Парк в Уши́ ещё долго будет нас не отпускать.
Мы присядем на скамейку, словно в кресла первого ряда в театре с роскошными многоплановыми декорациями.
Задником послужат контуры далёких гор. Чуть поближе – поросшие зеленью холмы. Ещё ближе – стилизованная под старинный замок гостиница: серый камень, высокая, покрытая бордовой черепицей трапецеивидная крыша с вырастающими из неё башенками.
Вид с нашей скамейки
Перед этой неоготикой – неширокий, в сотню метров участок Лемана, празднично пестрящий разномастными лодками, лодочками, моторками и водными велосипедами.
И наконец, сцена. На широком и низком парапете удобно расположилась девочка лет 13-14: подогнутая нога, шорты, тёмная маечка, рюкзачок за плечами. По ту сторону, на ступени, ведущей к воде – её сверстник. Мы видим лишь его плечи в выцветшей голубой футболке и локти, лежащие на парапете. Молодёжная причёска, заставляющая волосы стоять толстыми жёсткими столбиками.
Да, флиртующая парочка – темнокожие, коих теперь в Швейцарии немало, хотя и поменьше, чем в соседних странах с более либеральными иммиграционными законами.
Глядя снизу вверх на свою подружку, он что-то с увлечением рассказывает. Явно оценивая его шутливый стиль беседы, девчушка поощряюще улыбается, иногда кивает, изредка что-то отвечает.
Им есть о чём поговорить
Мы довольно долго просидели в своем «первом ряду» – подустали, да и спектакль нравился во всех этих декорациях. В конце концов парень перемахнул через парапет, и парочка двинулась по аллейке вдоль берега. Она, положив ему руку на талию, он – ей на плечо. По сути, и нам было пора.
Мы пройдем через парк, который служит своеобразным каталогом всего, что произрастает в стране. При этом ландшафтные дизайнеры не сдерживали свою фантазию, превратив клумбы в подобие музейных картин. Между ними тут и там возникали скульптурные изображения людей, как-то связанных с Лозанной.
Мы задержались подле утончённой фигуры взмахнувшего руками, словно готового взлететь человека. Вот и ажурные крылья просматриваются у него за спиной. Ни дать, ни взять – Икар.
Присмотревшись, а фигура стояла в стороне от дорожки, в глубине зелени, поняли, что это действительно Икар – «Русский Икар», как тут называли гениального танцовщика Сержа Лифаря.
Памятник «Русскому Икару»
Изначально его звали Сергей, точнее Сергій, поскольку родился он в Киеве. Перебравшись в 20-е годы в Европу, упорно учился танцу, обнаружив такие способности, что великий организатор «Русских сезонов» Дягилев стал отдавать ему главные партии в своих балетах.
После кончины своего патрона Лифарь на три с половиной десятилетия свяжет свою судьбу со сценой парижской оперы. Здесь он создаст своего «Икара». В историю искусства войдёт его стремительный вылет в белом костюме с крыльями, в высоко зашнурованных античных сандалиях. И такой полет будет продолжаться на протяжении всего этого балета, а имя античного героя станет альтер эго Лифаря.
«”Икар” – это эпоха, это синтез всего его творчества, это как будто предельная черта», писал один из балетных критиков.
В полёте…
Впоследствии он не одно десятилетие будет руководить балетной труппой театра. После ухода из Оперы вместе со своей подругой Лилиан он обоснуется в Швейцарии.
Особую связь Лифарь ощущал с Лозанной. В середине 80-х «Русский Икар» передаёт в городской архив множество документов, афиш, публикаций, рассказывающих о его работе, о балетной жизни первой половины столетия. Дар занял 38 контейнеров и 32 коробки.
Отцы города, фактически «усыновившего» великого хореографа, награждают его почетнейшей Золотой медалью.
Он и последний свой миг встретит в Лозанне в не столь отдаленном от нас 1986 году.
А в качестве постскриптума добавлю. Положенная ему парижской Оперой пенсия оказалась весьма скромной. А помимо всего прочего средства требовались Лифарю и на содержание гигантского, крупнейшего в Европе частного собрания россики – книг, в том числе первопечатных, отечественных авторов. Ему не оставалось ничего, кроме как выставить часть библиотеки на аукцион «Сотби». При этом он не преминул известить об этом своего доброго друга барона Эдуарда Фальц-Фейна.
Лифарь и Фальц-Фейн. 80-е годы
Родившийся в России и живущий в Лихтенштейне барон был щедрым меценатом в отношении своей исторической родины. Во время одной из наших встреч с ним Эдуард Александрович поведал мне некоторые детали того аукциона. Он смог точно выбрать, за какие лоты надо биться, поскольку рядом сидел Серж Лифарь, негромко подсказывавший, что именно представляет наибольшую ценность.
Огромный книжный массив, в итоге приобретенный на аукционе, барон передал в дар советским библиотекам.
Позднее барон приобрёл у Лифаря одну из его живописных картин: в последние годы жизни тот увлекся написанием полотен, причём в жанре сверхпримитивизма.
Тема танца прослеживалась и в живописи Лифаря
Картину Фальц-Фейн презентовал Третьяковке – в надежде таким образом привлечь внимание закупочной комиссии к новому повороту в творчестве «Русского Икара».
…По пути к станции метро, единственного, к слову, в Швейцарии, мы подойдём к солидному сооружению – сложенной из крупных обтесанных камней с выбитыми в них фигурками спортсменов стены, служащей постаментом для электронных часов. Они с точностью до секунды сообщают срок до начала очередной олимпиады.
Сколько до следующей Олимпиады?
Лозанна ведь – фактический центр современного олимпизма. Здесь размещается и Международный олимпийский комитет, и Спортивный арбитражный суд, и богатейший Олимпийский музей. Даже станция метро «Уши» оформлена в спортивном стиле: зеркальный потолок испещрён подвешенными вверх ногами яркими фигурками представителей разных видов спорта.
Кто над нами вверх ногами…
Метро привезёт нас к местному Notre-Dame, собору Богоматери, главной жемчужине Лозанны. Точнее, к подножию холма, на котором высится собор.
В Швейцарии считается, что это самое величественное, что было создано в стране в стиле готики.
Он одновременно монументален и строен, всеми своими башнями и башенками уносясь в само поднебесье. Некоторые облицованы тёмно-красной черепицей, другие, как и основное сооружение, не стеснятся светлого песчаника. Материал, конечно, не самый прочный, но и сегодня, хотя и является ровесником Москвы, собор выглядит замечательно – с помощью реставраторов.
Их помощь стала особенно потребна для преодоления последствий безжалостной Реформация средних веков, которая его чуть не погубила. Поборники протестантства выкинули алтари, вынесли статуи, картины, другие предметы убранства.
Главную святыню – золотую статую Девы Марии, на протяжении веков влекшую поток паломников, использовали как презренный металл, переплавив на монеты. К счастью, не подверглись разрушению многочисленные фигуры святых, вплетённые в изящный внешний декор собора, его пышный портал.
У Лозанны свой Notre-Dame
Уцелела и важная составная изысканного экстерьера – гигантский витраж, так называемая «роза». В нём древний зодчий отразил картину мироздания, какой она представлялась в XIII веке, в момент сооружения «розы»: четыре стихии, четыре ветра, четыре реки рая, четыре времени года, двенадцать месяцев и знаков зодиака.
Еще одна важная деталь каменного экстерьера – высовывающиеся из стен страшилища-горгульи, полурыбы-полудраконы. Чудища выполняют сразу несколько функций: чисто эстетическую, служа элементом декора; важную прикладную, как необходимые водостоки; и, по мнению некоторых историков архитектуры, также призваны собственным грозным видом отпугивать злых духов.
Полчища охваченных идеями Реформации протестантов им, впрочем, отпугнуть не удалось…
В соборе много захоронений.
На лицевой части роскошного высокого надгробия из тёмного мрамора на белом барельефе значится: «Catharina Princess Orlow» и даты жизни латинскими цифрами. По сути, здесь поставлена точка в феерической карьере Григория Орлова.
Кенотаф Екатерины Орловой
Благодаря своей отчаянной смелости в боях, авантюризму, находчивости, а также славе буяна и кутилы, равно как и внешней импозантности, он в считанные годы проделал стремительный путь от рядового лейб-гвардии Семёновского полка до генеральских чинов. Более того, вызвал недвусмысленный интерес у самой цесаревны Екатерины Алексеевны, которую и помог возвести на трон в результате дворцового переворота 1762 года.
После этого его положение как главного фаворита теперь уже императрицы Екатерины II ещё сильнее упрочилось. После рождения их общего сына она всерьёз подумывала о выходе замуж за Орлова, и только неодобрение двора удержало её от этого шага.
Между тем его любвеобильность вырывалась далеко за рамки отношений с венценосицей. Особо пылкие чувства он питал к своей кузине Екатерине Зиновьевой. Для Орлова не существовало никаких барьеров в виде церковных и светских запретов, когда им обуревала страсть. Не стал преградой и 13-летний возраст Зиновьевой.
Разразившийся шумный скандал вынуждена была гасить сама государыня, памятуя беззаветно верную службу своего выдвиженца. Когда юной Екатерине, к тому времени уже фрейлине своей именитой тезки, едва исполнилось девятнадцать, «молодые» (Орлову было 43 года) смогли заключить брак.
Григорий Орлов – фаворит императрицы и муж своей кузины
Государыне это было на руку: взошла звезда как её фаворита куда более умного и образованного Григория Потемкина, и она легко отпустила чету Орловых в Европу. Тем более, что молодой супруге понадобилось лечение от подступающей чахотки.
Лечение в Швейцарии и альпийский воздух не смогли предотвратить развитие болезни: в двадцать два года Екатерины Орловой не стало. Последнее, что смог для неё сделать безутешный супруг – это похоронить в главном соборе Лозанны, где они жили, и заказать вот это великолепное надгробие.
Добросердечная женщина, превратившая буйного Орлова в заботливого и трогательно любящего супруга, она удостоилась небольшой оды от самого Гавриила Державина:
«Как ангел красоты, являемый с небес,
Приятностьми она и разумом блистала,
С нежнейшею душой геройски умирала,
Супруга и друзей повергла в море слез».
К сожалению, «морем слёз» дело не обошлось. Вернувшись в Петербург, безутешный вдовец от невосполнимой утраты тронулся умом, и спустя полгода душераздирающих страданий сердце его перестало биться.
А прекрасное надгробие через непродолжительно время превратилось в кенотаф: тело Екатерины Орловой перевезли на родину и захоронили в Александро-Невской лавре.
Помимо своей уникальной архитектуры собор первенствует в стране и по мощи своего органа: семь тысяч труб. Уникален ещё и тем, что со времен средневековья единственный в Швейцарии сохранил странноватую традицию.
Как и века назад между десятью часами вечера и двумя часами ночи специальный служащий, преодолев более двух сотен ступеней, с высокой башни громогласно восклицает: «Это ночной страж, час пробил!». Повторяя это четырехкратно, повернувшись во все стороны.
Изначально это означало, что в городе спокойно и нигде не видно признаков пожара. Теперь с этой традицией вынуждены мириться даже те, кто чутко спит и просыпается даже от негромкого звука – а тут многократный ночной вопль хорошо поставленным голосом. Но – традиция.
Считается, что такого вы больше не услышите не только в Швейцарии, но и во всей Европе. Но вы же не станете дожидаться позднего вечера, чтобы стать свидетелем необычного обычая? Вот и мы покинули стены величественного Нотр-Дама и начали спуск с горних высот.
Однако, сделав несколько шагов, уперлись взглядом в огромные, выложенные на стене особняка буквы MUDAC. Мелькнула мысль: уж не укор ли это за слишком быстрое расставание с лозаннским собором?
Но нет, конечно, – слово русское, а буквы латинские.
Неожиданное слово…
Вскоре выясняется, что это аббревиатура слов Musée de design et d'arts appliqués contemporains – Музей дизайна и современного прикладного искусства. Любопытно, что музей, хотя тогда он назывался иначе, создан на средства жившей здесь русской княгини Екатерины Шаховской. Будь теперь жива княгиня, она наверняка бы не допустила, чтобы французская аббревиатура царапала русское ухо…
Но сегодня у нас в планах знакомство с другим музеем. На автобусе мы отправляемся в парк «Эрмитаж». Поплутав по тропинкам, подходим к солидному двухэтажному особняку. Светло-розовый фасад в центре украшен огромным пузатым балконом.
В 50-е годы позапрошлого века особняк построил банкир Шарль-Жюст Бюньон на приобретённом участке земли. Банкир был любителем живописи и украшал стены понравившимися полотнами, в чём, как оказалось, был немалым докой. А вот наследники банкира не стали таить эти художественные сокровища и в 1976 году передали здание вместе с окружающим его парком городу Лозанна.
Был основан фонд, владеющий картинами. В собрание вошло более шести сотен работ. Среди авторов – известный своими удивительными пейзажами импрессионист Альфред Сислей; примыкавший к импрессионистам Эдгар Дега, который в отличие от собратьев пленэру чаще предпочитал мир театра и кафешантана; задававший загадки зрителю своим загадочным сюрреализмом Рене Магритт… Можно ещё перечислять громкие имена.
Работы крупнейших мастеров вы видите в постоянной экспозиции. Но фонд два-три раза в год устраивает и временные выставки мастеров первого ряда. В чём и мы смогли убедиться.
В этот раз наряду с «постоянными обитателями» соседствовали мой любимый Модильяни, которого могу рассматривать бесконечно. Сейчас он был представлен одним из многочисленных вариантов своей «Лежащей обнаженной».
Ставшая благодаря гениальному живописцу одной из самых прославленных в искусстве женщин, Жанна Эбютерн, возлюбленная мастера, позволяет ему не только передать своё настроение, но и проникнуть в её будущее, предсказать трагизм её судьбы.
Драматизм ощущается благодаря контрасту между деликатными, тонкими штрихами, которыми выписано тело, и грубыми мазками тяжёлого фона, а также слегка искажённой анатомии. Тревогу таят и нарочито «недописанные», как умел это делать только Амедео Модильяни, глаза женщины.
Безнадёжно больной, непризнанный, едва сводящий концы с концами, он, к несчастью, оказался провидцем в предвидении жизненной драмы своей несчастной и счастливой подруги. На другой день после смерти Амедео 22-летняя Жанна, сама талантливая художница, вместе с готовым появиться на свет их общим ребёнком вышла из окна пятого этажа.
Трагедия имела и мрачный постскриптум: семья погибшей, глубоко верующие католики, на протяжении десяти лет не позволяла похоронить тело Жанны подле могилы её возлюбленного, не только не католика, но даже не француза, а родившегося в Италии сефарда.
Остаётся добавить, что за «обнажённых», запрещённых к экспонированию при жизни художника, бьются музеи и коллекционеры. Одна из них, была продана за $170 миллионов, став на тот момент едва ли не самой дорогостоящей картиной в мире…
Новая встреча с Модильяни
С Модильяни соседствовал Клод Моне с одним из своих фантастических «туманов», Винсент Ван Гог – автопортрет с ещё не отрезанным правым ухом, Поль Гоген с парой золотистых подружек-таитянок, а ещё Сутин, Мане, Сезанн...
Любопытен и сам интерьер бывшей обители банкира: деревянные лестницы с поскрипывающими ступенями и старинными перилами, камины, обрамлённые изящной резьбой, наборный паркет. Казалось, в этой домашней обстановке мастерам кисти должно быть особенно уютно.
В какой-то момент мы обратили внимание, что, когда мы с Ольгой негромко обменивались своими восторгами по поводу очередного шедевра, рядом или чуть позади возникала высокая фигура немолодого человека. Уже когда мы вышли из музея в парк, он обозначился рядом и обратился на русском: слышал, мол, знакомый язык, понял, что, как и на меня, музей произвел впечатление. О себе сказал, что в перестроечные годы работал в немецком консульстве в Санкт-Петербурге.
«А вы, как я понимаю, из России?» – продолжил он почти без акцента. – «Да, из Москвы». Однако, услышав, что я журналист, как-то замкнулся и, сообщив, что его должна подхватить на машине сестра, ускорил шаги и повернул на другую дорожку.
Что, сей герр опасался каких-то неудобных вопросов по поводу его прежней службы? Или профессиональная настороженность сработала?
Прекрасная Лозанна
Ну, да ладно, бог с ним. Это лишь случайный штрих в портрет величественной и незабываемой Лозанны, волею истории связанной множеством нитей с нашей страной...
Владимир Житомирский
