Гайдар и Чубайс должны были сменить Ельцина во второй половине 90-х. Похоже, знали, что терпению государственников в спецслужбах подходит конец. Хотели опередить. Но для этого им нужны были деньги, очень много денег. Конечно, могли обратиться к американским кураторам, но ведь на этом можно было спалиться. Требовался легальный источник. И они его избрали. Это был Приморский край с его сказочными океаническими богатствами. И казалось бы, всё уже было на мази – их ставленник Кузнецов стал губернатором, закрепились на неслабых позициях в крае другие их люди. Но неожиданно губернатором вместо Кузнецова стал Наздратенко.
И началась кампания по его дискредитации в глазах Ельцина. А если коротко – травля. Как была организована эта травля и как она происходила – в этом материале.
Край в тельняшке
Сначала – о месте действия и о предыстории конфликта.
Что такое Приморье в обиходном представлении? Красная икра, женьшень, уссурийские тигры и ленинские слова: «Владивосток — далеко, но город-то нашенский». А люди? Какие они, приморцы?
Владивосток находится в два раза дальше от Москвы, чем Байкал. Вода в Тихом океане в два раза солонее, чем в Черном море. А люди… После землетрясения на Сахалине (в Нефтегорске), когда Москва еще спала, во Владивостоке уже собирали помощь, кто что может.
Владивосток. 1994 год
У каждого второго жителя японская автомашина. Пробки с утра до позднего вечера. Но водители проявляют поразительную взаимную уступчивость.
Ещё Чехов отмечал, что «интеллигенции здесь относительно больше, чем в любой русской губернии». Народ здесь одевается тщательно и нарядно.
С концертов люди возвращаются как болельщики со стадиона, горячо делясь впечатлениями и называя певцов по именам.
Местный драматический театр ежегодно гастролирует то в Японии, то в США. У института искусств своя оперная группа. А со сцены дворца культуры химиков можно услышать вполне профессиональное меццо-сопрано.
Молодёжь с удовольствием поет «Подмосковные вечера» и танцует вальс «На сопках Маньчжурии». Одна из популярнейших телевизионных передач — русские романсы в исполнении местных артистов.
Если у приморца недельная командировка в столицу, он успевает побывать на семи спектаклях... Если суточная — на двух... Вернуться и не рассказать сослуживцам, где был, что видел — это просто невозможно.
Приморье не оскудевает талантливыми, образованными людьми. После учёбы в Москве или Санкт-Петербурге (включая учёбу в аспирантуре) приморцы не остаются в столицах. Они знают: их ждут в родных пенатах.
Всеобщий любимец здесь — ансамбль Тихоокеанского флота. И вообще к людям в форме отношение особое. Один из популярных шлягеров — «А я люблю военных, красивых, здоровенных». Владивосток называют городом в тельняшке. Это неточно. В тельняшке — весь Приморский край.
Из-за колоссальной 9-тысячекилометровой удалённости от Москвы Приморье стало для всего Дальнего Востока центром. Но Москва... Хотя бы раз в три года родители везли детей в Москву, вели на Красную площадь. Прильнуть к сердцу Родины — эти слова приморцы воспринимали очень конкретно.
Здесь и патриотизм особенный. Патриотизм пограничного населения, живущего на самом краю своей земли, по соседству с народом, который тоже считает эту землю своей.
Недаром символом Российской империи стал двуглавый орел, левая голова которого была обращена на Дальний Восток.
Чтобы сохранить единое экономическое пространство, цари не брали ни копейки за товар, провозимый далее 700-го километра от Москвы.
При коммунистах значение края выросло стократно. Через его незамерзающие гавани шло 80 процентов экспорта страны. Здесь сосредоточилось 70 процентов рыбодобывающего флота. А с некоторых пор и самый мощный военный округ.
Коммунисты сохранили принцип царских тарифов на провоз грузов и даже приравняли Приморье к районам Крайнего Севера.
У нас широта крымская, шутят приморцы, только вот долгота колымская. Солнца, вроде, хватает, а почвы скудные. Плохо растут овощи, а пшеница — только кормовая. Три четверти продовольствия — привозные.
Все первые секретари Приморья настаивали: краю нужна своя продовольственная база, свои источники энергии. В Москве отмахивались. Продовольствие завезём, энергию получите по проводам. Пусть у вас о другом голова болит. Вы — восточный форпост России. В случае большой заварухи вы — передний край обороны.
В брежневские времена на оборонку стали работать целые города: Арсеньев, Артем, Большой Камень. 85 процентов промышленности края принадлежало военно-промышленному комплексу.
Тем больнее для Приморья стало вхождение в дикий рынок. Перевозка сюда одной тонны зерна подскочила в цене до 400 тысяч рублей. Аренда одного вагона от Москвы до Владивостока поднялась до 120 миллионов рублей. Цена Канско-Ачинского угля выросла шестикратно. Вагон с солью стоит два миллиона, а доставка — в четыре раза дороже. Провоз в Москву дальневосточных даров моря сегодня дешевле осуществить через... Германию. Цена авиационного билета подскочила до полутора миллионов рублей. А вскоре из-за неспособности края в полной мере расплачиваться за поставляемую из Иркутской области электроэнергию в Приморье наступил, как здесь говорят, конец света. Отключение электроэнергии в квартирах стало таким же обычным явлением, как заход солнца. Едва ли какой-нибудь другой регион оказался в таком катастрофическом положении.
Иными словами, словно специально делалось всё, чтобы Приморский край отделился и стал самостоятельным государством.
А народ здесь насколько уравновешенный, настолько и неудержимый в протесте. Это проявилось ещё в 1990 году, когда началась приснопамятная борьба с привилегиями. Толпы народа направились к дачам партноменклатуры. В окна полетели факелы. Дома горели, как свечи. Милиция, КГБ, армия — никто не вмешивался.
Парень из тайги
А теперь о Наздратенко, и тоже слегка издалека.
Дальнегорск. 1983 год. Наздратенко и ещё шестнадцать ребят берут дома инструменты. Кто дрель, кто молоток, кто пассатижи. И идут ремонтировать мельницу. Получают 25 тысяч. Баснословная по тем временам сумма. Кладут её на счёт в банке. Покупают экскаватор и бульдозер. Получают горный отвод на месторождении олова. И открывают предприятие с коллективной собственностью. Без единой государственной доли. Это не тряпками торговать.
Наздратенко ходит по семьям ребят, убеждал, уговаривает, умолял потерпеть. И женщины терпят. Три года ребята получают в месяц не больше 18 рублей. В долгах, как в шелках, но вкладывают все свои заработки в расширение производства. Зато потом, спустя три года любой из них может купить на годовые сбережения «Жигули», несмотря на то, что из заработков делались добровольные отчисления в неделимый фонд. Чтобы из этого фонда закупать новую технику, строить новые фабрики, открывать новые шахты, строить новые посёлки.
Я побывал в Дальнегорске и своими глазами увидел горнорудную компанию «Восток». Несколько деталей.
Металлолом лежит расфасованный. В этом контейнере — железки из цветных металлов. В том — стальные. Даже мусорный ящик сделан и покрашен необыкновенно. На въезде сторож с венчиком. Стряхнётся с колёс машины грязь — тут же подойдёт и веничком её в совочек. Рассказывают, Наздратенко первое время сам поднимал окурки, спички. Теперь Наздратенко нет, но окурков или спичек я не увидел.
Приехал я внезапно. Уверен, никто не готовился. Тем поразительнее было видеть какой-то нереальный, фантастический порядок. Впечатление такое: здесь люди не работают, здесь выставка.
Сегодняшний генеральный директор компании «Восток» Геннадий Лысенко рассказывал:
— На работу нас принимали так. Давали знакомиться с уставом компании. Согласен? Работай. Не согласен — иди туда, где можно опаздывать, пить, курить, прогуливать. Замеченный в выпивке лишался двухмесячного заработка. Опоздание, курение в неположенном месте, разбрасывание мусора тоже жестоко наказывалось рублём. Только рублём.
Борьба с пьянством у нас началась задолго до кампании Егора Лигачёва и Михаила Горбачёва. Только эта кампания больно ударила по нам. На всех участников пеклись пирожки, булочки, блинчики. И вот — дрожжи запретили...
Питание у нас пятиразовое и бесплатное. Ну и столовые, как видите, все из резного кедра. Евгений Иванович терпеть не мог столовки, где мужики сидят угрюмые, в телогрейках и едят из алюминиевых мисок. Наши проектанты давали ему свои эскизы, и он потом вносил свои предложения. Терпеть не мог стандартные общаги. Строили небольшие домики с балкончиками, с мансардами. После работы ребята шли в сауну. Отдыхали, а потом резвились на хоккейных площадках, в небольших спортзалах, в теннис играли, на бильярде. Евгений Иванович заботился о людях, как капиталист.
В 1987 году вышел закон о трудовых коллективах. Директоров начали избирать. По телевизору это показывали. Мы смотрели и только головами качали. У нас эти выборы с 1983 года были. А потом, когда мы разрослись, в голосовании принимали участие со всех участков 400 делегатов. Закрытое голосование. Помню, 399 — за меня, один воздержавшийся. А ведь я резок был. Но я никогда никого не унижал. В тайге этого не прощают. Был один начальник участка самодур. Плохо он кончил…
Так что и к демократии я привык намного раньше некоторых сегодняшних... Язык не поворачивается назвать их демократами. И к идеологии я не скрывал своего отношения. У нас не было ни одного лозунга типа «Партия — наш рулевой» или «Экономика должна быть экономной». Мы в этом маразме не участвовали. И прежде всего по финансовым соображениям. Ведь все эти тряпки и буквы денег стоили, и немалых. Да если бы я даже захотел что-то там повесить, рабочие первыми бы с меня спросили: ты на какую муру деньги тратишь?
Бывший посол США Джек Мэтлок говорил Наздратенко: «Здесь у вас капитализм. А там, — он показал в сторону забора, — там ещё социализм».
То есть: Наздратенко строил капитализм, ничего не разрушая, не разбазаривая, не раздавая задарма отдельным ловкачам то, что заработало несколько поколений. Для него вопроса нет — реформы нужны. Но какой ценой? Если социальная цена преобразований слишком высока, то грош цена и реформам. Преступно идти в ещё одно светлое будущее через несчастья соотечественников.
Итак, что создал Наздратенко в Дальнегорске? Огромную компанию, которой восхищались даже иностранцы. И заодно показал, что русский человек не так уж ленив, не так уж безалаберен, не такой уж он халявщик и пьянчуга, как принято считать. Он и при социализме мог работать, как работают при капитализме.
Оклад Наздратенко в компании «Восток» был на несколько порядков выше жалованья главы администрации края. Построенные им четыре рудника и пять фабрик работали, как часики. В свои 44 года, непьющий и некурящий, он чувствовал себя тридцатилетним. Россия входила в рыночную экономику, и Наздратенко мог с полным правом сказать себе: пришло его время. У него были все возможности стать одним из крупнейших промышленников Дальнего Востока, а может быть, и всей России. Но…
«Я видел, как валится страна», — скажет потом Наздратенко.
Виталий Ерёмин
