К семнадцатому приближаемся. Сто лет тому назад «ревел и выл Октябрь, как зверь», и разносчики новой веры громили не только памятники и храмы, но разрушали до основания старый мир. С новым как-то косо вышло, зато крепко обосновавшиеся «кто был ничем» по-прежнему заправляют всем.
Казалось бы, новая культурная политика и скалозубая патриотика к важному рубежу должна была подвести нас вооруженными продуманной программой, чеканными формулировками, зарифмованными не только в лозунгах, но и в искусных опусах кинотворцов.
Не тут-то было. Тема «К столетию событий 1917 года», объявленная сценарным конкурсом Минкульта и Фонда кино, не слишком возбудила фантазию авторов. Бесславно уступив дорогу более актуальным, вроде «Крым в истории России» или «Энергия энергетиков». Безусловно, игровое историческое кино требует немалых затрат. Но отчего-то кажется, основная причина немоты творцов — глобальная растерянность, непонимание, как именно трактовать события, потрясшие мир. Обещали «загнать клячу истории» — и загнали. История ныне — кляча, бегущая с завязанными глазами, погоняемая пропагандистами.
Кино традиционно выясняет отношения с историей и идеологией. Идеология на дворе — верткая, зыбкая, как трясина. Того и гляди оступишься.
Раньше было как? Советский историко-революционный фильм — кино про будущее, которое возводится за счет жертвенности настоящего. Про мечту, осуществившуюся вопреки устоям, для героя оборванную на полуслове. Про мечту, отменявшую ценность отдельной жизни. Про вселенское «Мы» взамен буржуазного «Я»: «Мы идем революционной лавой», кто там правой? Партийный лидер Шахов в сверхидеологическом «Великом гражданине» Эрмлера клеймил врагов народа и социалистического соревнования от имени революции. Целая серия фильмов о справедливом переустройстве мира воодушевленно ковала монументальный культ вождей.
Впрочем, в работах Козинцева и Трауберга (трилогия о Максиме), Ромма («Ленин в Октябре»), Пудовкина («Мать»), в эйзенштейновских «Броненосце «Потемкин» и «Октябре» авторская позиция не брала под козырек, но была в диалоге с призывами новой страны. Наум Клейман настаивает, что пафос «Потемкина» состоит вовсе не в гимне революционному насилию. Наоборот. Это протест против насилия. Пафос в ключевом слове «братья!».
В «Сорок первом» Протазанова миф сотворения нового мира еще поддерживался, но уже вызывал многие вопросы. Личное, чувственное вступало в непримиримый конфликт с жесткой революционной необходимостью. Оттепель знаки вопросов превратила в зияющие дыры сомнения. В «Комиссаре», снятом молодым Аскольдовым по рассказу Гроссмана и осужденном на 20 лет «полки», нет антисоветчины. Просто с краеугольным постулатом новой веры «на место павшего придут тысячи» — неувязочка. Слишком живые, мучающиеся выбором герои. И заряженная революцией комиссар Вавилова, и приютившая ее еврейская семейка с их бедняцкими заботами во главе с бабелевским персонажем Магазаником. Слишком хрупка и бесценна судьба каждого. Жажда жизни неохватна. И значимость рождения нового человека если не отменяет, то делает уязвимой идею сверхважности социальных битв и — страшно сказать — саму великую идею мирового интернационала.
Как быть? Что отстаивать-опровергать современным режиссерам? В ситуации не только экономического, но и нравственного кризиса нет уверенности в прекрасном далеко, да и в утлом завтрашнем дне тоже. Россия вновь застревает на прифронтовом рубеже. К тому же коммунистическая модель разрушена, либеральная отменена Басманным судом, время фашистской, очень хочется верить, не придет.
Но какие-то кремовые своды новыми смысловиками (термин Даниила Дондурея) возводятся. Современности велят ориентироваться на прошлое. Прошлым предписано гордиться, несмотря «на некоторые ошибки». По поводу революции и гражданской войны создатели нового единого учебника рапортуют о консенсусе: была своя правда и у белых, и у красных, нельзя делить народ на правых и неправых. Наш народ всегда прав, един, сам вершит свою судьбу. Поэтому версия о доставке Ленина в опломбированном вагоне и финансовой поддержке революции Германией — унизительна. Взамен устаревшей революционной мифологии начинает коваться новая с отштукатуренными мифами, а главное — «уточненной» классификацией героев и врагов. При этом новые идеологи вбивают кол в саму идею революции, как правило, «оплаченной Западом».
Как тут не заблудиться современному автору? К тому же если он вознамерился прикоснуться к событию планетарного масштаба, необходима идея, новый инструментарий. Так полвека назад гением Артавазда Пелешяна была создана поэтическая картина мира «Начало». Энергичный монтаж хроники времен Октябрьской революции в его фильме-поэме — «памятник утраченному мгновению», полет яростного мира в рай… или ад?
Сегодня со свежими идеями беда. Пару лет назад вроде наметился проект «Ленин», который мог бы стать сложносочиненной версией мифа. Сценарий написал Владимир Сорокин. Ленин рассматривался как история идеи, преображения мечты в реальность. Продюсер Елена Яцура говорила о шансе для русских примириться со своей историей. Картину о вожде мирового пролетариата предлагали снимать Стивену Содербергу, Флориану Хенкелю фон Доннерсмарку, российским режиссерам. Но, видимо, так и не удалось собрать бюджет в $6,13 млн.
Среди новейших не утопических, заслуживающих внимания проектов — «2017». Его продюсер Наталья Мокрицкая говорит о сквозной драматургии фильма. Хотя в какой-то степени это эхо нонконформистского альманаха «Начало неведомого века», в оттепельные шестидесятые снятого молодыми режиссерами к полувековому юбилею революции. Идея сборника — «отражение различных граней эпох» — вызвала оторопь чиновников. Короткометражка «Измена» Элема Климова по рассказу Бабеля сразу была отменена цензурой. Из пяти фильмов в альманахе осталось три. Новеллы Ларисы Шепитько («Родина электричества») и Андрея Смирнова («Ангел»), обвиненные в «неверных позициях в вопросах интерпретации нашей истории», — стали первыми арестантами «застойной полки».
Фильм компании «Новые люди» «2017» предполагает внутренне связать несколько новелл, в которых дебютанты в игровом кино увидели бы события столетней давности глазами современников. Одной из частей фильма будет монтажная картина «Глаза и ладони Октября», перекликающаяся с «Началом» Пелешяна. Анимационный фильм-плакат, Юрия Норштейна и Аркадия Тюрина «25-е, первый день» — романтический революционный этюд станет сквозной темой картины. Среди авторов — выпускники разбежкинской школы, ВГИКа, Московской школы нового кино, Питерского университета кино и телевидения. Можно надеяться, незамыленность авторского взгляда обещана.
Но и риски высокие. Снова путаница в умах — что есть пролетарская «звериная», «копеечная», «детская» революция? Опаснейшая из болезней, кровавая баня, грандиозная утопия, переворот, осуществление новой исторической судьбы?
Те же вопросы, пусть наедине с собой, в течение столетия решали предшественники нынешних дебютантов. Все определяет осмысленный выбор отдельного «я». Если конечно, художник не спешит угадать и выразить волю власти, присвоившей монополию на патриотическое высказывание. Но ведь государство намерено не только использовать кино как идеологический инструмент, но еще и зарабатывать на заказной патриотике. И когда автор пытается учесть эти парадоксальные «вводные», получается нечто вроде «Батальона» или «Распутина».
Недавняя новость из колыбели революции. «Ленфильм» начинает работу над кино о мировом перевороте со строительства копии интерьеров крейсера «Аврора». В фильме «Кронштадтский мятеж» появится и сам вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. Среди претендентов на роль — Леонардо Ди Каприо, который выразил стремление сыграть кого-то из исторических персонажей: Ленина, Путина или Распутина. Видимо, идея сменить «Титаник» на «Аврору» ему понравится.
А мы вновь изумимся живучести мифа, опрокидывающего нас назад. В искусстве и в реальности. Не поспоришь со Львом Ошаниным, признавшимся, что вместо песен часто приходилось «рифмовать лозунги из районной газеты». Кому ж и знать, как не автору маршрута нашего векового круженья в пределах одной исторической кольцевой:
«Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой… Ленин в тебе и во мне!»
