Марина

Нет, я не обниму Марину. Пускай Марина сидит на подоконнике, пускай задумчиво смотрит в окно, повернувшись в профиль, пускай. Я все равно не подойду к ней, не встану рядом, не обниму ее. Потому что мы — друзья, а с друзьями я не сплю.

Я сажусь на кровать и спрашиваю Марину насмешливо:

— Как там на улице?

Марина огорчена:

— Дай сигарету, — просит она.

Сигарет у меня дома много: раз уж выпало устроиться инженером-технологом на табачной фабрике, грех не прихватить пару пачек, уходя домой.

— Тебе «Яву Золотую» или «Приму»? — спрашиваю  я.

Марина гневно смотрит на меня:

— А что, «Мальборо» нет?

— Прости, любимая, мы такое не производим.

— Какая — какая я?

— Извини, пошутил.

— Давай «Яву».

Кидаю пачку, Марина ловит ее и поворачивается к окну. Слышу чирканье зажигалки, потом — глубокий выдох Марины. Я ложусь на кровать лицом вверх, смотрю в потолок. Молчу.

— Почему ты постоянно меня обижаешь? — спрашивает Марина.

И в самом деле, почему? Ведь стоит сейчас встать, подойти к ней, поцеловать ласково — и все наладится, все будет хорошо. Но почему-то не хочется. Никакой любви не хочу. Хочу просыпаться посреди ночи и думать, вспоминать бывшую жену. Хочу грустить, хочу злиться, хочу не обращать внимания на Марину. А любить, повторить пытаться прежний свой брак, когда с каждым днем чувствуешь все больше, что все не так, неправильно, проблемы, раздражение, обиды, и даже постель ничего не меняет — нет, не желаю.

— Чем я тебя обижаю? — спрашиваю.

— Ты действительно хочешь, чтобы я сказала? — Марина не поворачивается ко мне, смотрит в окно.

— Говори уж, раз начала, — я раздражен.

— Не буду, а то ты опять будешь злиться.

Белый-белый нынче потолок. Хмыкаю нервно и говорю:

— Вообще-то я уже зол.

— Я заметила.

И что говорить теперь — не представляю. Встаю, ухожу на кухню, наливаю чай. Когда один — не пью ни кофе, ни чая, по быстрому налью в кружку воды из крана и хватит, возиться лен. А сегодня — Марина заварила «Классический лондонский». Сижу, пью, смотрю в окно. Мыслей — никаких.

Допиваю чай, возвращаюсь в комнату — Марина лежит на диване лицом к стене, плачет. Надеваю куртку и ухожу из квартиры.

Я не обниму Марину.

Я вышел на улицу. На небе сегодня тучи, но дождя нет, который день нет дождя. Почему нет — загадка.

Я медленно шел по тротуару, прохожие обгоняли меня, лица их были недовольны. Как все-таки плохо весной: земля и деревья — голые, все нервы напряжены, постоянно жду, жду, что произойдет что-нибудь, разрешится, наконец. Потому что нельзя вот так, постоянно одно и то же: утром на фабрику, вечером домой, потом — опять на фабрику. В выходные не знаю, что делать: на фабрику нельзя, дома — мертво, теперь еще и Марина… О, Господи…

Идти по тротуару дальше мне не хотелось. Справа была пятиэтажка, я обошел ее, сел у подъезда на лавку и закурил. Зачем я ушел из дома? Трусость, трусость сплошная… Господи, ну и пейзажи нынче: серое и красное, никакого покоя…

Курить больше не хотелось. Я бросил сигарету на газон и вошел в подъезд. Холодно, холодно на свете, неуютно.

Я поднялся на третий этаж, позвонил. Через секунду после звонка мне вдруг захотелось уйти, но я остался. Открыла жена.

— Привет, — сказал я, улыбаясь.

— Привет, — ответила она.

Пускать меня в квартиру жена не собиралась.

— Слушай, — я вдруг засмеялся, — ты извини, что я зашел. Я просто сказать хотел: у меня телефон отключили и, скорее всего, около месяца он вообще работать не будет. Поэтому, если что-то понадобится, ты передай через маму, хорошо?

— Хорошо.

— Ну, счастливо, — я еще раз улыбнулся на прощание.

— Пока.

Я повернулся и стал спускаться по лестнице, сзади громыхнула железная дверь. Я облегченно вздохнул и пошел быстрее. Забавно, за все время беседы жена ни разу не улыбнулась. А ведь когда-то она была очень веселой.

Я вышел из подъезда, сел на лавку и снова закурил. Конечно, это я виноват, что испортил ей настроение. Во всем я виноват: и что не так все делаю, и не о том думаю, и неряшлив, рассеян, неинтересен, раздражителен, обидчив. Во всем я виноват. Я все понимаю, но разве от этого легче?

Почему же все серое и красное вокруг? Грязь, асфальт и кирпич: вот и весь материал. Купить зеленые штаны, что ли? Ярко-зеленые штаны и канареечного цвета куртку, и малиновую кепку в придачу. Боюсь, заберут в психушку прямо на выходе из магазина. Да и денег нет, уже неделя, как хозяевам за квартиру должен был заплатить. Проблемы, проблемы…

Я пошел домой. Небо все так же и оставалось хмурым. Уже начало темнеть. Вот, наконец, и выходные заканчиваются. Моя бабушка каждый вечер перед сном говорила: «Ну вот, и еще один день прожили. Слава тебе, Господи».

Я шел, курил на ходу и старался ни о чем не думать. Считал про себя шаги: двести тридцать девять, двести сорок, двести сорок один.

Наконец, я дошел до дома. Как я и думал, Марина ушла. Замок у меня английский, закрывается автоматически, так что воры в квартиру забраться не смогли.

Я разделся, пошел на кухню, налил холодного чая. Вдруг на столе я увидел маринину расческу. Я взял ее в руки и почему-то мне стало так… Так неуютно… Я сел на табуретку и стал громко, со всхлипами, смеяться:

— Да-а-а… Неправильно, да. А что делать-то, а? Ну почему, ну? Что я, хуже их, что ли? Ну почему у них все есть, а у меня — ничего. А, Господи? Ты же добрый, Господи, скажи мне. Я понимаю, что я еще до рождения проклят, это у тебя промысел такой: чтобы я всю жизнь одиноким ходил. Я все понимаю.. Только за что ты меня так, Господи? А? Да, я злой, самовлюбленный, я ни о ком, кроме себя, никогда не думал, я знаю… Я уже даже не плачу, Господи. Я понимаю, что я — мудак. Но, Господи, знал бы ты, как мне тяжело быть им!

Я сидел на табуретке, спиной опираясь на стену, закинул голову, смотрел в потолок. Ничего не хочу. Ничего. Ничего.

В комнате зазвенел телефон. Я пошел, взял трубку

— Привет, — сказала жена.

— Привет.

— Ты чего соврал, что у тебя телефон не работает?

— Да я собирался шнур оборвать, но вот не успел чего-то.

В ответ — тишина. Я засмеялся нервно, как тогда, на лестничной площадке:

— Только ты не подумай чего. Тут просто звонят с работы постоянно: приезжай, приезжай. Каждый вечер такое. Помереть можно, никакой личной жизни.

— У тебя есть личная жизнь? — жена была удивлена

— Немного, — засмеялся я снова. — На всякий случай объясняю: я женат и счастлив.

— И кто она?

— Галь, я бы не хотел об этом говорить. Ты извини, конечно, но… В общем, я бы не хотел…

— Что же я, страшная такая, что ли? Не съем же я твою жену.

— Нет, Галь, не могу. Извини, — я вздохнул. — В общем, если что — ты передай через маму, хорошо?

— Счастливо.

Я положил трубку, потом наклонился и выдернул шнур из розетки. Настроение у меня было прекрасное. Потом я умылся, разделся и лег спать. Мне было очень хорошо.

Завтра я обязательно обниму Марину.