В 14 лет я захотел быть поваром.
Был июнь, жара, летний лагерь у Чёрного моря. С детишками разговоры были короткие, потому как вожатые сами были вчерашние детишки. Мы жили втроём, и почти сразу по приезде в комнату вошли мужики и потребовали отдать все сигареты, угрожая чем-то мужским. Я не курил, хотя уже потянулся в сумку сквозь вымокшие от долгой дороги куски домашней пиццы, которую никто не хотел есть в поезде. Мой курящий сосед ничего не отдал. И никто ему ничего не сделал.
Вечером, около девяти, детвору выводили на дискотеку. Так как был июнь, темнело поздно, поэтому танцевать при свете дня никто не собирался. Приходилось, чтобы разогреться и не унывать на лавочке под деревьями, ходить туда-сюда по территории, бегать, изредка радоваться знакомой песне, но тут же расстраиваться, что ещё так светло. Мой курящий сосед никогда не пытался ни танцевать, ни прогуливаться, поэтому просто уходил в корпус и слушал музыку. И никто ему ничего не делал.
Рано утром в дверь комнат начинали стучать, лупить, ломиться. Вожатые, две девушки, были весёлые и озорные: они наряжались в маски и платки, брали в руки мётлы и швабры, издавали ужасающие спросонья звуки. Просыпаться приходилось, потому что чувствовалась коллективная ответственность: всем нужно строиться. Часто, прямо по пробуждении, было интересно заглядывать в окно. Было видно, как на лавочке сидели две высокие длинноногие подруги, блондинка и брюнетка, из нашего отряда. Мой курящий товарищ тоже обращал на них внимание, далеко не платоническое, но всё заканчивалось грустно для него. Потому что никто ему ничего не делал.
Видимо, моё вечернее блуждание от корпуса к корпусу побудило одну из девочек нашего отряда, пусть будет Ирку, обратить на меня своё фонтаном бьющее внимание к противоположному полу. Как же, подумалось мне, ведь такая особа почти целую неделю (а для лагеря это сродни полугоду отношений) пребывала в повышенном настроении с другим парнем, куда опаснее и рыжее, чем я. А тут вдруг подходит, лыбится, заигрывает – а я играть-то не особо умею.
В течение трех-четырёх дней мы расставались редко и шастали всё время вдвоём: на обед, к морю, на утренний массаж, пить ужасные пузырчато-губчатые кислородные коктейли. Я был овеян красотой моря и Ирки: она была абсолютным инициатором наших совместных хождений по берегу, а мне досталась роль улыбающегося и подчиняющегося подростка. Я не жаловался.
Но где-то на пятый день небеса завесились, как немытые окна санатория: Ирка стала холоднее изголовья лагерной кровати. Путём нехитрых измышлений и наблюдений мне удалось найти роковую причину: она бегает к повару из столовой и поглощает апельсины, преподносимые, видимо, как знак бурной любви. У меня апельсинов не было, поэтому с ужасающим чувством в груди и горле я наблюдал за рыжей шапкой её волос, в которых носом шарил короткостриженный повар, и кусками почти такого же солнечного цвета апельсинов.
Мне пришлось страдать, потому что я не мог иначе. До конца лагеря оставалось ещё более недели. Я ходил привидением и топил собственное горе в кислородных коктейлях, даже перестав зажимать нос. Ирка всё чаще и чаще сбегала к повару, а я возненавидел их всех. И апельсины. Но ненадолго!
Боль уходит, солнце остаётся. Мы уехали домой, а скоро до меня дошло. Ирка-то стала ко мне лезть явно не из-за моих внешних данных, а в пику своему первому рыжему ухажёру. Я стал жертвой преступных отношений двух людей, держал за руку змею, вдыхал аромат солёной после моря веснушчатой кожи! Тем не менее, пришёл человек в белом халате и без колпака и забрал предмет летнего воздыхания. И я окончательно понял.
Повар – это круто. Повар – это вкусно. Повар – это привлекательно. Я всегда хотел, хочу и буду хотеть стать поваром не только из-за способностей на кухне, но из-за феноменальной притягательности. А кем еще?
Журналистом, что ли?
Борис Поженин
