Владимир Осечкин, отсидевший четыре года по экономической статье, за год с небольшим после освобождения успел следующее: придумать и запустить сайт Gulagu.net, войти в экспертный Совет по правам человека при президенте России, родить сына. Этот темп ясно выдает в нем человека, который знает, как легко можно потерять в жизни все разом.
В Отечестве по старой традиции «за одного битого двух небитых дают». Осечкин, выйдя из тюрьмы, решил, что стоит дороже. Он за себя хочет очень много небитых. Его цель выглядит сегодня почти утопической — добиться того, чтобы в тюрьмах заключенных не били. Еще удивительнее то, что у команды его единомышленников, занятых в проекте, эта идея стала обретать реальные контуры.
Мы встречаемся в кафе, у Осечкина, сидящего напротив в поло с короткими рукавами, очень впечатляющие бицепсы. Он потом вскользь расскажет, что, пока отбывал срок, на каждой прогулке отжимался по 500 раз и обливался холодной водой. Он во всех смыслах закалился там и из аполитичного юного предпринимателя превратился в правозащитника, занятого, в понимании российского обывателя, очень непопулярным делом. Во-первых, потому, что у нас до сих пор сильно убеждение, что «так просто человека в тюрьму не посадят», а во-вторых, потому, что бросить вызов системе и не быть расплющенным ее молохом — практически нереально. Он либо идеалист, этот парень, либо камикадзе. Но из тюрьмы идеалистами не возвращаются, а пассионариями — случается.
31-летний Осечкин в тюрьму в 2007-м попал «так просто» — по сфабрикованному делу о мошенничестве в особо крупных размерах, что «в сухом остатке» означало отъем активов. Он с товарищами намеревался создать на МКАД автомобильный торговый центр, чтобы проводить автомобильные аукционы. Открытые аукционы — это антикоррупционный ход с реальными ценами продаж и закупок. Его «притормозили». В итоге приговор на 7 лет, четыре года в СИЗО и колонии, освобождение по УДО.
Короче, он хорошо, можно сказать, в деталях знает предмет, которому посвящена деятельность созданной им социальной сети «ГУЛАГу нет».
Вот ведь выверт судьбы: еще в 2000-м Владимир Валерьевич, будучи студентом юрфака Самарского университета, впервые столкнулся с органами. Будущее свое представлял связанным с ФСБ. Он действительно всерьез полагал, что сможет послужить Отечеству. Но случилась с судьбой инверсия, сбой программы, и юный Осечкин, начавший свой первый бизнес, попал в «разработку».
Его вынуждали признаться в убийстве бабушки, которую ограбили какие-то нелюди. У бабушки в сарае Осечкин хранил товар, его и решили притянуть к делу. Его первые пытки оттуда, из белой рубашки, в которой его завезли домой, чтобы переоделся для СИЗО. Он тогда сказал опешившей маме, которая еще утром гладила ему эту самую рубашку: «Мам, ты ее стирай аккуратно». Мама потом уже в кармане нашла два выбитых зуба сына, которые он туда положил по какой-то неведомой интуиции. Выбитые зубы тогда здорово помогли адвокату доказать, что показания из Осечкина выбивают. Он вышел из Сизо через три месяца — с иллюзиями и юрфаком было покончено. Следователь за ошибку извинился. Осечкин тогда постарался эту историю забыть, теперь, после реального срока, делает все, чтобы помнить.
Наш разговор о проекте «ГУЛАГу нет» выйдет за рамки повествования об инициативах уникального в своем роде начинания. Для Владимира Осечкина «ГУЛАГу нет» — попытка восстановления справедливости и правды, вышедшая за пределы частной истории. Он освободился из тюрьмы в июле 2011-го, уже через месяц открыл сайт и вплотную им занялся.
— Вы занимаетесь психологически очень непростым делом. Практически каждый день на вашем сайте появляются сообщения о пытках и насилии в тюрьмах. Стали ли вы за минувший год, как хладнокровный хирург, меньше сопереживать каждой истории и просто технологически добиваться справедливости?
— У меня не получается не переживать за каждую ситуацию. Но знаете, я меньше всего хочу, чтобы этот проект ассоциировался с Владимиром Осечкиным, если уж говорить обо мне. Проект устроен как сотовая структура, десятки координаторов, журналистов, родственников заключенных по всей стране включены в процесс, и даже если завтра мне подкинут героин или собьет меня КамАЗ, то система выстоит. Я уверен, что проект должен переживать своего создателя.
Этим делом можно заниматься, только вкладываясь душой. Ко мне иногда обращаются бывшие сотрудники правоохранительных органов, которые хотят присоединиться. Но работа в правоохранительной системе здорово ломает людей, у них возникает убеждение, что если ты не сотрудник, то потенциальный преступник. Мы не срабатываемся. Мы постепенно становимся брендом, и к нам приходят за клиентской базой, а соответственно, и за гонорарами адвокаты. Я выскажу, вероятно, непопулярную мысль: человек, который на защите получает зарплату, менее всего мотивирован к изменению системы в целом. Это касается и профессиональных правозащитников. Пока есть пытки и насилие, у них есть работа.
— Вы практически за год заработали себе репутацию известного в правозащитной среде человека. Как вам в этой новой для себя роли?
— Временами сложно. У меня простая идея: бить людей нельзя, даже тех, кто совершил страшные преступления. У меня нейтралитет — я вне политики. Я не поддерживаю криминал, я не собираюсь поддакивать даже самым известным правозащитникам.
Правозащитная среда, особенно часть профессионалов, мне кажется, уже устала от собственной миссии. Хотите пример? В августе прошлого года меня нашел майор Можайского следственного изолятора, где я сидел. Сообщил, что заключенных в Можайском сизо вторую неделю бьет спецназ. Я обратился в одно издание, майор дал интервью на камеру, договорились, что материал экстренно выйдет. Потом он попросил еще троих сотрудников подтвердить его слова. Они приехали и рассказали, как их мешками заставляли жалобы заключенных сжигать, как не оказывают медпомощь, как опера не оформляли акты освидетельствования избитых. Но журналист публиковать информацию не торопился, хотя и проявлял всяческую заинтересованность.
В это время проходил съезд Общественной наблюдательной комиссии (ОНК). Там Лукин, Бабушкин, Пономарев — самые известные люди в правозащите. Я сижу там три часа, слушаю и охреневаю. Рассматривают какую-то мелочь вроде неисправной вентиляции в камерах. Я не выдержал, встал: «Я предприниматель, который освободился два месяца назад. У меня на руках диски, на которых сотрудники Можайского сизо рассказывают, что уже полторы недели там бьют заключенных до кровавого поноса». Я был уверен, что туда завтра же комиссия поедет. Но проверяющие туда поехали только через неделю, когда спецназ оттуда вывели, а синяки у заключенных зажили. Дел, естественно, не возбудили…
— Вы ОНК не доверяете или вы просто начали смотреть трезво на все?
— Я стал смотреть трезво, я понял, что в этих комиссиях существует множество сдержек и противовесов. И не везде работают люди, искренне стремящиеся помочь заключенным. Я, когда стал входить в тему, ввел в «Яндексе» «ОНК» и получил ссылку на «опорно-направляющие кольца», «Омский нефтяной колледж», и много чего еще, только не Общественную наблюдательную комиссию. И когда нам с женой на свадьбу подарили деньги, мы подумали и вместе решили потратить их на сайт. Теперь у ОНК есть собственный сайт, где публикуются отчеты комиссий, информация для родственников и заключенных. Короче, я почти вынудил их стремиться к публичности.
— Сколько на сайт «ГУЛАГу нет» в месяц приходит обращений?
— От 200 до 300. Честно скажу: ложных меньше 10%, преувеличенных — около 50%, остальные — о реальных пытках и избиениях. Большая проблема в том, что мы пересылаем жалобы в ОНК. Но часто они на эти обращения не реагируют. Я понимаю, что социальная сеть «ГУЛАГу нет» не всегда может помочь, но в Туле, Смоленске, Рязани уже возбуждены уголовные дела по фактам применения насилия к заключенным. Я точно могу сказать, что нам обращений идет больше, чем непосредственно в прокуратуру. А прокуратура знает, что, если обращение, подписанное десятком блогеров, оставить без реакции, — будет общественный резонанс. Этого боятся.
— На вашем сайте есть раздел «Страхование заключенных». О чем это?
— Сама система оттого, что ей говорить: «Бить нельзя», — бить не перестанет. Сейчас как происходит? Убили человека, написали справочку: «Сердечная недостаточность» — и похоронили как сироту; или мама приезжает, убитая горем, забрать тело. Они же лицемеры, по плечу погладят: «Не дождались вы, он пил тут напропалую». И бедная мать уже не настаивает на экспертизе. А если жизнь и здоровье заключенного будут застрахованы в страховой компании и юридическая служба компании будет проводить расследование причин смерти или несчастного случая, то безнаказанно это не пройдет. Я придумал страхование заключенных от незаконных действий сотрудников ФСИН. И сейчас еще один продукт придумали: страхование от заболеваний в тюрьме — от Спида, туберкулеза. Сейчас главная задача — как можно шире распространить этот продукт. Страховая компания будет в случае смерти человека выплачивать деньги родственникам, а через суд эти суммы будут взиматься по 50 процентов с виновного сотрудника, а 50 процентов — с учреждения. Я вас уверяю, что если даже за какой-то удар с сотрудника взыщут 2 тысячи рублей и столько же с колонии, то в следующем году этот сотрудник аттестацию не пройдет.
— Уже есть результаты?
— Наш главный результат — это то, что за полгода работы страхования не было ни одной выплаты по страховому случаю. Сейчас застраховано более 100 заключенных. И уже теперь, когда приезжают застрахованные, то администрация ставит в их личном деле галочку, и их не трогают. Я сейчас веду переговоры с пятью компаниями, моя задача — создать рынок этих услуг.
Понимаете, я бы хотел на этом поле уйти только от реагирования на преступления против заключенных. Я бы очень хотел эффективно продвигать правовую инициативу, вносить изменение в законодательство. Вот 12 декабря во ФСИН будут первые общественные слушания, и я там очень бы хотел обсуждать не только то, что творилось, например, в Копейске, а и возможность водить заключенных в баню не один раз в неделю, а два, чтобы позволили второе одеяло, чтобы разрешили покупать витамины…
— Ваш опыт — это трагедия, драма для вас или что-то иное?
— Меня эта мысль — о жесточайшей несправедливости — мучила, пока я сидел. Я с батюшкой разговаривал на эту тему. И он мне сказал: «А ты подумай: не за что, а для чего тебе это испытание. Вот ты здесь как кремень сидишь, и если б не было тебя, то кто-нибудь от безнадеги повесился». А я действительно там людям помогал — жалобы писал, обращения. Иногда по моим жалобам дело закрывали, кто-то освобождался, а потом мне с воли фрукты передавал.
И если бы со мной не случилось этого заказного дела, я бы простил этой системе мои пытки в Самарском сизо. Я бы до сих пор жил праздно — автоцентр, успешный бизнес… Я бы вот не знал, что в проезжающем автозаке в жару набито 30 человек и кто-то умирает. А сейчас у меня есть возможность это менять. Когда у меня был бизнес, только я всем платил. А сейчас, когда я занимаюсь таким делом, вы даже не представляете, сколько хороших людей вокруг меня объединились. Освободились все, кто по экономическим делам со мной сидел в одной камере. Недавно в джаз-клубе мы все праздновали юбилей Евгения Абрамовича Ораса — он руководитель рабочей группы по созданию социальной сети «ГУЛАГу нет». Мы вспоминали нашу 309-ю камеру.
Я прошел через заказное дело, отсидел с 2007-го по 2011 год. Но не только заказчики виновны в том, что случилось со мной. Я ведь видел, как приходили люди на процесс, как опускали глаза в пол и давали немыслимые показания. Они боялись, что если не согласятся сотрудничать со следствием, то и с ними разберутся. Даже люди на свободе ощущают, что они живут в гулаговской стране, поэтому и врут в судах от животного страха. А страх уничтожает в человеке нравственную сущность. Поэтому задача «ГУЛАГу нет» значительно шире, чем может показаться на первый взгляд.
— Последнее громкое дело, которое именно через соцсеть Gulagu.net получило широкую огласку, — это бунт заключенных в Копейске. О конфликтах в этой колонии вы сообщали и раньше, но дело не двигалось с мертвой точки. Что вы почувствовали, когда противостояние там вылилось в открытый бунт? Бессилие как правозащитника или, наоборот, острое желание на этот раз не позволить «заиграть» властям это дело? Что вы вообще думаете об этой истории?
— Да, действительно, все началось с поста одного из региональных координаторов Gulagu.net. В 15 часов 19 минут 24 ноября Оксана Труфанова разместила короткий и эмоциональный пост под говорящим названием «SOS! ИК-6 Копейск Челябинской области!!!! Все прочтите». Вот первая строка: «В колонии, по словам родственников осужденных, творится что-то страшное». Мы восстановили хронологию тех событий. 24 ноября, в субботу, должен был пройти день открытых дверей для родственников заключенных. В такие дни им позволяют посетить колонию, пройти внутрь, посмотреть столовую, библиотеку, спортзал, — эдакая «потемкинская деревня» на самом деле. И вот люди приехали к колонии и увидели закрытые двери. К ним за весь день не вышел ни один вменяемый сотрудник ФСИН и не объяснил причин отказа в посещении.
Но они зато увидели, как их близкие и родные из числа осужденных взобрались на крышу и на трубу на территории промзоны и начали кричать о помощи, развернули простыни, на которых кровью было написано: «Люди! Помогите!» Попытка ФСИН внушить нам версию о заговоре криминальных авторитетов — это бред. Почему об этом заявляют, только когда заключенные проводят мирную акцию протеста и сообщают обществу и СМИ, что их бьют, насилуют, вымогают деньги? Повторяю: бунта не было. Слово «бунт» — это сигнал, что наиболее активных протестующих будут «раскручивать» по ст. 321 УК и добавлять срок, что несправедливо и неправосудно. Заключенные не дезорганизовывали деятельность учреждения, это сделали «оборотни в погонах», мрази, которые сколотили из 55 заключенных «зондеркоманду», которым создали льготные условия содержания, разрешили свиданки и с женами, и с любовницами, которым передавали килограммами протеины и стероиды для накачивания мышц. И вот в обмен на такие незаконные поощрения эти выродки избивали и насиловали остальных заключенных, выбивали из них все данные об имущественном положении их семей и друзей, после чего докладывали «операм-оборотням», а те уже давали заключенному статус «раба» или «спонсора», и тогда заключенный должен был звонить своим близким и требовать с них деньги. И так весь срок. С заключенных вымогали деньги только за то, чтобы их не били и не насиловали.
Мы об этом рассказывали на Gulagu.net, размещали ВИДЕО об этом, направляли жалобы и заявления в СКР и ФСИН. Никакой реакции. Система построена так, что сама себя не может изобличать. Поэтому и нужно развивать общественный контроль, те же ОНК. Но как этого добиться, когда у Лукина заместитель по проблемам заключенных — В. Базунов, бывший высокопоставленный сотрудник ФСИН? Что мы хотим от ОНК, где председатели — бывшие сотрудники МВД, ФСИН и прокуратуры? За все 4 года, что я сидел, ни разу ни одну камеру (а их у меня было более 40) не посетил ни один член ОНК; ни одного акта о том, что в Можайском СИЗО не соблюдается норма «4 квадратных метра на человека», не составлено. И во ФСИН эту проблему никто не поднял, поэтому и не строят новых СИЗО в Подмосковье, и заключенные содержатся в нечеловеческих условиях годами. А по бумагам все хорошо, и ОНК тоже есть. Сами тюремщики не поменяются, а набрать новых (их сейчас более 300 тысяч) нереально. Поэтому выход один — «перезагружать» всю систему общественного контроля за местами лишения свободы, набирать в ОНК и общественные советы ФСИН настоящих правозащитников.
Наталья Чернова
