Я научился говорить не в три года, конечно, и не в то лето.
И, разумеется, я ещё не был охвачен эйфорическим течением медоточивых речей, но уже сидел на истоке – даже удалялся от него, разглядывая поведение струек илистых отложений на дне.
Они завихрялись как бумажные змеи на полотне пасмурного неба. Более захватывающим является лишь смотреть, как ведёт себя зубная паста, собравшаяся в густой ком прямо у стокового отверстия раковины. Вода из крана пытается столкнуть её, а та сопротивляется, пытаясь не отдать ни пяди.
Иногда приходилось помогать воде пальцем, чтобы оставить раковину после себя в чистоте и не прогневить родителей. Полагаю, что в голове моей матери, пришедшей в ванную из кухни, распаренной куриным бульоном и пропахшей варёной морковью, всё это рождало другой сюжет. В нём я играл роль недотёпы, которого слишком много сюсюкают и очень мало порют.
В то лето я ещё не понял, какое серьёзное явление представляет из себя речь, но тогда произошёл интересный случай. Сейчас я вижу в нём вещь, которую теперь замечаю всё чаще. Она заключается в том, что бессознательное предчувствует явления твоего характера раньше, чем ты их осознаешь. Намного раньше. Оно их предугадывает и даже пытается тебя о них предупредить.
Разговор, правда, происходит на непонятной системе сигналов.
Наполовину она состоит из ощущений тела (вроде мурашек, боли в животе или ломающейся каждый год руки) и наполовину – из событий твоей жизни, которые ты ещё не способен правильно расшифровать в силу недостаточного опыта.
Это, конечно, отчасти напоминает издевательство. Бессознательное пытается передать тебе знание, к которому ты не готов. Оно навязчиво напоминает о себе. Но ты всё ещё не готов. Оно не перестаёт напоминать. И скоро слушать свои мысли становится почти невыносимо. А оно продолжает.
Упорно.
Будто не поняв ещё, что ты просто не готов.
Но может быть, суть в этих многократных повторениях? Эта тема никогда не уходит с радара. Она становится частью твоей жизни, даже повседневной. И именно поэтому рано или поздно до тебя доходит. А иначе бы ты забыл, задремал...
В то лето у меня было два основных друга. Это Саша Блоховцов. И это Тоша-Тосиро. Я рассказывал о них в прошлых текстах.
Однажды мы встретились все втроем. Это вышло случайно, обычно это были два моих отдельных пласта реальности. Мне даже казалось, что Сашу и Тошу нельзя между собой знакомить, потому что они были будто две мои отдельные жизни – и словно бы если они встретятся, есть риск, что они выразят по отношению друг к другу неодобрение и даже антипатию.
Это может нанести удар по самолюбию. И ведь лишь изредка, всполохами, понимаешь, что наносить по нему удары в общем-то даже необходимо... В основном же, как правило, сторонишься.
Мы встретились втроём случайно — на нашей деревенской дороге, прорезавшей всю деревню от начала до конца и вдоль которой располагались все главные достопримечательности.
Часовня, маленькое кладбище, озеро с кувшинками, небольшая стоянка для мотоциклов, футбольное поле, отделение почты, что-то вроде мусорного полигона, а также продуктовый магазин, в котором продавали коровье и козье молоко...
Так совпало, что все мы трое держали путь за молоком. Было утро, и наши бабушки, не сговариваясь, всех нас туда отправили.
Обсудив по пути, как мы боимся часовни и бородатого мужика в рясе, а также то, что его надо поженить на грудастой бабище со стоянки мотоциклов... проблема в том, что прошлое святого отца туманно, а судя по выражению лиц бабулечек, которые ему исповедуются, повидал он на своём веку страстей до того, что ни на какую любовь, кроме как на ту, что осуществляется через посредство пальцев, не способен.
Естественно, подтекст не включал в себя сексуально-просветительский элемент.
Я хоть и принадлежу к продвинутому поколению, ознакомившемуся с порнографией в конце начальной школы... Узнавшему, как правильно делать куннилингус из видео на ютубе, в котором postgraduate-студентки обсуждают потенцию молодых мужей, вступивших на путь узнавания женского «я»....
Хотя это всё так, в три года и в то лето я, конечно, такими познаниями не обладал и пальцы имелись нами в виду лишь в смысле крёстного знамения.
Потом мы проходили озеро с кувшинками, покрытое кое-где плавающим мхом, кое-где паутиной, кое-где камышами, кое-где – плавающими штанами, ботинками, ремнями с серебряной бляхой байкера. Иногда в озере кто-нибудь плавал на матрасе. Иногда это даже бывала та женщина со стоянки мотоциклов, которая там загорала, сверкая своей грудью и тем заставляя нас задуматься об анатомических особенностях противоположного пола, коий по умолчанию нам казался в целом немногим от нас, мальчиков, отличным.
Мы все каждый раз мечтали, как прыгнем однажды в это озеро, взрыхлив поверхность.
Мы пришли к магазину до его открытия и, стоя на крыльце, разговорились. Саша предлагал собраться у него дома, чтобы поиграть в домино. Мы с Тошей-Тосиро отмалчивались, а потом Тоша сказал, что приглашает всех к себе – у него была какая-то своя игра, японская.
Мы с радостью согласились.
Оказалось, что игра эта называется маджонг, и она совсем не японская, а китайская.
Она была довольно сложно устроена, включал в себя много нюансов, при этом Тоша, разумеется, в силу возраста объяснял скупо и очень быстро. В итоге всё было непонятно и внушало опасение, что я не справлюсь и всем испорчу праздник игры, а потому включился механизм, который позже стал включаться во всякий момент, похожий на этот.
... Я стал много шутить, смеяться, болтать не по делу и ввязывать в свои речи других. По гамбургскому счёту если... Сколь бы остроумными все эти речи ни были, прежде всего они всегда выполняли и выполняют изматывающую функцию.
Люди просто сдаются мне в плен, будучи не в силах дать бой.
Иной человек порадовался бы этому, решив, что покоряет собеседников харизмой, обращает в свою веру, внушает доверие и симпатию, но...
Не я.
Потому что я внимательно слежу за своими ощущениями, и вижу, что мне самому не нравится произведённый мною эффект.
Из этого я делаю вывод, что у меня как не было, так и нет потребности в завоевании аудитории. Скорее, меня что-то к этому вынуждает.
Я боюсь встретиться с чем-то, что перекрывает весь этот поток речи.
... В тот день я испортил всем игру. Всё-таки я ещё не мог так талантливо загибать, как сейчас.
Я всех утомил, сам этому расстроился и ушёл на улицу. Во дворе у Тосиро были плетёные качели. Я лёг на них. Темнело. Я смотрел в небо и вдруг захотел закрыть глаза.
А когда я закрыл глаза, в моих мыслях сами пронеслись следующие слова: «Господи, пожалуйста, направь меня и укажи..»
Куда направить? Что указать? Кто такой этот «Господи»? Почему я обращаюсь к нему на «ты»? А ещё мама говорила не общаться с незнакомыми людьми...
И тут же я почувствовал какую-то тихую радость. Мне не захотелось отпускать её. И я лежал так на качелях, несмотря на прохладный ветерок, пока меня не окликнул вышедший на улицу Саша. Он собрался идти домой, и нам было в одну сторону.
Всю дорогу, пока мы шли, я молчал. Я чувствовал, что Саша ждёт, когда я уже скажу хоть что-нибудь, и мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы оправдать его ожидания и не вызвать вопросов, не изменилось ли чего там, когда я был на качелях.
И я что-то ему сказал.
И до сих пор продолжаю говорить.
Те качели я вспоминаю всякий раз, как это происходит.
Моё бессознательное указывало мне, что мне следует меньше говорить. Оно указывало на это и потом. Не потому что это опасно, а потому, что на самом деле это противно моей природе. И продолжая говорить, я продолжаю лгать самому себе о том, кто я.
Богатырёнок, ёжик, шут, самурай...
Я это просто я. А кто знает, что такое «я»?
Ну, кроме девушек, которые умеют делать куннилингус?..
Глеб Буланников
