Что такое «быть на стороне своего ребенка», особенно когда дело касается школы и юных нонконформистов? Как выбрать, что важнее — хорошие оценки или борьба ребенка за справедливость? И как, наконец, выстроить конструкцию, где отношения с людьми, отношения с собой и «добыча знаний» оказались бы в хрупком и прекрасном равновесии.
— Ладно, допустим, — сказала директриса. — Раз вы так уверены, что сдаст, мы его допустим. В любом случае мы от него скоро избавимся, а вам это на всю жизнь.
Из школы я выходила с ощущением тяжело добытой победы. Конечно, все экзамены ребенок сдал. Не блестяще, но и не так уж плохо. На вручении аттестатов директриса с таким облегчением произнесла «окончил школу», что это заметили все выпускники и их родители.
Облегчение директрисы разделяли все учителя, кроме, пожалуй, англичанки. У нее с моим ребенком не было никаких проблем. Возможно, потому что она не требовала от него выполнения домашних заданий: какая разница, выполняет он дома упражнения или же для собственного удовольствия читает Вудхауса и смотрит кино, если языком в результате владеет вполне свободно.
А я выдыхала, привыкая к ощущению, что школа наконец-то всё, и думала о том, что нет ничего труднее, чем быть на стороне своего ребенка.
Сначала это кажется так легко — заступаться за малютку в песочнице, где водятся страшные старшие дети, их решительные мамы и свирепые бабушки. Это вовсе не сложно — просить взрослых уступить маленькому ребенку очередь в туалет или сидячее место в метро. Совершенно не трудно осадить где-то на улице незнакомцев, которые пытаются влезть в ваш с ребенком не очень мирный разговор и проявить «взрослую солидарность». Поставить на место родных ребенкиных бабушек, имеющих собственные понятия о воспитании, тоже не самая большая проблема.
Чуть-чуть труднее сказать человеку, уступающему место, что спасибо, но мальчик уже большой. И знать, что ты при этом на стороне ребенка. Которому сейчас неудобно стоять в тряском вагоне, но это полезный опыт понимания, что не весь мир вертится вокруг твоего удобства. Дальше — больше. Мы стоим на стороне ребенка, когда ругаем его за несделанные уроки. За бардак в комнате. За потерянные учебники. За прогулы. Мы ведь хотим, чтоб он вырос достойным и самостоятельным человеком, да? Мы ведь печемся о его, паразита, будущем. Мы думаем об этом самом будущем, призывая терпеть одноклассников и учителей, отношения с которыми складываются далеко не всегда.
«На фиг такое будущее!» — решили несколько моих знакомых и забрали детей на домашнее обучение. Я преклоняюсь перед этими женщинами, которые умудрились найти силы, время и мозги для того, чтобы пройти с ребенком программу средней школы в собственном темпе, без стрессов и унизительных объяснений. Но у нас все получилось совсем не так.
Школа пыталась избавиться от моего нешкольного ребенка класса с седьмого. Однако младенец был тверд: «Мы же с тобой понимаем, — сказал он мне, — что дома я ничего делать не буду. А так хоть что-то услышу на уроках. Я ненавижу школу, но буду в нее ходить, что бы они там ни говорили».
Сын устроил свою школьную жизнь так, как ему было удобно. Он плевал на тех учителей, что были ему неприятны, не делал домашних заданий, честно писал в сочинениях свои мысли и мало общался с одноклассниками. Он выглядел клоуном, шутом — и не стеснялся этого. Он не хотел делать уроки, если они ему не были интересны. Он умудрялся делать невозможное: ходить в школу и быть свободным от школы.
А разруливать приходилось мне.
Разруливать конфликты с самыми требовательными учителями (почему-то именно эти учителя были не самыми умными), обещать, что он хоть что-нибудь напишет, чтобы заслужить положительную четвертную оценку («Я никогда никому ничего не обещаю, почему ты делаешь это за меня?!»), и что не проспит итоговую контрольную. Разруливать и заступаться даже тогда, когда я внутренне признавала правоту школы. Да, на месте школы я бы поступила точно так же.
А на своем месте… На своем месте я вижу главное: мой ребенок не идиот, он умеет самостоятельно добывать знания, он может собраться в кучку и сделать что нужно, он умеет быть ответственным, у него очень четкие и жесткие понятия чести. И еще он доверяет мне. Но такой уж у моего сына характер, что интерес для него важнее общественного договора.
Он знает историю, но никогда не поделится своими знаниями с учительницей: заинтересовать его сумела не она, так нечего и делиться с тем, кто ничего не прибавил к его добытым в другом месте знаниям. Он разбирается в физике, но никогда не скажет об этом физичке, потому что на дух ее не переносит. Зато с удовольствием покажет свои умения информатику, который проявляет искренний интерес к способному ученику, или математичке, которая верит в живой ум моего балбеса и бездельника, или той же англичанке, которая не отказывает ребенку в праве учиться по-своему.
И вот, видя все это, как я должна была поступать, чтобы продолжать оставаться на стороне своего ребенка? Ведь очень страшно оказаться той мамашей, которая заступается за сыночку безоглядно, не обращая внимания на такие мелочи, как подлость характера или пагубные пристрастия. Она ведь тоже на стороне ребенка — и пусть весь мир катится к черту.
Мир посылать к черту не хотелось совершенно. Но пересмотреть наши с ним взаимоотношения — пожалуй. Пересмотреть, чтобы понять, до какой степени я могу обеспечивать относительный комфорт в школе своему нешкольному сыну, не поступаясь нашими с ним интересами, а в какой момент необходимо все-таки дать малюточке по шее и по мозгам. Пересмотреть, чтобы найти то, что могло бы послужить мерилом относительной нормы в добыче знаний (намеренно не произношу слово «учеба»), в отношениях с людьми и в отношениях с собой.
Мерило было найдено, и сын счел шкалу справедливой. Я не буду говорить, что за мерило, в каждой семье оно свое. Но нас наше вполне устроило. И его наличие дало мне силы продолжать ходить в школу, убалтывать учителей и администрацию. Силы — и ощущение внутренней правоты.
В конце концов, у школы действительно нет времени приглядываться к каждому ребенку, не вписывающемуся в рамки. Школа нацелена на результат. Ну и пожалуйста. Пока мы с сыном на одной стороне, результат будет такой, как надо. Нам надо. Да и миру тоже. Ибо расшатанные истериками и давлением нервы множат энтропию, а подростки, если на них не давить много и бессмысленно, имеют обыкновение перерастать свое детское упрямство и нежелание с миром договариваться. Главное — найти путь, подходящий конкретному, собственному ребенку, и пройти этот путь вместе, доверяя друг другу.
И пусть мир немножечко подождет.
P.S. А егэшных деточкиных баллов вполне хватило на то, чтоб поступить туда, куда он собирался, уже в первой волне. Кажется, отношения Малютки и мира начинают гармонизироваться.
Ксения Молдавская
