Долгие годы я подражал маникюрщицам и манекенщицам. Но, как неразумный юноша, я снимал лишь внешний слой. Я видел, проходя мимо столов и витрин, одну и ту же картину, год за годом: маникюрщица красит себе ногти, манекенщица примеряет в витрине халатик. Менялись цвета: ногти обращались из агатовых в аквамариновые. Менялись ткани: халаты то скользили шёлком, то спотыкались бархатом, то вываливались бахромой. Менялись даже и стёкла — их консистенция, неизменно укреплённая пластиком — что на столе, что в витрине, но разной толщины и светопроницаемости. Стекольщики пестрили характерами: толстый и тонкий, юный и пожилой, мама и сын, отец и дочь, пёс и кот с хозяйкой и хозяином, с крашеными ногтями и без, в халате и без него...
И я сделал вывод, наблюдая за этой картиной, оказавшийся ошибочным. И вот почему. Я видел эту жизнь исключительно в обеденный перерыв.
А потому от меня ускользнуло: вообще-то, маникюрщицы касаются рук мужчин и женщин, юношей и девушек, радостных и депрессивных, в чёрном пиджаке и с откровенным декольте, в сандалиях на босу ногу и с книжкой по антропологии, торчащей из клатча... И манекенщицы: те вообще выходят перед ними на подиум, и чужие руки касаются уже их. Да, только мысленно. Но и этого достаточно, чтобы, придя домой, лечь спать с проносящимися перед глазами лицами — такими разными, но сливающимися в одно большое. Где аудитория, а где публика? Где люди, а где толпа? Кому я сделала маникюр — и каковая будет у этих ноготков судьба? Кто смотрел на мои мраморные ноги — и что случится с той блузкой в горошинку?..
Где кончается стол и начинается витрина. Вот в чём вопрос.
