Главная достопримечательность холла — огромная люстра, висящая посередине под стеклянным куполом. Мимо люстры вверх-вниз ползают два лифта — две капсулы, стекло и позолота. «До чего я это богатство люблю и уважаю!» — весёлым рингтоном прокрутилась в мозгу фраза известного персонажа известного мультика (озвучивал актёр Садальский). Вхожу в лифт, поднимаюсь наверх. Вот и дверь номера, замок с щелью. В щель вставляю карточку, отмечая смутный фрейдизм процедуры, и нажимаю на замок. Дверь отворяется. Темно. Вижу на стене сбоку пластмассовое устройство, тоже со щелью. Вставляю карточку туда. Зашумел кондиционер, мигая, включился свет.
Как там у Маяковского —
Во — ширина! Высота — во!
Проветрена, освещена и согрета.
Всё хорошо. Но больше всего
мне понравилось — это:
это белее лунного света,
удобней, чем земля обетованная,
это — да что говорить об этом,
это — ванная.
Я убрал, цитируя, «лесенку», придуманную богемным хулиганом Владимиром Владимировичем ради увеличения построчных гонораров — хотя он сам придумал более изысканное обоснование.
Начинаю обживаться, переодеваться, раскладывать-развешивать одежду. Иду, чувствуя себя литейщиком Иваном Козыревым, в ванную. Открываю кран.
Вода в кране — холодная крайне.
Кран другой не тронешь рукой.
Можешь холодной мыть хохол,
горячей — пот пор.
На кране одном написано: «Хол.»,
на кране другом — «Гор.»
А
Думаю, что делать. Надо, видимо, звать служителя. Машинально кручу ручки.
Но тут пошли знакомые каждому москвичу, испытавшему летнее отключение гор. воды и вот попытавшегося в указанное ДЭЗом время наконец воспользоваться подогретым водопроводом, звуки. Кран прочистил горло, потом начал харкать и плеваться. Пошла жёлтенькая жижка, струйка ширилась и постепенно светлела, и через несколько минут — ура! Всё нормализовалось. Что ж, как пел Высоцкий (его порой сравнивают с Маяковским), водными займитесь процедурами. Или проце-дурами.
Придёшь усталый, вешаться хочется.
Ни щи не радуют, ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься — и мертвый расхохочется
от этого плещущего щекотания…
Ну уж и ласковость в этом душе!
Тебя никакой не возьмёт упадок:
погладит волосы, потреплет уши
и течет по желобу промежду лопаток.
Воду стираешь с мокрого тельца
полотенцем, как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам — пол стелется,
извиняюсь за выражение, пробковым матом.
Себя разглядевши в зеркало вправленное,
в рубаху в чистую — влазь.
Вот в чистую рубаху я влезть не успел, потому что в дверь властно постучали. Обернувшись мохнатым белым полотенцем, я вышлёпываю в коридор, говорю: «Кто?».
— Откройте! — слышу вполне русский девичий голос.
Открываю — на пороге две девушки в купальниках. Лет по семнадцать, разбитного вида.
— Можно от вас перелезть к нам? Ключ сломался, дверь не открывается….
— Вы кто, откуда?
Девочка назвала один из подмосковных городов.
— У… Очень приятно.
— А вы откуда?
— Из Москвы.
— Ага… Так можно?
— Можно.
Девушки на цыпочках прошли через весь номер, мимо кровати, на которой я разложил выпростанные из рюкзака вещи. Я помог открыть балконную дверь и вместе с ними вышел на балкон… Ба, да это целая терраса, раза в два больше, чем в моей московской квартире, здесь столик и два креслица — плетёная мебель, вид на территорию перед входом в отель… Красота. Девушки, поочередно пробурчав: «Спасибо», перебираются через барьер — это оказывается достаточно безопасно — к себе.
Начинается отдых…
Ну а когда я разобрал вещи и привёл себя в порядок, уже был одиннадцатый час по местному времени. Пошёл на предмет перекусить. Время ужина в основном ресторане отеля, на «нулевом» этаже, уже закончилось, но этажом ниже моего номера оказался ресторанчик поменьше, где на мой вопрос о еде официант (или кто он там) любезно покивал.
Народу не было никого, огромные никелированные судки с едой скучали, как заколдованные слуги в «Красавице и чудовище» (я имею в виду диснеевский мультик 1992 года), и мне их стало жалко. Сейчас уже не помню, что я набрал —
Поужинав, я пошёл прогуляться к морю — ещё в Москве запланировал, что в этот же день, первый день прилёта, непременно увижу море и зачерпну водички. Вышел из отеля, проигнорировал продавцов-египтян, зазывающих в свою лавку сувениров со знакомыми интонациями вполне расейского рынка, и пошёл по территории, отделяющей отель, точнее, главное его здание, от пляжа.
Да, днём здесь, разумеется, полно народу, и жизнь бьёт ключом, кипит и бурлит (вот сколько штампов я набросал в одной фразе — наверное, это и называется постмодернизмом). А вот ночью пусто всё, и грустно, и темно. Досадно. Просто нейтронная бомба
Может, всё-таки не чужие, что бы там ни говорил Бендер. Может, всё-таки…
Бывают дни: «Не может быть, — бормочешь, — Не может быть, не может быть, что нет
Ночь пройдёт, настанет утро ясное. Верю, счастье нас с тобой ждёт.
А куда оно денется в ближайшее пятнадцать, что ли, миллиардов лет.
Но вот, кажется, и пляж. Весь изрытый дневными ножками, весь в ямках-волнах, серый в темноте песочек, нахохлившиеся зонтики из жухлых пальмовых листьев, лёгкий уклон к воде. Метров десять ещё — и вот она, тёмная громадная, дышащая плоскость, два-три жёлтых огонька вдали, мелкие волны вяло шлёпаются прямо у моих ног, обутых в шлёпанцы, купленные вчера на Матвеевском рынке. Здравствуй, море Красное! Походил по кромке воды, прохладненькой и пенистой, посмотрел на звёзды — штук двести точечек, напоказ, — постоял, улыбаясь чёрт знает чему. И побрёл назад. А что ещё?
Завтра, всё будет завтра.
