1994 год. Президентом республики Крым становится бывший следователь прокуратуры Олег Носков, пытающийся вернуть полуостров в состав России.
У Носкова нет опыта ведения государственных дел, и слабостью власти пользуется мафия. Впереди приватизация здравниц Южного берега Крыма.
В драку за лакомые куски вступает крупная банковская структура России.
В основе сюжета — реальные события, участником которых был сам автор (в книге — Яшин, советник президента Крыма).
СЕРИЯ 10
1994-Й ГОД, ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ
Носков ел грецкие орехи. Орехи были мягкие, свежие, какие он любил. Гусев читал с важным видом газету. А Вадик в поте лица делал на ксероксе копии только что вышедшей статьи Яшина. Материал получился. Носков выглядел романтическим борцом с преступностью: умным, отчаянным, неподкупным. Хоть кино о нем снимай.
— Хватит краски? – спросил Носков.
— Получится экземпляров триста, не больше.
Носков покачал головой.
— Мало. Срывать ведь будут. И вообще расклеивать – нехорошо. Положить бы каждому в почтовый ящик. Это было бы грамотно.
— Давайте деньги, куплю краски, — предложил Вадик.
Гусев оторвался от чтения и повернулся к Носкову.
— Олег, я бы не преувеличивал значения этой статьи. Народ у нас не лыком шитый, привык своими мозгами жить. Сам факт публикации в такой момент говорит о том, что это заказуха.
Носков усмехнулся про себя. До чего ж ревнивы эти журналисты. Что мешало Гусеву накатать статью получше и опубликовать в своей газетенке? Болван, не понимает, что гораздо важнее, чтобы о нем, Носкове, узнали в России. И чтобы на Западе о нем узнали по публикации в российской, а не крымской прессе.
— Нет, если ты скажешь, я дам денег на краску. Но тогда мы снова не выплатим зарплату Сереже, — сказал Гусев.
Носков чертыхнулся. Действительно, нехорошо. У Сережи двое детей и жена-медсестра. Вообще непонятно, на что живут.
В дверь постучали. Пришел Яшин. У него была хорошая новость. Позвонил Воротников и сообщил, что во второй половине дня в Симферополь вылетает курьер с деньгами для Партии независимости. И тем же рейсом улетит обратно.
— Сколько привезет, не сказал? – спросил Гусев.
Носков рассмеялся:
— Эдик, какое это имеет половое значение? Дареному коню в зубы не смотрят. Поедешь на встречу, возьмешь подарок.
Гусев был казначеем партии по примитивной причине: все знали, что он прижимист. Но не все знали, что он жуткий трус. Вот и сейчас, узнав, что ему предстоит получить немалую сумму, Эдик Гусев сдрейфил. А вдруг кто-нибудь из бандитов узнает и решит отобрать деньги?
— Дай мне хотя бы Сережу, — попросил Гусев.
— Возьми, — разрешил Носков.
Начали обсуждать стратегию избирательной компании. Носков отстаивал свой лозунг: мол, Украина владеет Крымом незаконно. Гусев и Вадик были с ним заодно. Яшин молчал, не хотел лезть в чужие дела. Но когда человек вот так молчит, поневоле хочется узнать, что у него на уме.
— У тебя-то какое мнение, Андрей? – спросил Носков.
Яшин ответил, не особо раздумывая:
— Вина Украины только в том, что она ведет себя неблагородно. То, что тебе не принадлежит по праву, надо отдать законному владельцу. Но в отношениях между государствами эта норма не действует.
— А жаль, — вставил Вадик. – Получается, что сами государства учат своих граждан непорядочности.
— Юноша, о чем вы? – воскликнул Гусев. – Порядочность в политике? Ха-ха!
— Вот почему народ всегда лучше правителей, — воскликнул Вадик.
Год назад Вадик закончил истфак Симферопольского университета, начал работать в школе. Там его и приметил Носков во время своей встречи с учителями. Парень показался ему образованным и порядочным. И Носков предложил ему стать пресс-секретарем партии. Но без зарплаты, на общественных началах. Вадик согласился не раздумывая. Участвовать в политической борьбе было для него счастьем.
— Вы, конечно, можете обвинить меня в маниловщине, — продолжал Яшин, — но, на мой взгляд, у Крыма должен быть особый статус. Полуостров должен быть общей собственностью России и Украины. Юридически это не так уж сложно прописать. Была бы политическая воля обоих государств.
Гусев фыркнул:
— Преобразование СССР в СНГ – это форма развода. Чтобы не было драки, как в Югославии. Но какая может быть общая собственность у тех, кто разводится?
— А мне кажется, Андрей Васильевич подает очень даже интересную идею, — заметил Вадик и напряженно уставился на Носкова: что тот скажет?
— Над этим стоит подумать, — пробормотал Носков. — Это то предложение, от которого не так-то просто отказаться ни Кравчуку, ни Ельцину. Будем думать. А сейчас давайте вот что обсудим. Как победить с первого захода, в первом туре? Что для этого нужно? Насколько это реально?
— Говорят, Кузьмин хочет организовать бесплатную раздачу водки на избирательных участках, — сообщил Вадик. – Прием почти хрестоматийный, применялся на заре парламентаризма в Англии. Подло, но довольно эффективно.
Носков усмехнулся.
— Пусть на здоровье раздает. Ваня с Маней выпьют, но проголосуют по-своему. Правильно Эдик говорит, народ у нас себе на уме. Давайте послушаем нашего московского гостя. Ему со стороны видней.
— Если бы у вас тут текла Амазонка, я бы посоветовал тебе поплавать там, где водятся пираньи. И показал бы это по телевизору, — пошутил Яшин.
Вадик тут же вспомнил:
— А что? У Роберта Кеннеди это классно получилось.
Носков прожевал орешек и отряхнул с ладоней крошки:
— Туфта это все, ребята. Ничем Роберт Кеннеди не рисковал. К вашему сведению, опасен только один из двадцати видов пираний. И его-то, этого вида, как раз в том месте Амазонки и не было. А вот со старушками надо работать. И с военными пенсионерами. Кто их завоюет, тот и победит.
— Этого мало, — сказал Гусев. – Если придут деньги, можно сварганить пару-тройку телероликов. Носков в своей скромной квартирке на первом этаже. Носков открывает соревнования каратистов. Носков посещает дом престарелых.
У Эдика был друзья на телевидении. Дав им эту работенку, он мог рассчитывать, что они поделятся с ним какой-то частью своего гонорара.
Но Носков отверг эту идею.
— Что такое Кузьмин? Это ожирение власти, ее несправедливость и только видимость порядка. Что такое Носков? Это Кот в сапогах. Никто о нем толком ничего не знает. Но по слухам — такой же, как все, и любит справедливость и порядок. Что, в общем-то, так и есть. Старик Поляков правильно сегодня подсказал. Наш лозунг должен быть – порядок и справедливость.
— Но нужна еще и какая-то программа, а значит и какие-то обещания, — осторожно заметил Яшин.
— Люди, как правило, верят больше тем политикам, которые меньше обещают, — возразил Носков. – Что касается программы… Есть интересное высказывание Черчилля. Он говорил: заглядывать далеко вперед – недальновидно. Ребята, это Черчилль говорил, которого народ избирал четыре раза!
— Как должна произойти передача денег? Тебе сказали? – спросил Носков. Чувствовалось, что этот вопрос не выходил у него из головы.
— Курьер передаст деньги в туалете аэропорта, — сказал Яшин.
Носков поморщился.
— Нашли место. Деньги передадут тебе?
— Нет, человеку, который зайдет в туалет вместе со мной. Я – всего лишь свидетель передачи пакета.
— А расписка? – спросил Носков.
Яшин молча пожал плечами. О расписке ему ничего не сказали.
— Какая может быть в таких случаях расписка? – усмехнулся Гусев. – Называется только сумма. Сумму назвали?
— Сто десять тысяч рублей, — сказал Яшин.
Курьер, который привез деньги, видел рядом с Яшиным Гусева, но не пошел следом за ним в туалет. Причина была простая. Курьер заметил, что Гусев и Яшин находятся под наблюдением. Процедура передачи денег осложнялась еще и тем, что курьер узнал Яшина по фотографии, а Яшин никак не мог вычислить в толпе прибывших курьера. Получив багаж, прилетевшие пассажиры разъехались, а курьер смешался с теми, кто ждал очередных рейсов, и наблюдал со стороны за Яшиным и Гусевым. Те потерлись в зале ожидания с полчаса и поехали обратно. Курьер сел вместе с ними в автобус, улучив момент, сунул конверт с деньгами Гусеву и сошел на следующей остановке.
Конверт был тщательно заклеен. Вскрыв его, Вадик и Гусев три раза пересчитали деньги. Ровно сто десять тысяч.
Сережа вошел в подъезд, осмотрел его и вернулся. Бодро доложил:
— Все чисто, Олег Степаныч.
Носков смотрел на фитильного Сережу, как на ребенка. Играет в телохранителя. А ведь в трудную минуту не спасет. Просто не сумеет. Желание есть, умения – ноль. Если ты, дуралей, осмотрел подъезд на первом этаже, это еще не значит, что все чисто. Пулю можно получить и на втором этаже и на третьем. На каком угодно.
— Ладно, Сережа, иди домой. Я, может, здесь заночую.
— Значит, утром быть здесь? – спросил Сережа.
— Я позвоню. Иди, отдыхай, — сказал Носков.
«Если меня изберут, приставлю его к Галине. Пусть ее охраняет», — подумал Носков, глядя в спину удаляющемуся Сереже.
В маленькой квартирке Аллы царил художественный беспорядок. Всюду лежали кисти и тюбики с краской, книги, одежда, косметика. А посреди комнаты стоял мольберт с наброском портрета Носкова. Олег стоял, держа двумя руками концы воротника куртки, и смотрел прямо в глаза тому, кто рассматривал его на портрете. Только его глаза имели не обычное жесткое выражение, а излучали теплоту и нежность.
— Когда это ты меня зацепила в таком виде?
Алла подошла, встала рядом, положила руки на плечо Носкову.
— Однажды ты посмотрел на меня именно таким взглядом.
— И ты запомнила?
— Как не запомнить. Ведь это было всего один раз.
«Неправда, — подумал Носков. — Просто женщинам всегда мало того, что они имеют». Правда была только в том, что он не любил жарких слов.
— По-моему, я тебе уже говорила, просто ты не все помнишь: художник раскрывает в портрете не только того, кто ему позирует, но и самого себя.
— Не понял, — отозвался Носков.
— Ты никогда не смотрел на меня так. Ни разу. Просто все эти восемь лет я мечтала, чтобы ты так на меня смотрел.
Носков кашлянул с досадой.
— Знаешь что, дорогая. А не продолжить ли нам этот психоанализ за кухонным столом?
— Пойдем, вождь голодранцев. На меня как раз что-то нашло сегодня. Буду кормить тебя твоими любимыми варениками.
Они прошли на кухню, и Носков набросился на еду.
— Ты не поверишь, однажды я ел вареники в «Национале». Но твои лучше.
На лице у Аллы появилась вымученная улыбка.
— Жалкий хвастун и лицемер. Можно подумать, что ты ошивался в «Национале» каждый вечер.
— Нас было четверо, — продолжал Носков. – Отмечали окончание юрфака. Сбросились, и кутили целый вечер. А сейчас ужин в «Национале» на двоих стоит 800 долларов.
— Откуда такие сведения?
— Из ящика, откуда еще? Нормальную жизнь мы видим теперь только по телевизору.
— Ничего, скоро и у тебя начнется сладкая жизнь, — Алла старалась, чтобы ее голос звучал весело.
Носков перестал есть.
— Странная ты сегодня. Что с тобой? Ты мне не веришь?
Алла посмотрела отчужденно.
— Я тебе уже девять лет верю.
Носков отложил в сторону вилку. Начинается!
— Я знаю тебя больше, чем ты сам себя, — продолжала Алла. — Как только ты станешь президентом, жена станет тебе намного ближе. Хотя спать с ней ты по-прежнему не будешь. Впрочем, как знать… Может, ты и на жену станешь смотреть по-другому. Она красивая, красивей меня. Она верная, что само по себе ценно. Она умная, тебе не стыдно будет показаться с ней в обществе других президентов. То есть на фоне других жен она будет выглядеть очень достойно.
«Если Кузьмин узнает о моих амурах, обязательно это использует», — подумал Носков. Этот страх раздражал его, привыкшего считать, что чувство страха вообще ему не свойственно.
Из кухни был виден мольберт. Носков вгляделся еще раз в свое изображение и вспомнил, когда смотрел на Аллу таким взглядом. Было это полгода назад. Алла сказала, что не может больше ждать. Женщина должна родить не позднее 24 лет, а ей уже 32. По существу она поставила Носкова перед банальным выбором: либо он бросает жену и женится на ней, либо она выйдет замуж за другого человека, пусть не такого героического, зато способного подарить ей покой и обыкновенное женское счастье. Тогда на Носкова что-то нашло, он пообещал Алле, что сделает все так, как она хочет, но не сейчас, а после президентских выборов, независимо от их исхода. Он дал это слово, почти клятву, совершенно свободно, Алла на него не давила. Он и сейчас не думал идти на попятную, по-прежнему считая, что ни с одной женщиной ему не будет так хорошо, как с Аллой. Все, в конце концов, наладится. Нужно только еще немного потерпеть.
Носков сказал это Алле. Она печально улыбнулась. Она уже ни во что не верила. А ее сегодняшнее настроение объяснялось просто. Она сходила к врачу, и все приметы подтвердились: она беременна. Но как сказать об этом в такой момент?
Выйдя из квартиры, Носков посмотрел, нет ли кого лестничным пролетом выше, и начал быстро спускаться вниз. Лампочка на первом этаже светила тускло, и он не заметил проволоки, натянутой на уровне лодыжек. Он упал лицом вниз, едва успев выставить вперед руки, чтобы не повредить лицо. Он не видел, как над ним нависла темная фигура, только почувствовал удар по голове. Из глаз посыпались искры. Но он только на миг потерял сознание, тут же вскочил. А нападавший, явно не ожидавший такой прыти, бросился наутек. Гнаться за ним у Носкова не было сил. Он поковылял обратно, наверх.
— Ну, как ты мог отпустить Сережу? – со слезами спрашивала Алла, перевязывая Носкова. Она чувствовала себя виноватой, дала Носкову уйти расстроенным, несобранным. – Почему вообще тебя охраняет какой-то экскаваторщик? Почему ваша партия не обратится к Валебному? Как министр, он обязан выделить тебе охрану.
Носков скривился то ли от боли, то ли он наивности Аллы.
— О чем ты, Аллочка? Ты что, не знаешь, на кого работает Валебный? Его охрана меня же и укокошит.
— Хорошо, хоть удар пришелся вскользь. Только кожа содрана. А ведь могли пополам расколоть, — чуть не плакала Алла.
Носков пробовал шутить.
— Хорошо хоть правая сторона башки задета.
Алла смотрела непонимающе.
— Левое полушарие отвечает за принятие решений, — пояснил Носков.
— Никуда сегодня не пойдешь. Здесь останешься. И вообще запомни: без меня ты пропадешь — сказала Алла.
Носков не возражал.
