В прокат вышли «Мы», новый фильм Джордана Пила — как и его выдающийся дебют «Прочь», хоррор, рассказывающий о том, как устроена Америка,— и это оказывается самым страшным
«''Мы"— это хоррор»,— настаивает Джордан Пил в своих интервью и соцсетях, высказываясь о картине, которая после феноменального успеха его дебюта «Прочь» стала одним из самых ожидаемых фильмов 2019-го. Что ж, стартует «Мы» и правда с образцового, даже показательного вальсирования по жанровым тропам.
Вот намекает на грядущую тревогу предваряющий фильм титр о сети тоннелей, пролегающих под всей Америкой: «Предназначение многих из них попросту неизвестно». Вот недвусмысленно эксплуатирует наследие и эстетику Стивена Кинга разворачивающийся в 1986-м пролог, в котором черная девочка лет шести по имени Аделаида теряется в пляжном парке развлечений в Санта-Крузе, забредает в павильон кривых зеркал и в ужасе натыкается на свое отражение, живое, дышащее и злобно ухмыляющееся. Вот уже 30 лет спустя классический рэп-хит «I Got Five On It» группы Luniz, звучащий в машине, которая везет взрослую Аделаиду Уилсон (Лупита Нионго) вместе с семьей — муж-рохля (Уинстон Дьюк), дочь-подросток (Шахади Райт Джозеф) и сын-младшеклассник (Эван Алекс) — на тот же пляж, замедлившись, оборачивается настоящей симфонией тревоги. А вот на пороге загородного дома Уилсонов объявляется зловещая четверка их доппельгангеров — в кроваво-красных комбинезонах и с остро заточенными ножницами в руках. «Это же мы»,— в ужасе произнесет сын Аделаиды, когда двойники возьмут всю семью в заложники.
«Кто мы? Мы — американцы»,— сдавленно просипит в ответ на недоумение Уилсонов двойник Аделаиды, заодно назвав себя ее тенью (ее теневые муж и дети за весь фильм так и не проронят ни слова и будут изъясняться жестами, хрипами и зверино-птичьими криками и посвистываниями). И тут станет окончательно ясно, что, называя свой фильм хоррором, Пил, провоцировавший и подрывавший ожидания аудитории задолго до старта своей режиссерской карьеры в составе комик-дуэта с Киганом Майклом Ки, конечно же, лукавит. Конечно, как и в «Прочь», он умело начиняет свое кино жанровыми элементами. Например, атака клонов на идиллическое бунгало Уилсонов снята по всем правилам умного слешера — с полной подспудной тревоги сменой ракурсов камеры и умелым дирижированием саунд-эффектами. Максимальный дестабилизирующий эффект выжимается и из минимальных различий между героями и их двойниками (особенной мощью наполнен перформанс Лупиты Нионго, в чьем идеальном, точеном лице Пил обнаруживает потенциал для инопланетной потусторонности).
Но стоит прозвучать этому парадоксальному «Мы — американцы», как становится понятно, что амбиции Пила простираются куда дальше упражнения — сколь угодно техничного — в жанре. Как только «Мы» выбирается за пределы дома Уилсонов, расширяется и пространство авторских идей: Пил явно стремится не только пугать и развлекать, но и озадачивать зрителя. Пусть и жертвуя эффективностью чистых хоррор-приемов, которые чем яснее открывается центральная метафора Пила, тем больше работают не на умножение ужаса, а скорее, на нагнетание абсурда. Этот размен стоит того — хотя бы потому, что идея, к которой сводится «Мы», судя по всему, действительно увязывается с самой материей, метафизикой американского образа жизни (как не была преувеличением и ключевая для «Прочь» мысль, что жизнь черного человека в Америке не так уж далека от зомби-хоррора). Эта идея в пересказе довольно проста: Америка, по Пилу, представляет собой пространство тотальной двойственности (надо ли напоминать, какой первородный, лицемерный грех лежит в основе всей истории государства, конституция которого обещала всеобщую свободу?), без всяких кроличьих нор оказываясь зазеркальем, полным двойных стандартов и раздираемым изнутри неразрешимыми противоречиями. Звучит слишком просто? Пожалуй. Но глубина этой простоты на поверку оказывается глубже любого из подземных тоннелей.
Денис Рузаев
