Наш бравый старшина
Закончился красиво оформленный магической цифирью 2022 год. Всё. Нет его. Бесы в обличье выпивох доставали регулярно (кстати, это не моя метафора, именно так называет одолевающих нас пьяниц, успевших присосаться, религиозная мысль, обнажая одно из лукавых искушений на этом свете), но в праздничную ночь, как до и – пока – после ни один на моём горизонте не нарисовался. И слава богу.
Правда, перед Новым годом вытащил меня из дому Лёха, мой уже семилетний знакомец, которому я невесть отчего симпатизирую – в отличие ото всех, кого он за это время ко мне понатаскал, это ему я обязан многочисленной дурной компанией . Водить ко мне всех подряд я запретил, уже достаточно повергнут этим в пучину проблем. Но Лёху отвадить рука так и не поднялась – этот змей самый искусительный. Как повар всей заварухи он и есть главный виновник моих нынешних бед.
Под праздник Алексей звонил мне в три часа ночи – я не взял трубку. Мы накануне поссорились. Может, он и не помнит, а может, извиниться хотел, отношения восстановить. Потом ещё раз перезванивал, уже днём – я снова проигнорировал. Через час сдался – перезвонил ему сам. Теперь уже Лёха мне не ответил. За ним это водится, дозвониться когда надо – это мешок терпения и комок нервов. Садист и эгоист. Но меня любит. Признался, что я как бы замещаю ему отца. Отец у Лёхи немец по имени Валентин.
Лёшке жутко не нравится, когда я называю его Алексис. Как тётушка Федосья Ивановна (Татьяна Пельтцер) называла своего Алёшу в «Формуле любви». На французский манер. Лёшка вообще обидчивый, видно, что обделённый – лаской, вниманием, заботой. Оттого он намеренно колючий и нелепо воинственный. А под рачьим хитином – мякоть. Прячь не прячь – прорвётся. Тут тебе и интернат, и пять сестёр, у которых он – младший. Из двух Лёхиных братьев один умер, второй прошёл «горячие точки» и сам имеет кучу психических проблем. В отрочестве, присматривая за братишкой, этот Юра поймал Лёшку за неблаговидным поступком по амурной части и так навалял, что у того кровь из ушей пошла. Кажется, дошло до долгого лечения в больнице. Но Леха не в обиде, а старший Юра поныне винится. Перестарался. Нервы подвели. Война.
Лёхин авторитет в педагогике – тренер по борьбе Алмаз Салимгареев. Не было у нас разговора, чтобы Лёшка не сослался на этого человека. У тренера тоже рука была жёсткая, но таких мой товарищ и уважает. Кажется, у этого тренера не сложилось с уголовным кодексом. Вроде бы и в живых его уже нет.
А родился непутёвый Лёха 13 числа, к которому относится без суеверий. В армии он был старшиной спецпогранвойск. Он моложе меня вдвое. Может на неделю у меня «зависнуть», пока его жена Аня обрывает провода (радиоволны), кроя благоверного матом, как фронтовой блиндаж брёвнами – в три наката. Меня это всегда смешит. Анька жутко ревнует Лёшку ко мне и рисует в своём воображении бог знает что. И тоже не может от Лёхи оторваться (сама жаловалась), точно приклеенная. Вот такой он – Лёха.
Стокгольмский синдром
Частенько, уходя от меня, Лёха что-нибудь оставляет. Вроде забыл. На самом деле, чтобы повод был снова наведаться. Встречаемся в обнимку. Даже если расстались два часа назад. И это не пьяная нежность, а что-то потаённое, ранимо детское и жутко трогательное, приводящее меня в смущение.
Раньше он жил неподалёку, но по пьяному делу чуть не сжёг дом, сам чудом не угорел, там теперь всё в копоти, а Лёшка с Анькой перебрались на съёмное жильё в Черёмушки, у нас это на горах, окраина возле леса. Но Лёха и оттуда пешком бегает ко мне. Говорят, что семь вёрст для бешеной собаки не крюк. Лёшка не собака, но вот привязался. И он бешеный. На него порой находит. В эту минуту только я могу его привести в чувство, даже Аня боится. У него глаза мутятся, из него прёт немотивированная ярость. Это какая-то психологическая травма. В мягкой форме она проявляется, когда у Лёхи начинает вжиматься нижняя губа и наступает тремор губ и пальцев. Это или предвестие приступа агрессии, или проходит. И тут я нашёл кнопку, чтобы снимать это состояние с приятеля. Может, потому, что прадед у меня был колдун.
Моя знакомая Катерина (соседка Лёхи по прежнему месту жительства), как и моя бывшая сожительница Лариса (с его же подачи), переиначили Лёхину фамилию и называли его Шкаплер. Женька-Чечен, чья бульдожка Бонька сбежала от него ко мне и живёт себе, бросив спасителя (он нашёл её щенком в мусорном контейнере), вообще нередко обращается к Лёшке без церемоний: «Фашист, дай стакан». Вроде по-свойски, но не тактично, и Лёшка обижается. А кто бы не обиделся?
Но Чечена он побаивается, Женька – рецидивист. Этот точно может убить без предупреждения. Однажды увязался какой-то Саша, присел с нами во дворе, повёл себя как-то слишком развязно – Чечен мне шепнул: надоест – мигни. В какой-то момент я мигнул. Женька встал, молча подошёл к штабелю с кирпичами и запустил цельным кирпичом в этого Сашу. Попал в голову плашмя. Иначе бы размозжил. Главное, молча. Это манера урки. И не зря ему погоняло Чечен. Так-то он из старообрядцев с довольно ходовой в этой среде фамилией. Там чаще Кабановы, Вдовины, Аникины, Расторгуевы… По крайней мере, в наших краях.
Ко мне же Чечен со всем почтением, хотя присесть на хвост и он не прочь. Всё это одним миром мазаная нижнёвская клоака: сидельцы, пьянь, тунеядцы, наркоманы… У моего покойного брата был школьный товарищ, не раз судимый Вовка по прозвищу Король. Долгое время он умудрялся сидеть на игле. Но героин его победил. Вовка приходил к брату, но общался в основном со мной. Народ ко мне тянется, другой вопрос – тянусь ли я к такому контингенту? Приходится мимикрировать. Одно слово: маргиналы – нынешняя моя среда обитания.
Я уже забыл в себе застенчивого комнатного мальчика, пугливо взирающего на враждебный мир из-под стола, куда пешком ходил. Это мир может запросто расположиться теперь за моим столом. И тюремных баек я понаслушался, и на «малине» побывал, а кто бы мог подумать? Чураться мне нечего, мой батя тоже червонец отмотал за поножовщину – в юности, конечно, наломал дров по вредности своего характера. Задиристый был очень. Но исправился и вышел в люди, только уже в составе другой семьи. А на меня выплачивал алименты, вдвое превосходившие зарплату матери.
Билет в один конец
Год 2022 никаких приобретений мне не дал. Зато принёс утраты. Умер от запоя (инсульт) Александр Л., баянист, преподаватель детской школы искусств и руководитель одного из районных хоров – едва ли не лучшего в районе. Огромный талант, но подверженный исконно русской болезни. Хотя не уверен, такая ли уж она русская? Финны и канадцы пьют не меньше. Русское пьянство – такой же неистребимый миф, как русская лень, русская душа и русская тоска. Это пресловутый стереотип, сформированный во времена Ивана Грозного европейцами – послами и путешественниками. Тем бы лишь нас, варваров, принизить, а себя, просвещённых, возвысить. Печально, что мы сами подвержены самобичеванию и охотно соглашаемся с таким приговором. Это вечное наше западопоклонство, цветущее пышным цветом поныне, несмотря на санкции и события на Украине. Тут как у Пушкина: ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад!
Александр Логинов
Вслед за баянистом Александром Л. отошёл в мир иной Роман Н. По паспорту он Раиф, татарин, родившийся в Узбекистане. Роман был художником и музыкантом. Пил не по-чёрному, но пил. О себе говорил: «Я неправильный татарин». К тому же рос среди наших немцев в Александровке – это район в южной части города, в районе ж/д вокзала, так называемая Станция. Там и я детство провёл у материной тётки – возле лётного училища и аэродрома. До сих пор в глазах небо в парашютистах – так бывало в дни учений. Хотя училище у нас по части гражданской авиации. Но героев подарило стране немало.
Выпускники БЛУГА пассажирские самолёты сажали и на заброшенные взлётные полосы в тайге (это даже в фильме «Ёлки» показали, там командира судна сыграл Алексей Петренко, а смотрителя взлётной полосы Владимир Меньшов), и на кукурузное поле (о чём писали все СМИ и был сюжет в телепрограмме «Время»).
А недавно, в канун Нового года, умерла Лариса Михайловна, с которой год я жил, сам позвав к себе. Ей было сорок с небольшим лет. Объединяла нас кулинария, оба – повара. Моя визави напоминала электровеник. Но сделав дело, становилась тюфяком, сутками пролеживая за просмотром телеканала «Домашний». Это когда не поддавала или отходила после застолья. Сильная баба, разрушившая крепкое от природы здоровье регулярными возлияниями. Английская королева-мать, тоже лев по гороскопу, прожила сто два года. А что Лариске мешало? Бытие определяет сознание? А тут тромб оторвался. Благо, умерла без мучений – лёгкая смерть. Но обидно ранняя.
Она уже не жила со мной, хотя вещи её так и остались. Тут в начале минувшего года тётка её умерла, оставив большой и богатый, набитый дорогой бытовой техникой дом в два этажа. Лариска всё ждала вступления в наследство, чтобы перетащить это добро ко мне. Потому что у её тётки был сын, но тоже разбился на машине, спеша на поминки матери с дальних северов. И тоже оставил богатый дом со всем содержимым, ещё богаче материнского. Он их оба и возводил. В аварии ему сильно повредило голову, две операции на мозге врачи сделали на месте, на третью отправили в областной центр, где нейрохирурги опытнее, оборудование лучше. Лариска оформилась к кузену как сиделка. И так и пропала – не вернулась.
Я случайно встретил её в Бугуруслане, под боком – у прежнего мужа. Шёл мимо, разговорились с Сергеем, а тут и моя Михайловна на крыльце образовалась. Я был датый, даже заблудился после в этих слободских лабиринтах. А вещи покойницы я упаковал в пять сумок, чтобы отдать Катерине. Она тут появилась (тоже пьёт, зараза, хотя пишет не плохие стихи, но катится по скользкой дорожке необратимо), согласилась забрать Ларискин гардероб, но, видать, загуляла.
Медицинская фамилия
У Ларисы Михайловны есть другой кузен – Владимир. Фамилия у них общая. Он именитый хирург. Лишь раз я лечился у врача, который действительно врач. На обходе больных он не мчится из палаты в палату, на ходу роняя дежурные распоряжения, а может полчаса просидеть с пациентом, терпеливо расставляя все точки над i. И меня он лечил на совесть.
Владимир Малышев
Я тогда работал на городском телевидении. В хирургию угодил прямо на Новый год. Погулял в родной Михайловке с бывшим соседом. Он таскал «палёнку», а закусывали мы ледяной хреновиной и квашеной капустой из сеней. И я разбудил сразу две язвы, каждая величиной с монету. Лампочку во время лечения я глотал раз семь. Слава богу, меня эта процедура не напрягает, хотя приятного в ней мало. Так вот ждал конца новогодних каникул, чтобы мной занялись, я дней восемь. Когда вышли врачи, я попал к хирургу Малышеву. Он сам язвенник. И он занялся мною всерьёз. Я ещё отпрашивался на работу – под мою ответственность, он нехотя, но отпускал. А у нас в телекомпании работать было некому. И я до обеда был телерепортёром, а после обеда возвращался на процедуры и ночлег в больницу. И так две недели – на два фронта.
Потом доктор перевёл меня на стационар (сказал, что сам я всё равно не долечусь, брошу). Стационар – это когда за тобой зарезервировано койко-место, но ты не лежачий, а приходящий пациент. Там вышло так, что шло сокращение, санчасть расформировывали в рамках оптимизации расходов (что изрядно пошатнуло наше здравоохранение, особенно сельское), и одна из увольняющихся медсестёр посоветовала: «Будут заставлять покупать лекарства – не покупай. У них всё есть». Что я и сделал. Мне приёмная сестра накатала список таблеток, как водится, что подороже, я заявил, что денег нет вообще, и та, скрепя сердце, принесла ворох этих лекарств – бесплатно. Вот так, не откажись ты, и дурят нашего брата, как сказал бы незабвенный сатирик Аркадий Райкин. В общем, ещё недели две я проходил стационарное лечение, а уж долечивался дома. В совокупности больше месяца. И обе свои язвы закрыл надолго. Спасибо кузену моей Ларисы Михайловны, которой земля нынче пухом.
Город мёртвых
Художник Роман Н. руководил татарским национальным культурным центром «Туган тел» («Родная речь»). С ним мы практиковали пивные посиделки в баре. Или во дворе его мастерской. Подрабатывал Роман дежурствами в мечети. Там его однажды настиг инсульт. Он оправился, только ходил уже с палочкой и курить бросил. А во время пандемии на чьих-то похоронах родственница из Самары заразила его коронавирусом. И этот удар по здоровью Рома не перенёс.
Похоронили его на общем новом кладбище, которое за время существования так успело разрастись у кромки леса в Черёмушках, на пути в летний детский лагерь отдыха «Лесная сказка», что само превратилось в «город мёртвых» со своими аллеями, улицами, кварталами… живым заблудиться можно. Когда мы хоронили художника Петра Харченко (он заведовал художественно-графическим отделением педучилища в пору моей там учёбы до армии, в конце 70-х гг. ХХ века), то автобус пробирался к дальней окраине некрополя, где было место захоронения, минут двадцать.
Я там побывал впервые, своих я хоронил в Михайловке, что процессуально и финансово проще, и печально подивился такому размаху на пажитях смерти. Это ж сколько народу полегло, не считая горожан, погребённых в ближайших сёлах: Михайловке, Благодаровке, Завьяловке, Баймаково, Карповке… У Романа Борисовича остались сын, последняя жена Марина, пасынок Володя (офицер наркоконтроля), внуки и обезглавленный национальный центр «Туган тел».
Марина поникла, при встрече призналась, что всё время ходит на могилу и проливает горькие слёзы. Это была поздняя и последняя любовь, хотя знали друг друга с детства ещё по немецкой Александровке. А в моей комнате висят пейзажи, мой портрет и графика покойного, в которой он был наиболее силён. Забыл сказать: служил Роман в ВДВ и лично знал дядю Васю – легендарного генерала Маргелова, отца советской и российской десантуры. На дне ВДВ на Аллее славы мы однажды и познакомились, где я с оператором (тоже Ромкой) делал новостной телерепортаж. Вроде было недавно, а сколько пустот позади. Так летит и опустошает нас время.
Наступивший год, стало быть, я не оросил сорокаградусной. Даже ёлку ставить не хотел. Но в последний момент затащил и нарядил. Создал атмосферу. Зато наконец-то получил возможность отписаться. Давно не обновлял свою авторскую рубрику. Единственное, что я делаю бесперебойно – размещаю свежие вирши на главном поэтическом портале страны. Как правило, не менее пяти. Моя плодовитость в поэзии меня даже пугает. А народ в недоумении: нельзя так много и так качественно! Меня уже и с Есениным сравнивать перестали: превзошёл! На момент текущий выдал на-гора более десяти тысяч стихотворений. Кабы брать по червонцу за каждое раз в месяц – нормальный доход. Но я – как и полагается в среде мастеров: сапожник – без сапог. И почему бы это не должно меня удручать?
(продолжение следует)
Сергей Парамонов
