович, конечно, строго следуете этой заповеди?

– Стараюсь. Во всяком случае, никогда не опускался до мести. И прощать научился. Да, у меня характер вспыльчивый, но отходчивый. Если обида не смертельная, через пять минут забываю, из-за чего все началось. Между прочим, очень ценное качество для семейной жизни.

– Сколько лет вы уже с Анной?

– Одиннадцать. Много.

– Возрастная дистанция в четверть века, стоящая между вами, с годами увеличивается?

– Наоборот! Мне-то всего шестьдесят пять, а Анне уже почти сорок. Старушка.

– Ой, дошутитесь...

– Нет, жена все прекрасно понимает. У меня хорошая семья, замечательные дети. Казалось, Зоя вчера родилась, а летом ей уже четыре будет. Взрослая! В театр с нами ходит, спектакли смотрит. О Мише даже не говорю – он играет главные роли в студии у Игоря Ясуловича. Игорь Николаевич хвалит. И в своем театре я Мишку в массовке задействовал. Он изображал гномика, пока не вырос.
Не знаю, каков у сына артистический дар, но к музыке у него определенно есть талант. Хочет заниматься со скрипкой, но для этого только его желания мало, нужно, чтобы у меня с Аней было больше свободного времени – отвозить на занятия, привозить, стоять над душой... Пока ничего не получается. Зато мы с сыном сейчас издаем книжку. Достаточно любопытную.
Мой отец был писателем...

– Спасибо, что просветили, Михаил Михайлович, иначе так и думал бы, будто вы из потомственных сталеваров.

– Да вы не обижайтесь, слушайте... В двадцатые годы отец написал лучшие свои повести – "Человек, падающий ниц", "Повесть о карлике Максе"... Они с тех пор не переиздавались, а мне всегда хотелось взять в руки папину книгу. И вот сейчас я договорился о выпуске сборника. По мнению издателей, книга будет иметь товарный вид, если под одной обложкой с отцом опубликовать фрагменты моих воспоминаний. Я решил пойти дальше и напечатать в этом же сборнике Мишкины стихи и детектив.

– Три Козакова, и все Михаилы?

– Об этом и речь! Книга так и называется "3 Михаила Козакова 3". Почему две тройки? Сборник посвящен трем Зоям. Моей бабушке Зое Дмитриевне, моей маме Зое Александровне и моей дочери Зое Михайловне.
Для меня эта книга – огромная радость, колоссальное событие. Главное, конечно, папа, я счастлив, что смог его опубликовать. Понимаю, что три Михаила Козакова не перевернут мир и даже не потрясут читательское сознание, но в данном случае для меня важнее другое. Этот сборник – своеобразное возвращение долгов. Это очень важно: платить по счетам и быть благодарным по отношению ко всем, кто делал тебе добро. Я стараюсь в своих писаниях никого не забыть – ни любимую няню бабу Катю, воспитывавшую сначала меня, а потом моих старших детей, ни друзей, начиная с Павла Луспекаева и Фимы Копеляна и заканчивая школьным товарищем Юрой Ремкантом, другими соучениками, с которыми встречаюсь хотя бы раз в пять лет. К слову, я предложил видеться чаще – нас и так осталось меньше полкласса, возраст берет свое.

– Висящие в вашем кабинете питерские пейзажи служат той же цели – будить воспоминания?
– Я долго ходил по Невскому, искал, пока не выбрал эти две картины никому не известных художников. Они дороги мне не ценой, а создаваемым настроением. На одном полотне изображен Спас на Крови, возле которого я жил, на втором передана типичная питерская погода: хмурое небо над Исакием, низкие облака....
Вы так внимательно оглядываете мою комнату, словно хотите, чтобы я продолжил рассказ о собранных здесь вещах... Впрочем, вы правы, тут нет ничего случайного. Например, книги. Признаюсь, никогда не хранил макулатуру. Плохие книги я передариваю или спускаю в мусоропровод.

– Не жалко?

– Помолюсь, скажу: "Прости, Господи!" – и выброшу. Дома есть смысл хранить лишь те книги, с которыми дружишь. Видите, у меня совсем маленькая библиотека, хватило нескольких полок в шкафу.

– Думал, тут только часть, остальное где-нибудь в другом месте.

– Нет, это все. Но здесь у меня и Толстой, и Пушкин, и Достоевский, и Чехов. Есть Окуджава, Юрский, Бродский с автографом.

– Вы говорите о подарке Иосифа Александровича, шедшем к вам два десятка лет?

– Да, я получил книгу уже после смерти Бродского... Кстати, спасибо, что напомнили. Я спрятал томик куда-то в тайник, а теперь не могу найти.

– Вот вам и недостаток большой квартиры.

– Разве она большая? У меня всего две комнаты.

– А детская половина? Или вы туда не ходите?

– Хожу. Но тайников там не устраиваю. Свои книги я отсюда вообще не выпускаю.

– Но почитать даете?

– Любимые – нет. Во всяком случае, на вынос. Если только кровью распишутся, пообещав, что вернут. Мне здесь все дорого. Как такое отдашь?

– Значит, любимое – на полку, нелюбимое – в мусоропровод? Вы и книги с автографом писателя выбрасывали?

– Нет.

– А если честно?

– Было дело, выкидывал. И не раз.

– Но хоть читали предварительно или выносили приговор за глаза?

– Как можно? Всегда читал!
...Ну что? Продолжим экскурс по квартире? На вывешенных здесь фотографиях изображены мои дорогие люди: бабушка, папа, мама, брат, дети.

– Что-то ваших снимков маловато.

– Зачем свои портреты развешивать по стенам, если можно подойти к зеркалу? Правда, фото в детском возрасте есть. Тут я вместе с отцом. Еще мне эта карточка с тигром нравится. Оригинальная. Все удивляются и спрашивают: "А зверь живой?"

– Живой?

– Конечно. За кадром остались дрессировщик с пистолетом и пожарные со шлангом – тигра отгонять, если вдруг на меня кинется. Это я рекламе снимался, деньги зарабатывал.

– Сколько же должны были заплатить, чтобы вы согласились рисковать здоровьем?

– Хорошая сумма, приличная. Однажды в Израиле за рекламу кофе мне дали пять тысяч долларов – и без всяких тигров в кадре.
Но мы о квартире говорим или уже о деньгах? Могу показать коллекцию компакт-дисков. Я ею горжусь. Когда-то собирал винил, было несколько сотен пластинок, но перед отъездом в Израиль все раздарил, поскольку не мог увезти. Теперь перешел компакты.
О чем жалею по-настоящему, так это о картинах, которые уже не вернуть. У нас тогда Мишка родился, мы остро нуждался в деньгах, и я загнал Зверева с Целковым за копейки – за тысячу долларов. Впрочем, в ту пору сумма казалась мне невероятной. Я же ничего не зарабатывал, был вне театра или кино. Тогда, кстати, я отучился ждать звонков. Раньше прибегал домой и первым делом спрашивал, не искали ли меня с "Мосфильма". А потом даже интересоваться перестал, поняв, что все бесполезно. Зная свой характер, сознавал: на поклон не пойду. Оставалось продавать то, что покупали. Представьте положение: маленький ребенок, жена без профессии, тесть с тещей – пенсионеры. Не забывайте, что мне к тому моменту уже исполнилось пятьдесят семь лет – не мальчик. Словом, ужас, страх! Вот я и сорвался в Израиль. А вы спрашиваете: навсегда или нет? Но я ни о чем не жалею. Надо было пройти и через эти испытания. В Израиле я многому научился, антрепризу русскую там начал.

– А почему она русская?

– Так мы же играли на родном языке! Когда вернулись в Москву, название, по логике вещей, надо было заменить, но мы из суеверия не стали трогать. Как говорится, от добра добро не ищут. Зачем волну гнать? Были бы здоровье и работа. Всегда жил по принципу: не думай о завтрашнем дне, он придет и себя прокормит. Наверное, я ошибался. Надо было копить, откладывать, дачку вовремя построить, чтобы не снимать сегодня три комнаты в Переделкино за тысячу долларов в месяц. А вы как думали? У меня же большая семья – мы с женой, двое детей, няня...

– Вы все время говорите о Мише и Зое, старших детей даже не упоминая.

– Что значит "не упоминая"? Я их очень люблю. У меня пять детей и столько же внуков. О младших я больше рассказываю, потому что они рядом и острее нуждаются в моей помощи, защите. У старших своя жизнь, семьи, отдельные квартиры. С сыном, с Кириллом, вижусь более-менее регулярно, а вот с Мананой, к сожалению, крайне редко – раз в год или в два. Дочка живет в Тбилиси, играет в театре, замужем за прекрасным режиссером Цуладзе. У меня и внучка в Грузии растет. Тинатин.

– Однако бывают семейные торжества, на которые собирается весь козаковский род?

– Нет, всех в одно место заманить не удается. А как это сделать, если, например, Антон, мой внук и сын Кирилла, живет в Америке? Поэтому встречаемся, если можно так выразиться, по частям. Сегодня, скажем, увижу дочку Кирилла Машу. Ей девять лет, и она приходится племянницей моей трехлетней Зое. Это что! Зоя – тетка Дарьи, которой девятнадцать лет!

– Тормозим, Михаил Михайлович, иначе я в вашем генеалогическом древе окончательно запутаюсь.

– Главное, чтобы я помнил... Нет, количеством родственников меня не испугать. Другое беспокоит. На днях предстоит операция на левом глазу: глаукома, резко поднялось давление, лекарства уже не помогают, словом, ждать дальше нельзя. Надеюсь, все пройдет благополучно, но внутри скребет: вдруг ослепну. Кому я буду нужен, кривой? Очень боюсь лишиться работы.

– Постучите по дереву.

– Тьфу-тьфу-тьфу! Сегодня я вынужден вкалывать больше, чем в молодости, но позволить себе передышку не могу. Если меня покинут силы, как станет жить семья? Это при мне Анна работает директором, а в случае моего ухода? Дети-то маленькие... Понимаю, им на жизнь накопить я уже не успею, но хотя бы поднять на ноги. Вот и мотаемся по стране, готовы за тысячи километров лететь, чтобы сыграть спектакль и копейку заработать. Пенсию платят триста четырнадцать рублей. Я так и не сумел собрать нужные справки, доказать, что имею более сорока лет стажа, тогда получал бы целых триста шестьдесят целковых. Как говорится, почувствуйте разницу!
Я утратил право раскисать, хандрить, задумываться о возрасте. Впрочем, годы и без напоминаний давят. Поэтому вынужден себя ограничивать.

– В чем?

– Да во всем, кроме курения, хотя и тут пытаюсь слукавить: даже перешел на трубку, чтобы реже курить. Практически не пью, а ведь всегда любил это дело.

– Неужели совсем завязали?

– Изредка могу втайне от самого себя пропустить рюмочку, но это не считается. Разве так пьют?
Нет, я теперь веду правильный образ жизни. Борюсь за здоровье, ясность головы. Спать ложусь часов в одиннадцать, встаю очень рано. Выхожу на улицу, разминаюсь, совершаю утреннюю пробежку.

– Когда пробегаете мимо израильского посольства, расположенного по соседству с вашим домом, сердце не екает? Все-таки вторая родина.

– Ничего у меня не екает! И при виде Кремля пульс тоже не учащается.

– А вы и по Кремлевской набережной забеги совершаете?

– Мой маршрут отработан за годы: по Ордынке до Москвы-реки, поворот на Полянку и – обратно. Четыре километра. Где-то иду быстрым шагом, где-то перехожу на трусцу.

– Бодрит?

– Еще как! Во всяком случае, это куда полезнее посиделок на всевозможных тусовках. Я почти перестал их посещать, иду в крайнем случае, если совсем уж неудобно отказаться. Андрон Кончаловский позвал на презентацию книги "Возвышающий обман". Как не уважить друга юности? Или, скажем, Шура Ширвиндт открывал малую сцену Театра сатиры, я сходил, поддержал старинного товарища. Но такие поводы, согласитесь, бывают не каждый день, а на светские рауты зовут чуть ли не ежевечерне.
Я предпочитаю принимать гостей дома. Правда, компания должна быть не очень большой, максимум – человек девять. Иначе вместо разговора получится базар. У белорусов есть поговорка, дословно которую воспроизвести не возьмусь, но общий смысл такой: питье – ерунда, главное – беседа.

– Вы белорусский фольклор вспомнили, а ваша мама предпочитала французские пословицы.

– Devant les enfants? Не при детях? Да, мама произносила эту фразу, если взрослые начинали вести беседы, не предназначенные для моих ушей. Я детей тоже не во все посвящаю, но и каких-то особенных секретов не делаю. Зоя еще мала, а Миша – достаточно разумный мальчик, он сам знает, что ему не стоит слушать.

– За школьными успехами сына следите?

– Признаться, слабо. Меня ругают: ребенок вырастет безграмотным. Я возражаю: читать-писать умеет, вот и славно. Мы с Аней часто берем детей с собой на гастроли.

– А как же школа?

– Да Бог с ней! Ну пропустит несколько дней – велика трагедия. Да и потом: в поездках Миша не бездельничает, много читает, я стараюсь с ним заниматься. Например, приезжаем в Нью-Йорк и идем в музей "Метрополитэн". Потом отправляемся на бродвейский мюзикл. Следующая поездка в Германию, в Кельн, где мы, конечно, не проходим мимо знаменитого собора. По-моему, нехреново увидеть все это собственными глазами в десять лет! Можно и школу прогулять по такому случаю. Впрочем, это я так, для красного словца, поскольку знаю, что у сына все в порядке. Миша занимается в Вальдорфской школе, где ребят учат главному – искусству думать.

– На каком языке?

– На разных. Сейчас осваивают английский и французский. Иврит сын, к сожалению, забывает. Иногда мы с ним перекидываемся, но беда в том, что этот язык ему не нужен. Во всем мире на нем говорит всего четыре миллиона человек. Хотя, с другой стороны, Лев Толстой начал учить иврит в восемьдесят лет. Старик никому не доверял, подозревал, что Библию перевели неправильно, хотел лично во всем удостовериться.

– Экий однако подозрительный товарищ, а еще глыба, матерый человечище, можно сказать!

– Я, конечно, не Лев Толстой, но весьма подвержен всяким сомнениям, рефлексиям. Это сегодня у меня хорошее настроение, а порой бывает такое, что... Тогда очень тяжело. Депрессия навалится.

– Можно было бы в водке тоску утопить, но вы ведь завязали. Как боретесь с хандрой?

– Играю на сцене – у меня сейчас пять разных спектаклей. Готовлюсь к длительным гастролям в Америку. Практически бесплатно записываю цикл телепрограмм для канала "Культура" – уже готово двенадцать передач со стихами Пушкина, Ахматовой, Самойлова, Мандельштама, Пастернака, Тарковского... Еще как борюсь? Веду дневники, пишу что-то все время – по большей части в стол. Молюсь. А что остается? Только верить.


АНКЕТА

Кем мечтали стать в детстве
Актером

Самая большая ваша удача
Родители

Самая большая неудача
Дерьмовый характер

Что нравится в людях
Ум. Лучше с умным потерять, чем с дураком найти

Что не нравится в людях
Тупость и злость

Ваша опора в жизни
Я

Достоинство, о котором не знает никто
Нет такого

Недостаток, о котором знают все
Эгоизм

1037


Произошла ошибка :(

Уважаемый пользователь, произошла непредвиденная ошибка. Попробуйте перезагрузить страницу и повторить свои действия.

Если ошибка повторится, сообщите об этом в службу технической поддержки данного ресурса.

Спасибо!



Вы можете отправить нам сообщение об ошибке по электронной почте:

support@ergosolo.ru

Вы можете получить оперативную помощь, позвонив нам по телефону:

8 (495) 995-82-95