Английская группа Tindersticks выступила 10 февраля в петербургском клубе «Морзе» и 11 февраля в московском Vegas City Hall. Предыдущий визит в Россию одной из самых необычных британских инди-команд состоялся еще 19 лет назад. С тех пор произошло многое: группа, по сути, была распущена в начале 2000-х, но позже собралась в обновленном составе и в последнeе десятилетие переживает подобие ренессанса. Вышедший в ноябре альбом «No Treasure But Hope» стал определенным возвратом к «классическому» звуку и, по словам лидера Tindersticks Стюарта Степлса, абсолютным выражением группы как творческой единицы. В интервью Максу Хагену англичанин с душой и чувством рассказывает о записи нового альбома, музыкальных совпадениях и раскрывает географические карты.
— Пара предыдущих альбомов Tindersticks — «The Something Rain» и «The Waiting Room» — создавала впечатление, что вам хотелось избавиться от стереотипов и резко расширить свои музыкальные рамки. Новый диск «No Treasure But Hope» после тех работ выглядит «возвращением к традициям». Что за обратный поворот у вас произошел?
— Подходы к тем альбомам и новому сильно различались. «The Something Rain» и «The Waiting Room» для меня связаны, они стали нашим исследованием, попытками выдумать в студии что-то новое и необычное. «No Treasure But Hope» — тоже исследование, но с другой стороны. Это уже попытка найти наши самые человечные моменты: пять человек, объединенных общей идеей. Что у нас получится? С таким подходом и запись идет по-другому.
— Между делом вы выпустили собственный сольник «Arrhythmia» и — с группой — саундтрек к фильму Клэр Дени «High Life». Эти работы какое-то влияние на вас оказывали в процессе записи?
— Не в этот раз. Думаю, что в будущем следы этой музыки у нас неизбежно проявятся, в ней много интересного. Но вот «No Treasure But Hope» можно назвать как раз обратной реакцией. Представьте, я столько времени провел в своей студии с «Arrythmia» и «High Life», ставя эксперименты и стараясь придумать что-то совсем невероятное… И, как ни странно, в итоге самый прогрессивный шаг, что мы предприняли с Tindersticks,— это выключение компьютеров и мобильников. В наше время, наверное, желание просто поиграть, не подключая технологии, не впадая в студийные изыски, да и, в общем, без особой цели, может быть даже опаснее, чем кажется. (Смеется)
— Перед выходом альбома вы обмолвились, что последние десять лет стали лучшими в истории Tindersticks. Не слишком ли прямое заявление, особенно с учетом тех шедевров, что вы выпускали в 90-х?
— Это мое мнение, и, конечно, оно не обязательно для других участников или слушателей. На мой взгляд, то первое десятилетие прошло под знаком двух наших первых одноименных альбомов — они доминировали над всем, что стало происходить позже. Это, впрочем, был хороший период — время свободы для группы, время поиска. Но подсознательно те альбомы так и отпечатывались на наших движениях. И сейчас я даже думаю, что в контексте 90-х правильнее было бы говорить даже не о десятилетии, а только о четырех годах нашей истории. Все, что Tindersticks сочиняли позже, было уже слишком осознанным, может быть, даже циничным по отношению к самим себе. И когда я сравниваю 1990-е с 2010-ми, то понимаю, что именно здесь мы вырвались за границы еще тех первых альбомов. Мы выпустили «The Something Rain», «The Waiting Room», саундтреки «Les Salauds» и «High Life», музыку для музея Первой мировой войны в Ипре — с творческой точки зрения это невероятное многообразие, которого мы раньше себе не позволяли.
— А вам не кажется, что одна сторона «No Treasure But Hope» — это как раз сходство с 90-ми по идее? Снова «группа в себе», играющая то, что придет на ум и не ставящая сверхзадач.
— Интересное наблюдение. Знаете, «No Treasure But Hope» мне больше напоминает альбом «Can Our Love…» 2001-го. Он естественный, я бы даже сказал, натуралистичный. И к каждой песне разный подход. Но есть и разница: в «Can Our Love…» есть прекрасные моменты — но сейчас тот альбом мне кажется разрозненным. А вот новая работа, наоборот, слушается как единое целое, и в то же время даже более любопытна по звуку. И, что не менее важно, здесь сохранилось ощущение теплой естественной среды, в которой находятся пять музыкантов.
— На обложке «No Treasure But Hope» можно вычислить изображение греческого острова Итака. Что за история вас связывает с ним? Наверное, здесь все же отсылки не к «Одиссее».
— Да, география сыграла роль. На Итаке было написано большинство текстов для альбома. И мне близка идея острова, как кусочка суши в море, как мысль об уединенной или оторванной от мира жизни. Да и вообще я, по сути, прирожденный островитянин, возьмем хоть Англию, хоть Итаку. Так что «No Treasure But Hope» можно честно назвать «островным альбомом». И карта с Итакой на обложке — не обозначенной — была изображением, открытым для интерпретаций.
Не хотелось, чтобы сразу возникали прямые ассоциации между музыкой и неким конкретным местом. И остров, и песни находятся одновременно в едином, но не жестко связанном пространстве…
Может быть, где-то в Средиземном море. (Смеется)
— По сравнению с прежними обложками Tindersticks, это изображение оцифрованной карты выглядит несколько странно. Раньше оформление альбомов, будь то живопись или фотографии, оказывалось более естественным и эмоциональным.
— Именно в этот раз мне захотелось, чтобы обложка не несла в себе эмоций. У песен есть «обертка», но она не придает каких-то специфических чувств. Вообще тема Средиземного моря так или иначе проходит через весь альбом. Но сейчас, как мы знаем, оно уже не является тем символом неиспорченной свободы и сияющего морского пространства. По-моему, со Средиземноморьем сейчас все очень сложно, и, думаю, было бы неверно ставить на обложку привычную романтическую картинку или даже просто нечто эмоционально заряженное. Выбор здесь был бы нелегок, и не факт, что он оказался бы правильным. Честнее было обозначить географическое пространство песен как таковое. И даже здесь изображение острова не совсем точное: концепция абстрактной карты важнее обозначения места. Это упражнение в визуализации пространства и его наполнения.
— Ваша жена Сюзанн Осборн давным-давно стала фактическим арт-директором Tindersticks и оформила почти все ваши альбомы. Что она сказала про эту карту?
— Мы с ней обсуждаем каждую обложку, само собой. Так было и в этот раз. И, знаете, она не подала на развод из-за того, что в этот раз не появилось ее картины или фотографии. Удобно, конечно, когда у тебя один и тот же графический дизайнер с первого же альбома. Но здесь ей пришлось основательно потрудиться над тем, что требовалось выразить. На самом деле, все зависит от идеи — от того, куда тебя эта идея утащит и сохранится ли твое увлечение от изначального замысла до момента, когда он будет окончательно воплощен.
— А за кем последнее слово?
— (Смеется) За мной! Всегда!.. Ну хорошо, иногда бывает, что ты должен согласиться с мнением целой группы людей. Понимаете, это как с музыкой. Когда вы все вместе записываете песню, невозможно игнорировать чью-то хорошую мысль, особенно если она всем нравится. Глупо тянуть одеяло на себя, когда с тобой еще четыре человека и у вас общее дело. Вопрос ведь в том, чтобы совпали энергия и энтузиазм каждого из нас. Как раз последний альбом эту мысль очень хорошо подтвердил.
— Тем не менее, в Tindersticks вы и фронтмен, и основной автор. Как у вас сочетается роль лидера и работа в группе?
— Ну, смотрите. В последнюю пару лет я записал сольник «Arrhythmia» и саундтрек «High Life». Но когда вернулся к делам группы, вопрос стоял не в том, что Tindersticks надо выпустить еще один альбом. Я просто хотел снова играть с этими музыкантами, впитывать их идеи. И если исходить из этой точки зрения, то ситуация видится совсем в ином свете. Нам всем есть что сказать, и когда мы собираемся, то сразу накапливается целая коллекция взглядов. Когда ты работаешь один, такого не происходит. И мне интереснее не раздавать указания, а прислушиваться к тому, что говорят другие люди.
<— Можете привести пример-другой из нового альбома, как воплощается такой принцип?
— Конечно. Как раз продолжу мысль. Возьмем песню «The Amputees». У меня возник ее основной замысел и некоторые музыкальные прикидки. Но моя музыка слишком прямо следовала настроению текста. Когда мы собрались на репетицию, Дэн Маккинна сыграл на фортепиано собственную небольшую вещь — легкую, очень живую. И моя идея сошлась с его музыкой! Сразу возникла гораздо более сильная песня, нежели то, что могло получиться по отдельности. Такие моменты — это самое лучшее, когда ты играешь с группой. Элементы, возникающие у разных участников в разных ситуациях, могут найти общие точки и отношение друг к другу в песне, которую вы записываете вместе.
То же самое я бы сказал и о других вещах — «Pinky in the Daylight», «No Treasure But Hope», «Carousel». Они, как и большинство песен альбома, начинались с вокальной партии — я просто напевал свою основу. И это оставляло широчайшее пространство для интерпретаций, именно группа создавала ткань песен и надстраивала мои первичные идеи. Мы много времени просто проводили вокруг фортепиано, пробуя то одно, то другое. Так, ритм в «See My Girl» и «Take Care in Your Dreams», который придумал барабанщик Эрл Харвин, оказался очень неожиданным. Мы все постоянно удивляли друг друга. По-моему, в этом и есть смысл сочинения музыки в группе — появляется общий азарт.
— Судя по тому, что вы рассказываете, и тому, каким получился «No Treasure But Hope», Tindersticks действительно достигли новой стадии музыкального единства.
— Совершенно точно. Я понимаю, что запись «The Something Rain» и «The Waiting Room» тоже была удовольствием и исследованием. Но там мы придумывали идеи и смотрели, что из них получится. Так возникли песни «How He Entered» или «We Were Once Lovers» — это эксперименты, которые оформились в музыку. Тогда наша попытка расширить музыкальные границы Tindersticks во многом происходила из желания снова почувствовать, что мы живы как группа, способны на что-то более необычное. С такими же мыслями мы записывали и «Les Salauds», и «Ypres», и «High Life». Но новый альбом — это только песни, сразу родившиеся таковыми. Они не требуют чего-то большего и не стараются произвести впечатление. Самая сильная сторона «No Treasure But Hope» — песни сами по себе и взаимопонимание людей, которые их записали в конкретный и довольно короткий момент. Это не попытка прыгнуть выше головы, но взгляд на то, кем мы являемся сейчас. Ты говоришь: «Возможно, самое лучшее, что мы можем предпринять — остаться собой. Больше никто в мире не сыграет так, как мы вместе. Почему бы просто не принять этот факт?»
— Некоторое время назад мы с вами обсуждали саундтрек к фильму «Minute Bodies» и его земные, но несколько потусторонние образы. Вы тогда сказали, что к нормальному фантастическому фильму все же не решитесь сочинять музыку, но Клэр Дени вас все же привлекла к «High Life». Изменили свои взгляды?
— Самое странное в истории с «High Life», что большая часть музыки появилась раньше, чем был снят сам фильм. Разве что потом она была более точно подогнана под сцены. Вопрос относился, скорее, к воображению. И совсем чуть-чуть — к сценарию: он слишком долго складывался. Так что мы с Клэр помногу обсуждали эмоции фильма, это космическое путешествие к «черной дыре», главного героя и его дочь. Почва для воображения была богатая, так что лишних строчек и кадров почти не требовалось. Саундтрек появился из множества набросков и экспериментов с разными инструментами, особенно перкуссионными. Для меня это была своего рода «эпоха великих открытий», было с чем покопаться. И когда наконец фильм был снят, оказалось, что музыка с ним хорошо складывается. Для меня это было сильное ощущение. В чем-то здесь можно провести аналогию с Tindersticks — то, что я говорил о наших внутренних музыкальных отношениях. Между Клэр и мной существует похожее понимание и доверие — именно они и позволили реализоваться такому методу работы.
— Кстати, если мы чуть раньше упомянули географию, то какие у вас отношения между этой наукой и реальной жизнью? Вы англичанин, живущий во Франции. Tindersticks образовались в Ноттингеме и считаются образцом английской инди-музыки, но, кажется, в континентальной Европе дела группы идут даже лучше, чем дома…
— (Смеется) Мы безоговорочно английская группа, никуда нам не деться! Нужно понимать, что Нейл Фрейзер, Дэвид Боултер и я выросли в рабочей среде Ноттингема. Музыка была нашим единственным способом побега из окружающей действительности — мы даже не рассчитывали, что наша жизнь будет с ней настолько связана, просто играли, чтобы отвлечься. Но музыка вытащила нас из Ноттингема в Лондон, а потом и дальше. Мы поняли, что, кроме Англии, хочется играть для более широкой аудитории, особенно в Европе. Именно с ней мы сразу же почувствовали связь — дело было в музыке, а не в английском языке; было нечто большее, чем слова, что связывало нас с людьми на континенте. Наверное, неслучайно, что я осел во Франции, Нейл живет в Бельгии, а Дэвид — в Чехии. Эти страны оказались более комфортны для нас в человеческом смысле, чем Англия.
Я понимаю, что 90-е были для Англии легендарным временем, многие по той культуре ностальгируют и сейчас. Но нам все это казалось ужасным, я не ощущал ни малейшей связи с тем, что тогда происходило.
У меня были друзья в Stereolab и Pulp, но, кажется, это и все. Не возникало даже особого желания общаться с другими музыкантами, которые считались популярными в 90-х. Зато было ощущение, что мы находились на разных планетах в том, что касалось музыки и что имело в ней значение для меня. То же самое относилось к телевидению и прессе. В континентальной Европе я чувствовал себя более свободным в творческом смысле, а ведь это самое главное.
