Заросший дикой травой и бурьяном деревянный Крутицкий переулок хранит вид московской окраины до 1917 года в пяти верстах от Кремля. А ведет, карабкаясь по крутому холму, к краснокирпичному «вертограду» с разноцветными изразцами, древнему подворью епископов Крутицких и Коломенских. В наши дни их резиденция — в Новодевичьем монастыре. А была в Кремле и на Таганке.
В «Истории государства Российского» Карамзин приводит «Сказание о зачатии царствующего града Москвы и Крутицкой епископии». По его словам, здешний холм чуть не стал столицей Даниила, сына Александра Невского. Первому московскому князю сопровождавший его грек Василий посоветовал расположить свой дом здесь. Но живший на холме некий римлянин по имени Подон отсоветовал, предсказав, что на сем месте «сожиждут храм божий и прибудут архиреи». Что и произошло. Церковь в честь апостолов Петра и Павла появилась на холме в ХIII веке. Недолго правивший Иван II Красный, сын Ивана Калиты, основал Успенский храм. Тридцать лет провел у их стен племянник Сергия Радонежского монах Феодор. В Москве он основал Симонов монастырь, а в Ростове Великом — монастырь в честь Рождества Богородицы, написал для него икону Марии. Дмитрию Донскому служил духовником, церковь поминает Феодора как святого.
Кажется, глядя на церкви, палаты и колокольни, — перед тобой еще один монастырь на Таганке. Монахи в этих стенах действительно жили с давних пор, но это не обитель, а подворье, в прошлом резиденция епископов Сарских и Подонских. Такую епархию с престолом в Сарае, столице Золотой Орды, основал Александр Невский для русских, живших в ханстве среди мусульман. С утратой былого могущества Золотой Орды епископы Сарские и Подонские перенесли кафедру к Москве, но именовались как прежде, хотя жили за тысячи километров от Сарая и Подона.
Чтобы оправдать возникшее несоответствие, одну московскую речку под стенами подворья назвали Сарой, другую речку — Подоном. Обе они текут под землей в трубах. Саринский проезд между Большими Каменщиками и набережной — над ними. Географы связывают название реки Сара с языками народов финско-угорской группы, живших некогда здесь.
Крутицкое подворье служило и местом заключения, и центром просвещения. В монашеской келье жил Епифаний Славинецкий. Патриарх Никон назначил ученого иеромонаха из Киева «главным справщиком» издаваемых в Москве на Печатном дворе богослужебных книг, а также главой училища, где мальчики постигали древние языки. Епифаний, знаток Священного Писания, античности, риторики, составил «Лексикон греко-славяно-латинский», много переводил и писал на церковно-славянском языке, украшая сочинения метафорами и примерами из светской литературы. Историческая заслуга его в том, что он возобновил прервавшийся на двести лет обычай проповеди в русских церквях, «толковал всяку речь ясно и зело просто слушателям простым».
Современник Епифания, сын деревенского священника Аввакум, не раз избивался и изгонялся из сел и городков, где яростно обличал мирян за грехи. Бежал в Москву и нашел покровителей в лице царя Алексея Михайловича и в ученом кружке земляка патриарха Никона. Необычайно красноречивого сельского пастыря с почетом поселили в Кремле. Но когда Никон, лелея мечту о вселенской православной империи, начал рьяно исправлять бытовавшие на Руси старинные книги по греческим оригиналам, когда повелел креститься тремя перстами, как в Константинополе и Иерусалиме, а не двумя перстами, протопоп Аввакум восстал.
Его посадили на цепь в Крутицком подворье. «Кинули в темную палатку, ушла в землю, и сидел три дни, не ел не пил, во тме сидя, кланялся на чепи. Не знаю — на восток, не знаю — на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно». Ссылки в далекие и холодные края не вразумили. Несгибаемого Аввакума судили в Кремле патриархи «со всей вселенной». Они лишили его сана протопопа, настоятеля церкви, предали анафеме, царь заключил в «земляную тюрьму» в Пустозерске. В ней, как Сервантес, проповедник стал гениальным публицистом и писателем.
Аввакум знал, что последует за его сочинениями. Его фанатизм напоминает фанатизм исламистов, взрывающих себя с верой, что за самоубийство в гуще врагов их ждут за гробом райские кущи с гуриями. Аввакума сожгли за «великие на царский дом хулы». «Житие» Аввакума читать интересно триста лет спустя после его гибели. Мученик повел в огонь староверов, не желавших креститься, как греки, и бить поклонов меньше, чем предки, во время молитвенных песнопений.
Митрополиты Крутиц располагали подворьем в Кремле, у Спасских ворот. Эту резиденцию сломали, когда Екатерина II начала было строить Большой дворец. Вскоре и Крутицкой епархии Синод повелел «не быть». Пережив расцвет, подворье с храмами, палатами, сказочной красоты теремком пришло в упадок. Соседние монастыри: Андроников, Ново-Спасский, Покровский, Симонов — обогащались, перестраивались, а на Крутицком холме жизнь остановилась. Все строения передали армейским службам. Военные поступили с Воскресенской церковью, где веками хоронили епископов и митрополитов, как враги. Иконостас разобрали, росписи замазали, главы срубили, храм превратили в безликий дом.
Крутицкое подворье стало центром управления Московского военного начальника с гауптвахтой. Она служила исправно при царях и генеральных секретарях. Гауптвахту детально описал в «Былом и думах» Александр Герцен: «В монашеских кельях, построенных за триста лет и ушедших в землю, устроили несколько светских келий для политических арестантов». Герцен отсидел девять месяцев в этой тюрьме после ареста, ожидая высылки. Она была, конечно, не санаторием. Утром с помощью жандарма арестант варил «кофей». Читал, писал, получал казенную бумагу. «Кормили нас сносно», за что брали по два рубля ассигнациями.
Из «Былого и дум» я узнал о Москве и России времен Николая I больше, чем из всех сочинений классиков русской литературы, включая «Горе от ума» и «Евгения Онегина», признанного «энциклопедией русской жизни».
Сюда, в камеру тюрьмы, под усиленным конвоем доставили из Кремля арестованного генералами маршала Советского Союза Лаврентия Берию. Ничего подобного он не ожидал от друзей, соратников, с которыми годами жил в одном доме, пил и ел за одним столом. После смерти Сталина ездил с Маленковым и Хрущевым в одной машине. Часами обсуждал с ними проблемы, свалившиеся на их головы после смерти Сталина. Этот триумвират правил страной три месяца. Маленков, глава правительства, Хрущев, глава партии, закрыли под напором Берии жуткое «дело врачей», выпустили из тюрьмы профессоров кремлевской больницы. Решили открыть ворота концлагерей, где томилось свыше двух миллионов заключенных. Берия начал первым разоблачать преступления Сталина. Его соратники хотели смыть с рук кровь, которой были повязаны, подписывая любые приговоры и решения тирана. Но друг другу не доверяли.
— Хитренький мужичок Никита Сергеевич, себе на уме, — думал о Хрущеве Лаврентий Павлович. Прощаясь у подъезда дома, крепко жал руку Хрущева.
— Я ему тоже отвечаю горячим пожатием и думаю, — откровенничал на пленуме ЦК партии Хрущев, — завтра в 2 часа мы тебе не руку пожмем, а хвост подожмем.
Хвост поджали. Отправили на гауптвахту павшего шефа госбезопасности. В числе предъявленных ему обвинений фигурировало «моральное разложение». При обыске нашли девять списков с именами 65 «сожительниц». Приобщили к делу в качестве вещественных доказательств 32 записки с адресами «сожительниц». На допросе Берия признал, что многие из них действительно были его любовницами. В сумме 65 × 32 меньше числа амурных побед, указанного Пушкиным перед свадьбой на страницах альбома сестер Ушаковых. Их, как подсчитано биографами поэта, было 113. Как видим, «донжуанский» список тридцатилетнего Александра Сергеевича превосходит подобный список
Самое поразительное, обвинения, предъявленные Берии, кажутся в наши дни поступками, опередившими время. Будь то объединение двух Германий, Западной и Восточной, в одно государство или передача мест заключения и лагерей юстиции. Берия предлагал ЦК партии заниматься пропагандой и частично кадрами. В Политбюро был самым умным и дальновидным политиком, председателем «Спецкомитета», выдающимся организатором ракетно-ядерного проекта, щита, на котором держится Россия. Не случайно после расстрела Берии о его сыне позаботился Курчатов, отправив служить в Киев.
На совести Берии — много преступлений. Но изменником, заговорщиком, агентом империализма, врагом народа — за что он убит генералом, будущим маршалом Батицким на глазах Генерального прокурора СССР — не был. Трудно смириться с мыслью, что войну с маньяком Гитлером выиграл злодей Сталин, погубивший миллионы невинных душ. Еще труднее признать, что тайную войну с Германией выиграли сотрудники Лубянки, зловещего НКВД во главе с Берией. Под его началом служили не только палачи, но и великие разведчики, аналитики, стратеги и тактики, переигравшие германские спецслужбы по всем направлениям.
В минувшем году я застал упраздненную неистовыми борцами за права человека тюрьму Московского гарнизона с выбитыми стеклами окон, изуродованными дверьми. Замусоренный двор иллюстрировал, что значит «мерзость запустения».
…Ансамбль на Крутицком холме в целом относят к
Реставрация началась по случаю
Заслуга в этом Барановского. Его жизнь началась удачно. Молодая советская власть убивала священников, грабила ризницы, но не разрушала храмы, восстанавливала памятники архитектуры, чем занимался молодой археолог. Он выдвинул идею музея под открытым небом. Его назначили директором музея в селе Коломенском. Сюда перевез
Власти понадобился в годы войны как эксперт Чрезвычайной государственной комиссии по учету ущерба, причиненного Германией. Больше, чем враги, разрушили свои. Епископ Феодор причислен к лику святых за то, что основал два монастыря. На счету Барановского 70 восстановленных церквей, колоколен, палат, Болдинский монастырь, Ново-Иерусалимский монастырь. Он спас Андроников монастырь. Воссоздал Крутицкое подворье. За содеянное, на мой взгляд, есть основание церкви причислить его к лику святых. А государству — установить памятник.
Лев Колодный
