Певица Динара Алиева предпочитает аплодисменты во время сценического действия их отсутствию, не хочет петь в уборной и считает, что молодым российским певцам не надо торопиться на Запад. Об этом солистка Большого театра рассказала «Известиям» в преддверии III Международного фестиваля Opera Art, который открывается 13 апреля в Большом зале консерватории.
— Каким образом отбиралась программа вашего фестиваля?
— В программе — шесть мероприятий, три из которых — концертные исполнения опер («Мадам Баттерфляй» Пуччини, «Русалка» Дворжака и «Эрнани» Верди), а три других — вокальные вечера с участием звезд из Азербайджана, Белоруссии, России и Италии. Главным для меня было мое желание спеть ту или иную музыку. Например, я хотела, чтобы прозвучала «Русалка» Дворжака, ведущую партию в которой я недавно исполняла в постановке Большого театра.
Однако дебютировала я с этой ролью раньше — в Пекинском оперном театре, и у меня были потрясающие впечатления от этого опыта, поэтому я и решила спеть Русалку на своем фестивале. И уже когда всё было запланировано, я узнала о планах Большого театра поставить оперу Дворжака. Получилось такое красивое совпадение.
Что же касается гала-концертов, то тут уже репертуар выбирали солисты. Я им дала полную свободу.
— Вы проводите уже третий оперный фестиваль. Как вам кажется, за последние годы в России изменилось восприятие оперной музыки?
— Опера стала популяризироваться, появилось много фестивалей, у публики стало больше интереса именно к оперным исполнителям.
— Оперная музыка становится модной?
— Можно сказать и так.
— Чем отличается зарубежная публика от российской?
— Наша публика уже более искушенная, потому что в Россию сейчас регулярно приезжают главные мировые звезды: Анна Нетребко, Йонас Кауфман, Элина Гаранча...
Я недавно вернулась с гастролей Большого театра в Тулузе и в Париже. Участвовала в исполнении оперы «Псковитянка» Римского-Корсакова, которая идет редко даже в России. Так вот французы не аплодировали между номерами, потому что они не знают эту музыку, но по окончании был такой шквал аплодисментов, какой в России не всегда бывает даже на самых удачных концертах. Почему? Потому что наша публика привыкла к большому количеству интересной музыки и ярких имен. А для европейцев это стало событием.
— Для исполнителей хорошо или плохо, что наша публика более искушенная?
— Артисту хочется, чтобы публика если уж аплодировала, то по-настоящему. Это самая большая награда и для дирижера, и для певцов. Мы творим и выкладываемся на сцене полностью. Но не всегда получаем восторженную реакцию, потому что у российской публики есть некоторая пресыщенность. Иногда вроде ты выступил не хуже, чем только что в Германии, например, а таких оваций — нет.
— Когда вы поете в оперном спектакле и после арии звучат аплодисменты, вас это радует или, наоборот, выбивает из ритма?
— Радует. Плохо, если аплодисментов нет.
— Некоторые певцы считают, что это не очень правильно, поскольку приостанавливает действие и ломает актерскую концентрацию.
— Всё зависит от постановки. Бывает, что режиссер ставит так много актерских задач певцам, делает действие таким насыщенным, что спектакль становится похожим на художественный фильм. Тогда аплодисменты могут помешать, но их, как правило, и не бывает. Люди настолько увлекаются драматической игрой, что не мешают овациями.
А в классической постановке аплодисменты, напротив, почти всегда бывают между ариями и дуэтами, и это не выглядит неестественно.
— Вам в каких постановках интереснее и комфортнее участвовать? В современных или классических?
— Мне интересны и те и другие, если это сделано с головой. Но даже если постановка консервативная, статичная, я стараюсь внести что-то свое в плане игры. Если же это более современный театральный язык, важно понять концепцию режиссера и поверить ему. Тогда игра бывает естественной, и исполнителю интересно участвовать.
Но когда понимаю, что за этим нет никакого смысла и все происходит просто потому, что режиссеру захотелось посадить нас в уборную, то стараюсь от таких проектов отказываться.
— У вас было такое, что вы играете в постановке действительно хорошего режиссера, но в процессе репетиций говорите ему: «Я этого делать не буду»?
— Было такое, например, в Парме относительно недавно. Итальянский режиссер ставила «Трубадура» Верди. Она просила, чтобы я весь четвертый акт, в вокальном плане самый сложный у Леоноры, спела в дыму. У меня на дым аллергия, начинает слизистая воспаляться, и я сказала «нет». Она очень настаивала, потому что отсутствие дыма мешало ее концепции. Тогда я предложила ей взять вместо меня кого-нибудь другого на эту партию. Ей пришлось пойти на компромисс, и дыма не было.
— Когда оперу ставит режиссер из драматического театра или кино, это хорошо?
— Да, если он уважительно относится к оперным певцам. Например, Тимофей Кулябин, ставя «Русалку» в Большом театре, всё время спрашивал меня: «Удобно ли тебе петь здесь или неудобно? А как удобно? На коленях ты можешь спеть или нет?» И это приятно, потому что, когда выходишь на сцену, какая бы драматическая постановка ни была, ты должен петь, и петь качественно.
— В отношении режиссуры «Русалки» есть мнения, что вторая половина спектакля не вполне органична для стиля Дворжака и вообще для этой мелодичной музыки.
— На то у Кулябина и был расчет — переломать все стереотипы. Мне нужно было создать такой образ, какой, наверное, я никогда еще не создавала в моих предыдущих работах. Руководство театра и публика были удивлены, кто-то меня вообще не узнал.
Тимофей — молодой режиссер, у него еще многое впереди. Мне было приятно с ним работать. Считаю, что это хорошая постановка для Большого театра, ничем не хуже других. Если мы вспомним «Русалку» в баварском театре с Кристине Ополайс в главной партии — что там творится на сцене…
— В последнее время всё чаще говорят, что современные требования к внешности оперных певиц негативно сказываются на вокальном качестве спектаклей. Театрам и режиссерам приходится брать не тех, кто лучше поет, а тех, кто хорошо выглядит. На ваш взгляд, проблема действительно существует?
— В этой тенденции есть и положительная, и отрицательная составляющие. То, что от певицы сегодня требуется не только хорошо петь, стоя на месте, но и ярко играть, быть актрисой — скорее плюс. А минус в том, что многие режиссеры упорно видят ту же Виолетту в «Травиате» 18-летней девочкой и хотят, чтобы ее пела певица соответствующего возраста. Поэтому берут неопытных девочек, которые только начинают карьеру. Но надо учитывать, что партия Верди написана далеко не для такого голоса, который может быть в этом возрасте. Поэтому неизбежно страдает качество.
Героиням Верди и Пуччини действительно было по 18 лет, но в 18 и даже в 20 физически невозможно спеть Леонору из «Силы судьбы». Чио-Чио-Сан в «Мадам Баттерфляй» 15 лет, но ее партия — на четыре акта бесконечного пения — требует сильного лирико-драматического голоса… Стремиться к возрастному соответствию здесь просто опасно.
— Как вы видите свою карьеру через десять лет?
— Самое главное — при таком напряженном графике, который у меня сейчас, сохранить вокальную технику на должном уровне, чтобы можно было подольше петь. Поэтому я не хочу бросаться на партии, которые мне не по голосу сейчас. Часто бывает, что певицы, достигая определенного уровня, слишком поспешно берутся за драматический репертуар и ломают свой голос.
— Можете себе представить, что когда-нибудь споете Вагнера?
— Нет, думаю, я не буду петь его никогда, потому что это репертуар не для моего голоса. Я могу представить, что однажды спою Тоску и Манон Леско, но не Вагнера. Хотя кто знает, что будет через десять лет…
— А в опере какого-нибудь современного композитора вы не хотели бы спеть?
— Я открыта для экспериментов, но, так как времени всё меньше и меньше, хочется делать то, что хочется. Но если напишут партию специально под мой голос, то почему бы и нет.
— Что должен сделать композитор, чтобы вы ответили ему согласием?
— Он должен полюбить мой голос.
— Вы много выступаете за рубежом. Отношение к нашим музыкантам за последнее время изменилось?
— Я видела только доброжелательное отношение и ко мне, и к моим коллегам из России. Сегодня русские поют, мне кажется, по всему миру. Даже по афишам премьерных спектаклей крупнейших театров Европы и Америки это видно: очень много наших певцов. Наверное, всё дело в харизме, которой обладают русские. Плюс ответственность и от природы красивые голоса.
— Что вы думаете по поводу следующих поколений певцов? Чем они отличаются?
— Они хотят все сделать по-быстрому. Торопятся с репертуаром, будто пытаются охватить сразу все мировые театры. Сейчас много возможностей в разных театрах в молодежных программах, но зачастую начинающие певцы, попадая в такие стажировки, уже вскоре думают, как бы побыстрее нахватать других ангажементов. Я же предпочитаю двигаться пускай не столь стремительно, но добиваясь максимальных результатов. Близкие часто говорят, что я излишняя перфекционистка. И для достижения сегодняшнего уровня я много работала. Мне радостно осознавать, что вот уже почти 10 лет я — солистка Большого театра. Его сцена стала для меня родной и любимой, и я мечтаю занять свое место в славной истории этого театра.
— А вы сами изменились за эти 10 лет?
— Конечно. Я не могу сейчас себя сравнить с той девочкой, которая приехала из Баку в Москву. Я стала мудрее, профессиональнее.
— Вы чувствовали ревность, зависть коллег, когда 10 лет назад вышли на сцену главного театра России?
— Когда я переодевалась в гримерке, наступила на стекла — настолько мелкие, что их не было видно. Может быть, это случайность — например, до этого там находилась какая-то балерина, и хотели навредить ей, а попалась я. Не знаю. Но я подумала, что тем самым мне сказали: «Добро пожаловать в театр!» (смеется)
Сергей Уваров
