Умер Шамшад Абдуллаев. В его стихах и прозе всё, кажется, подчинено одному стремлению, о котором он проговорился сам:
«Необходимо уловить что-то внутри материи, что лежит в её основе, не будучи этой основой. Я бы определил это гипотетично и гадательно как непрерывность, которой не избежать. Самое главное, что в мире есть нечто, что пребывает, не будучи этим миром. Вот его и надо зафиксировать, сделав это с помощью естественных примет»
В художественных текстах Абдуллаева нет драмы и нарратива, но есть бесконечное вглядывание, он пролезает во все дыры снятого пространства, умножает образы, глубит фракталы, разминает мира плоть до формы и смотрит, где и что первое зашевелится, ждёт сигнала, чтобы идти за ним. И делает всё это сознательно:
«Самое неприятное в литературе, что в ней пишущему приходится говорить, приходится слышать собственный голос, но в текстах выигрывает не твой авторский голос, а гул, никому не принадлежащий, гул, который веет мимо читателя, куда-то в сторону»
Постоянное смещение в сторону, рассеивание фокуса, избежание акцента — это характерно для текстов Абдуллаева. Потому что акценты — слишком человеческое, чтобы быть поэтическим, и сквозит от них всё какой-то мотивированностью — вот уж что точно Абдуллаев сильнее всего не любил. Мотивированность, вынужденность, обязательность, причинно-следственные связи — ладно бы это всё было ошибочно, это же — самое главное — скучно. И поэзия, и проза, по мнению Абдуллаева, «состоят из одного вещества — из немотивированности, заставляющей нас испытывать интерес к жизни».
Эта установка не обязательна для человека, но для поэзии бесспорна. Есть разные рамки, разная оптика. На отдельно взятый мир можно посмотреть совершенно по-разному, но если подходы верны, то все они сойдутся в важнейшей точке. Сам в себе знойный и тяжёлый, беззвучно расстелившийся в веках Мавераннахр, в котором жил и который всегда писал Шамшад Абдуллаев, — наверное тот же, нет — точно тот же, в котором жил и работал Абу Мансур аль-Матуриди, и в нём всё так же очевидно, что в мире есть нечто, что пребывает, не будучи этим миром, и его надо зафиксировать — с помощью естественных примет.
Пружинист полдень — он лиловой кожей
в изгибе открывает путь цветения,
и тяжелей гнездо, и смерть
не опускается на дно искрящегося мёда.
Земля в испарине, что сохнет, втекая в древесину, —
так череда часов крепчает
и ту неловкость исключает,
что держит дрожью стебель перед ветром.
Весь водоём спокоен — он вбирает
до глубины своей сиянье мака.
Любовь поспешна, и уста
чреваты солью и молчаньем
Шамшад Абдуллаев. 1957 — 2024
