В Гран-Пале открылась выставка «Красное: искусство и утопия в Стране Советов», подготовленная кураторами Центра Помпиду. Здесь собраны вещи из Третьяковки, ГМИИ, Русского музея, музеев архитектуры и театрального искусства и даже частных собраний.
У выставки два этажа и два уровня. «Искусство в жизнь» — первый этаж Гран-Пале. Здесь речь о том, как искусство стало служить Советам, получая взамен то пряники, то пинки. Это время надежд, когда художники хотели влиять на жизнь страны. То с помощью прямых нравоучений «Окон РОСТА» («Каждый прогул — радость врагу»). То на исторических примерах «монументальной пропаганды», герои которой постепенно превращались в прямоугольные пеньки Малевича. То в «летающих городах» вхутемасовцев или проектах крымских берегов у Леонидова. Путь сквозь реконструированный «Рабочий клуб» Родченко, когда-то показанный на парижской выставке 1925 года, приводит к обретению «Новой фигуративности». Здесь художники уже никого не учат, а любуются тем, что есть: пытаются увидеть в строительницах Дейнеки или в полногрудых метростроевках Самохвалова героинь своего времени.
Второй этаж открывает «Жизнь в искусстве». В эти десятилетия задача художника заключалась в том, чтобы рассказывать людям, как они на самом деле хорошо живут.
Об этом поют с экрана свинарка и пастух. Про это говорит сталинский план реконструкции Москвы, превращенный в мультипликационную реальность в «Новой Москве» Александра Медведкина. Проспект Маркса на картине Юрия Пименова или «Метро» у Александра Лабаса выглядят ничуть не менее фантастическими, чем находящиеся рядом архитектурные проекты.
Мы видим судебные процессы вредителей и врагов народа, являвшиеся такими же произведениями театрального и кинематографического искусства. И новых героев: комсомолок с ружьями, крутобедрых трактористок, прекрасных обнаженных железнодорожников и матросов — в «новой телесности» советские художники стояли рядом с итальянским и немецким официозом.
На подъеме от первого ко второму этажу висит фотография монументального агитационного плаката Густава Клуциса, изображающая Сталина, растянутого на десятки метров в высоту. Человек перед ним — вошь, что узнал и автор работы, расстрелянный в 1938-м. На первом этаже похоронили Ленина. На втором — Сталин хоронит всех вокруг. Вот он у постели больного Горького, вот он у гроба Жданова. Соцреализм в его лице победил все на свете, и большие цветные полотна показывают, что жизнь и искусство вовсе неразличимы.
Куратор «Красного» Николя Лиуччи-Гутников знаком по параду русских даров «Коллекция!» в Центре Помпиду. Он говорит, что готовил выставку прежде всего для своих соотечественников, «которые до обидного мало знают о советском искусстве». Для них весь набор стандартных образов — от Памятника III Интернационалу до здания Дворца Советов и московских высоток. Но к азбуке Лиуччи-Гутников добавляет вещи редкие, в советские времена вытертые из истории советского искусства — вроде кадров из фильма «Строгий юноша» Абрама Роома или живописи Георгия Рублева, удивительного «Сталина в кресле» из Третьяковки и «Первого трактора на Украине» из частного собрания.
Много кинороликов: и нарезка классиков от Эйзенштейна до Пырьева, и невиданная мной хроника, день молодежной коммуны в ленинградском общежитии с общими деньгами, общими ботинками и общей одеждой. Замечательные материалы по запрещенной постановке «Хочу ребенка» в театре Мейерхольда, не менее важной, чем показанные рядом «Великолепный рогоносец» и «Клоп». Добавлены и работы иностранцев: немцев, венгров, американцев, сторонников Коминтерна и друзей СССР, сохранившиеся в российских музеях. За такими вещами видно изумление куратора, радость находки — и это нам передается.
От первого этажа ко второму увеличивается разрыв между работами, которые можно воспринять, ничего о них не зная, и вещами, о которых нужно рассказывать, чтобы понять их правильно. Но что значит правильно? Советский авангард знает «эффект Кулешова», пример того, как контекст полностью меняет произведение. Вещи, представленные на выставке, могли агитировать за социализм, а потом его же разоблачать. Сначала учить мастерству, а затем слыть примером бездарности.
Что удивительного в выставке про социалистическое искусство? Столетие Великой Октябрьской социалистической революции, когда-то казавшееся событием планетарного масштаба, худо-бедно отмечалось во многих музеях. Но точно так же, как много лет назад собственное авангардное искусство мы открыли благодаря французской выставке «Москва—Париж», у нас появляется новая возможность посмотреть на себя чужими глазами.
Один из уроков «Красного» — как трагически мало в советском искусстве произведений, понятных вне контекста. Искусство, которое надо объяснять, как правило, плохое искусство. И хорошо все же, что мы не остановились на втором этаже, и были у нас дальше и оттепели и заморозки. Славно бы теперь и о них рассказать парижанам.
Алексей Тарханов
