1994 год. Президентом республики Крым становится бывший следователь прокуратуры Олег Носков, пытающийся вернуть полуостров в состав России.
У Носкова нет опыта ведения государственных дел, и слабостью власти пользуется мафия. Впереди приватизация здравниц Южного берега Крыма.
В драку за лакомые куски вступает крупная банковская структура России.
В основе сюжета — реальные события, участником которых был сам автор (в книге — Яшин, советник президента Крыма).
СЕРИЯ 24
1994-Й ГОД, МАРТ-АПРЕЛЬ
Ночью Носковы окончательно помирились. Единственное, чего Галина никак не могла добиться от мужа – это немедленной отставки Зульфии-ханум. Президент сказал, что увольнение татарки повредит ему гораздо больше, чем ее назначение. Пресса в очередной раз обвинит его в непродуманной кадровой политике. Зачем эта лишняя головная боль? Галина нехотя согласилась, но с условием: она потерпит это безобразие, если зятю Денису будет выписано удостоверение экономического советника. Ему нужен такой документ для переговоров с крымскими деловыми людьми. Носков опешил:
— Погоди, мне ж надо тогда хотя бы поговорить с ним.
— Конечно, поговоришь. А пока вели Кире, пусть выпишет.
— Хорошо, — нехотя согласился Носков.
Они поднялись на шестой этаж Белого дома на специальном лифте. Но чтобы попасть в президентский кабинет, нужно было пройти по коридору, где уже сидели и стояли посетители. Это были не простые люди, которые пришли со своими челобитными, а чиновники и предприниматели, искавшие какую-то свою выгоду. И все вскочили со стульев, а кто стоял, те вытянулись чуть ли не по стойке смирно, заглядывая в глаза и лаская взглядами президента и его супругу.
— Сколько же у нас друзей! Я и не знала, — процедила Галина.
Носков поздоровался со всеми кивком головы и нырнул в приемную. Следом прошли Галина, Кира и Федулов. Двое коротко стриженых парней с тупыми лицами встали у дверей, широко расставив ноги и сложив ладони в области паха. Рабочий день начался.
— Что у нас сегодня? – спросил президент, сев в свое кресло.
Кира поднесла к глазам папочку.
— Доклад Иванова, аппаратное совещание, встреча с иностранными журналистами, фотографирование, затем доклад Вадика, встреча с Цукановым, встреча с какими-то предпринимателями, о чем просил Иванов, затем доклад Цыганкова о работе министерств.
— А почему не начать с этого? – спросил президент.
Кира переглянулась с подругой.
— Цыганков еще не готов.
— Олег, сегодня мы начнем с парикмахерской, — сказала Галина.
— То есть?
— Олег, во вчерашних «Известиях» снова появился снимок, где у тебя чуб висит, извини, как у Гитлера. Нужно сделать другой зачес и приучить к этому волосы. Парикмахерша ждет тебя.
— Галя, это черт знает что! Ты хочешь, чтобы я с этого начинал рабочий день?
— А почему нет? После обеда у тебя снова встреча с журналистами, а потом тебя будет снимать фотограф из Белоруссии. Мы сделаем сразу много снимков, и будем выдавать их пишущим журналистам, а фотографам дадим отлуп. Пусть знают, как издеваться.
— Откуда взялся этот фотограф? Почему из Белоруссии?
— Я попросила Яшина, тот вызвал из Минска знакомого фотомастера. Зато никто не упрекнет, что твоим имиджем занимается Москва.
— Но это же стоит денег, — вяло сопротивлялся Носков.
— Пусть это тебя не волнует.
Носков обессилено вздохнул:
— Твою бы энергию, Галя, да в мирных целях…
Президент нетерпеливо ерзал в кресле, а парикмахерша, крупная женщина одних лет с клиентом, невозмутимо делала свое дело. Она колдовала над прической не меньше часа и добилась своего. Носков перестал ерзать, и ему понравилось его изображение в зеркале. На него смотрел седой красавец с благородным пробором. Просто фотомодель.
— Обрастайте, — басом сказала парикмахерша, смахивая с фартука его волосы.
— Сколько я вам должен? – президент пошарил рукой во внутреннем кармане.
— Вы должны прийти завтра в это же время, больше ничего, — без улыбки ответила парикмахерша.
В кабинете Носкова уже ждал весь небольшой аппарат администрации: Цыганков, Иванов, Зульфия-ханум, Вадик, еще несколько лиц. Президент сел в свое кресло, остальные расположились за длинным столом для заседаний. Цыганков вел совещание, а Носков слушал со стороны. Но поскольку в обсуждении каждого вопроса последнее слово было за ним, то все постоянно на него озирались и чаще всех вертел шеей Цыганков. Всех удивляла эта рассадка, но сам президент считал ее нормальной.
Совещание продолжалось около полутора часов.
— Какие еще есть вопросы? – спросил под конец Цыганков.
Вадик поднял руку, как ученик в школе.
— Во-первых, я хотел бы уточнить, как мы должны писать слово «президент»? С большой буквы или с маленькой?
Все повернули головы к Носкову. Тот задумчиво почесал ручкой за ухом и сказал:
— А чего вы от меня ждете? Как хотите, так и пишите.
— Значит, будем писать с большой буквы, — сказал Цыганков.
— А где Яшин? Почему его нет? – спросил президент.
Кира позвонила Яшину. Тот пришел. Вадик повторил вопрос. Яшин усмехнулся про себя. Он знал, что точно такой же вопрос возник однажды на одном из первых аппаратных совещаний в администрации Ельцина. Нашли, над чем ломать голову. Писали бы с маленькой буквы, и не мучились. Ох уж эти аппаратные игрушки.
— Ельцин сказал: как хотите, так и пишите.
Слова Яшина были встречены общим смехом.
— Но к чему окончательно-то пришли? – спросил Вадик.
— Решили писать с большой буквы.
Цыганков повернулся к Вадику:
— У тебя все?
— Нет, — ответил Вадик, — Есть еще один вопрос, но я хотел бы обсудить его с президентом.
— Что-нибудь секретное? – спросил Носков.
— Деликатное. Но не личное.
— Тогда говори.
Вадик вынул из папочки письмо и прочел:
— Письмо Шулебиной Марины, отчество не указано. Здравствуйте многоуважаемый Олег Степанович! Я в отчаянии, не знаю, как жить, к кому обращаться за помощью. Я одинокая многодетная мать. У меня трое ребятишек. Я не могу оплачивать коммунальные услуги, не могу купить детям обувь, одежду, школьные принадлежности. Дети неделями ходят немытыми, и стираю я без моющих средств. Пособий, которые я получаю, едва хватает, чтобы не умереть с голоду. От такой жизни я, тридцатилетняя женщина, выгляжу на все 45. Я не сплю ночами, все ноет, все болит, нервы на пределе. Все думаю: что делать утром, когда дети проснутся, мне нечем их кормить. А теперь я лишена возможности купить даже молоко для своей малышки. Что делать таким, как я? Или мы теперь никому не нужны? С уважением и надеждой Марина Шулебина.
Носков слушал очень внимательно, с озабоченным выражением лица. А когда Вадик закончил, спросил:
— Это письмо пришло в какую-то редакцию или к нам?
— К нам.
— Подготовь ответ. Напиши следующее. Первое: цены повысил Киев, а не Симферополь. И мы пока не можем ничего изменить. Но очередного повышения цен я не допущу. И второе: напиши, что мне непросто, но я как президент черпаю в таких письмах силы. Я подпишу письмо, а копию нужно передать в какую-нибудь газету.
— Так и написать: что вы черпаете в таких письмах силы? – решил уточнить Вадик.
— Так и напиши.
Совещание закончилось. Когда все вышли, Иванов ввел в кабинет двух новых русских в малиновых пиджаках. Беседа проходила в комнате отдыха в обстановке полной секретности. Была отключена телефонная связь и включен препрятствующий прослушиванию шумовой генератор. Кира объявила посетителям, что сегодня президент, скорее всего, больше никого уже не примет. Коридор опустел. Остались только трое иностранных газетчиков и среди них итальянка. Федулов называл ее Сильвией и был с ней на «ты». Он вообще последнее время исполнял частично обязанности пресс-секретаря, то и дело приводя к президенту иностранных журналистов.
Президент проводил новых русских до дверей приемной. Такого внимания еще никто не удостаивался. Это означало, что гости внушили ему доверие и открыли какие-то заманчивые перспективы.
Следом зашли журналисты, Федулов и Яшин. Кира принесла кофе, глянула пантерой на Сильвию и удалилась походкой от бедра. Посыпались комплименты по поводу новой прически президента. Носков небрежно отмахнулся, но было видно, что он польщен. Он не сводил взгляда с итальянки.
— Если женщина опускает глаза, значит, мужчина ей нравится, нет? – шепнул ей на ухо Носков.
— А если мужчина опускает глаза? – жеманно отозвалась Сильвия.
— Значит, ему нравятся ее ноги.
Они рассмеялись, как двое заговорщиков.
Чтобы не создавать неловкость, Сильвия спросила вслух, какое место в жизни президента занимали женщины раньше и какое место занимают сейчас.
— Я думаю, женщина нужна президенту для решения психологических или сексуальных проблем, — ответил Носков.
— А как же духовная связь?
— О чем вы? – рассмеялся Носков. – К концу рабочего дня любой президент – это мочалка. На связь он еще способен, но только не на духовную. Ему нужна разрядка, а не зарядка.
— Правда, что вы собираетесь прыгнуть с парашютом ради привлечения голосов в пользу кандидатов от Партии независимости?
— Я совершу не просто прыжок, а затяжной прыжок, — по-ребячески хвастливо ответил Носков.
— Можно мне побыть рядом в самолете и сфотографировать прыжок? – спросила Сильвия.
Президент не сводил с нее глаз.
— А может, вместе прыгнем?
По лицу Сильвии было видно, что она готова обдумать это предложение.
Когда встреча окончилась и журналисты вышли, Носков раззадорено хлопнул в ладоши:
— Хороша чертовка!
— Еще одна встреча, и она тебя снимет, — тоном старого друга сказал Яшин.
Они бы еще позубоскалили на излюбленную мальчишескую тему, но на пороге неслышно возникла Кира.
— Олег Степанович, к вам Цуканов.
Президент поморщился.
— Он просит принять сейчас.
Носков махнул рукой.
— Впускай!
Цуканов пришел с недовольным видом. И сразу потребовал, чтобы разговор шел наедине. Яшин вышел, думая на ходу: «Наверно, узнал, что из Москвы едет Сарычев. Злится, что с ним не посоветовались. Он же как-никак метит в спикеры парламента».
Яшин не ошибся. Цуканов узнал от своих друзей из числа московских думцев о плане Носкова.
— Олег, вице-премьер, взятый из России, это оскорбление местных кадров. Представляешь, что будет, если об этом узнают в партии? – выговаривал президенту Цуканов. – Парламент еще не избран, а ты уже устраиваешь раскол.
Носков терпеливо возражал:
— Витя, знаешь, что такое провинциализм в политике? Страшная вещь. Человеку кажется, что он все может. А на самом деле это сплошные амбиции и одна только видимость профессионализма. Наши крымские умники – именно такие. Слишком много о себе воображают. Но у них есть еще один очень существенный недостаток — они слишком на многое облизываются. Что, в общем-то, вполне объяснимо, если учесть, что впереди приватизация. Но мы-то с тобой должны мыслить совсем другими категориями. Что для нас главное? Стабильность. Чтобы ни один пан не ткнул нас носом и не сказал, что при нас народу Крыма стало жить хуже. А стабильность – это когда жизнь пусть понемногу, но налаживается. Когда зарплата хоть немного, но растет. А кто нам может дать такой результат? Только по-настоящему знающий экономист. Сарычев не только умные слова может говорить, но и вести конкретную экономическую политику.
Цуканов перебил президента:
— Одно дело Россия – тут у меня вопросов нет. Я русский и всегда буду за Россию. И совсем другое дело – лица московской национальности. Этот Сарычев все равно будет тянуть одеяло на себя, на своих московских толстосумов. Киев сначала будет обижаться, потом психанет, и начнется свалка. Паны скажут: либо вы его уберете, либо мы придумаем для вас какую-нибудь хорошую пакость. Ты знаешь, я сам не слишком высокого мнения о наших крымских управленцах. Может, они хуже Сарычева. Но из-за них не будет большой свары с Киевом.
Носков и Цуканов спорили, исходя из самых лучших побуждений. Каждый искренне считал, что должен послужить народу и выполнить свои предвыборные обещания. Но кошка уже пробежала между ними. Цуканов еще не стал спикером, а Носков уже видел в нем соперника. И Цуканов уже понимал, что Носков с его характером просто не способен на равноправные отношения с парламентом.
Судя по крикам, доносившимся из президентского кабинета, Цуканов должен был вылететь оттуда, как ошпаренный. Однако он вышел степенно, аккуратно закрыл за собой дверь, спокойно посмотрел в глаза Яшину и спросил вполголоса:
— Ну, как? Разобрались в этом человеке?
Яшин молчал. Он обычно оставлял подобные вопросы без ответа. Цуканов усмехнулся.
— Ну-ну. Может, это вообще ваша идея зазвать сюда Сарычева?
— Нет, — коротко ответил Яшин.
— Запомните, Андрей Васильевич и передайте там, в Москве: вера в Россию может погибнуть из-за недоверия к москвичам.
— Кому передать? – спросил Яшин.
— Тем, на кого вы работаете.
Не дожидаясь ответа, Цуканов вышел из приемной.
Яшин зашел к президенту. Тот сидел за столом и яростно жевал орешки.
— Фотограф ждет, — сказал Яшин.
— А нельзя это отложить? – раздраженно спросил Носков.
— Сейчас у тебя плохое настроение, но есть время. А завтра будет все наоборот. К тому же у тебя сегодня шикарный причесон.
— Завтра будет такой же, — буркнул Носков. – Они собираются мучить меня каждое утро по сорок минут.
— Скажи, чтобы меня через день мучили, вместо тебя, — пошутил Яшин.
Носков вяло улыбнулся.
— Фотограф хочет поснимать тебя не здесь, а где-нибудь на природе, в человеческой обстановке, — сказал Яшин.
— С этого бы и начал, — проворчал президент.
