Дело в том, что я всё-таки, попав в институтскую среду с клокочущей в её нутре массовой культурой, впитал убеждение, что творчество происходит через раскол. Как были, так и сейчас остаются расхожими рассуждения о диссоциативном расстройстве, о множественных личностях, о «трёх этажах» Фрейда. Я воспринял это так, что мой материал — это я сам. Сейчас я уже не вспомню, насколько я сам стал вглядываться в свою внутреннюю жизнь. Меня, конечно, толкал на это и Толстой, как образчик. «Исповедь» держала меня безотрывно — всё казалось близким (хотя сейчас я удивляюсь: ведь и столько различий!). И я бегал по корешкам книг, цеплял высказываний, по окружности, одних о других, и про Толстого ходил всё время, крутил слова: «С Толстым я бы даже не вышел на ринг». Это сказал Хэм. Мне казалось, что мужчины мыслят жизнь именно так. Выйдешь на ринг с Толстым — или нет. Вот, собственно, и всё, что вы должны знать о жизни.
Так я думал. И так я зарывался в самоё себя, думая, что найду источник изобилия. Действительно: чем становиться рогоносцем (что неизбежно), почему бы не заняться поиском рога, из которого будет изливаться?.. Помню, стоял в очереди у витрины институтского буфета, и из моих ладоней посыпались монеты. Передо мной раскрылись объятия чудесно-лохматенькой блондинки. Я нагнулся и сказал: «Посыпалось… как из рога изобилия». Она подняла и отдала мне пару монет.
Сейчас я думаю, что это было младенчеством. Зачем эти странные формы? Что они объясняют? Как говорил один из героев Ремарка, добрый малый: «Святые угодники!»
