Когда я был пятилетним ребенком, я задумался о смерти. Мне не верилось, что после нее будет что-то еще. Каждый вечер мать укладывала меня спать, выключала свет, и наступала тьма. Закрывая глаза, я представлял, что так же темно будет в конце жизни, и был уверен, что смерть – это последнее, что происходит со всем вокруг. Нечто, похожее на поломку. Иногда вещи уже нельзя починить. Так и с нашими телами. Их срок годности — залог нашей конечности. И сознание угасает вместе со всеми процессами в организме, дальше — никаких событий, ничто не длится, ничто не осознается.
«Жизнь и смерть» Густава Климта
Потом я стал постарше, начал заниматься науками в школе. Мы долго разговаривали с учителем физики и математики о том, как устроен космос, почему физические законы гарантируют нам и жизнь, и смерть, и устойчивое их соотношение. Затем я взялся за естественные науки, перерисовывал в тетрадках строение сосудов и мышечных узлов, чаще других оставался после урока, задавал невозможное количество вопросов и пропадал целыми вечерами в школьном гербарии. Но сколько бы аргументированных, доказательных выводов я ни делал из наших разговоров, из непосредственного наблюдения за микроорганизмами и собственными клетками, один вопрос все равно не давал покоя. В чем же смысл?
Смысл не в мире
Знания человечества о мире строятся из его опыта. Об этом говорили все ученые и философы. Самое главное в нашем опыте то, что он сам по себе не производит знание. Чтобы знание появилось, с опытом нужно проделать много разных действий. Накопить, упорядочить, очистить от случайностей… После всех этих действий вырисовываются причинно-следственные связи, появляется возможность сравнения одного опыта с другим, осмысление его для каждого конкретного человека.
Но во всей этой схеме опыта нет изначального смысла, который мог бы быть заложен в события до столкновения с нашим опытом. Смысл к опыту добавляется в процессе его обработки, а не извлекается из него. Не каждое знание имеет смысл, но каждый смысл выведен из знания. Есть, допустим, огромная библиотека генов, в которой собраны образцы со всего мира. Кому, кроме человека, она может показаться полезной? Не все ли равно лягушке в пруду, что там за библиотека есть у нас? Цена нашему опыту и нашему знанию — только мы сами в нашей конечности.
Если кто-то решил, что наша жизнь имеет какой-то глубокий смысл для мира, то он оценивает весь мир по самому себе. Таковы были философские положения гуманизма, из которого во многом развился модерн и наши сегодняшние эпистемологические ценности. Человек был центром мироздания слишком много поколений, это видно по нашей науке. Паскаль (философия которого во многом была мистичной и шла против основного вектора его времени) говорил, что человек — слабый тростник, оказавшийся посередь двух бесконечностей: бесконечно малой и бесконечно большой. Как мы можем по своему жалкому опыту судить о смысле всех других существ, о смысле существования мира? Кто дал нам право утверждать, что система знания — лучший способ взаимодействия с реальностью? Разве человек может иметь более ясное представление о бытии, чем любое другое бытийствующее нечто?
Концепция знания чужда реальности
Конечность человека гарантирует нам, что мы никогда не сможем увидеть мир глазами планет, животных, бактерий или молекул. Не стоит мучать себя поиском ответа на неправильный вопрос: наша конечность — это не ошибка, которую нужно исправлять опытом поколений, пытками природы и обещанием более приятной жизни после смерти. К тому же, если бы все люди были равны в своем стремлении к познанию мира, то у нас не было бы свободы, мы были бы роботами, записывающими свой опыт устройствами. Кажется, не знание дает нам смысл, а смысл заставляет нас спрашивать, интересоваться. Мы постоянно во всем ищем его. В науке это происходит повсеместно. Иногда биологи, например, говорят, что смысл альтруизма животных в том, чтобы распространить гены именно своей популяции. Или, например, они говорят, будто живые организмы устроены так, что по природе пытаются выжить любой ценой.
Не думаю, что животные понимают. Они не привносят смысл в свои действия. Их тела не снабжены таким аппаратом, поэтому они не способны размышлять о том, зачем они что-либо делают. Абсурдно, нелепо и глубоко не научно было бы переносить наши схемы отношения к миру на других известных нам живых существ. Если человек познает, то как описать опыт животных? Можно ли назвать это опытом другого порядка? Мы можем сравнить устройство двух организмов, сравнить их реакции на одни и те же стимулы, но это никогда не сможет гарантировать нам точное знание, каково быть собакой или молочнокислым лактококком.
Мир не систематизируется, хоть ты тресни
Иногда у нас сотни лет уходят на решение уравнения, применение которого невозможно, так как необходимо решить еще десяток уравнений, таких исключительных возможностей достигло познание человека. Неудивительно, ведь если не одно поколение грызло гранит, то рано или поздно приноровишься и примешь свою участь, как должное. У нас есть тысячи аргументов и фактов, приспособлений и данных опыта, но мы так и не смогли сказать уверенно и ясно, что из себя представляет место, где мы живем.
«Жизнь и смерть» Густава Климта
Боюсь, что многие дети (в том числе мы) вырастают, так и не придя к пониманию, что такое мир. Неужели все эти формулы, университеты и инфраструктура — только способ безопасно обжить пространство, так и не найдя в мире никакого смысла? Это классическая философская проблема системы: пока ты в ней, тебе сложно понять ее границы, осознать масштабы и найти свое место. Но что, если нет никакой системы? Каким мог бы быть мир, если все истории, рассказанные о нем, как о чем-то упорядоченном, оказались бы подстроенными наукой, оказались бы ошибкой или манипуляцией?
Стой, где стоишь, стоик
Может, мы слишком многого хотим от реальности? Иногда кажется, будто все знания человечества — продукт нашего безудержного, огульного стремления к ним, а не раскрытия мира навстречу нашему восприятию. Я против необоснованного философского газлайтинга, поэтому честно могу сказать, что никто не может знать наверняка (этим всех удивили еще феноменологи прошлого века), способен ли мир ответить на зов отчаяния потерянных в нем существ, тяжко страдающих от самосознания и постоянно проводящих все новые и новые различия вокруг себя.
Пока наука продолжает пытать мир, ища в нем новые признаки систематичности, а искусство пытает себя, пуская иглы под толстую шкуру общества и сопротивляясь грубым попыткам общества залезть под тонкую пергаментную кожу искусства, человек будет везде видеть свое отражение. Систематична наука, а не мир. Игра на раздевание между обществом и искусством будет превращаться в фарс и лицемерие, дожидаясь следующего всплеска искренности.
Нужно остановиться, задержаться ненадолго, выдохнуть, перестать искать во всем себя, смысл, логику, предназначение и позволить неказистому, странному и противоречивому миру взять инициативу на себя. Если эта инициатива возможна, то она себя покажет, даже если вы ничего не будете знать о ней. Потому что самое ценное, что есть у человека — это его конечность. Если завтра не наступит, то некому будет кричать: «Я так и знал, тут ничего нет!» Обычно говорят, что драгоценности и недвижимость в могилу не унесешь. Но все обычно забывают, что знания — тоже.
