Нынешний период борьбы с коррупцией и плагиатом при написании диссертаций и других научных трудов характерен тем, что вскрываются не столько отдельные преступления, сколько нравы современного российского научного сообщества. Но скажу сразу: я не считаю виноватым в создавшемся положении лишь само научное сообщество.
Многие граждане уверены, что учёные степени – это нечто, приносящее несомненные выгоды, коль скоро их получение сопряжено с риском быть уличённым в плагиате, подлоге, взятках. Могу этих граждан разочаровать – прямых выгод от учёных степеней сегодня в научном мире нет. Среда, в которой учёная степень выгодна, создана чиновниками и теми полуучёными, которые превращают свои ведомственные документы в псевдонаучные тексты. Она нужна именно чиновникам – дабы присвоить себе высокий научный титул «про запас», на случай отставки, обеспечить престиж, получить возможность козырять степенями и получать посты и зарплаты выше обычных, выдавать свои бюрократические ухватки за «научно обоснованные»...
Сегодня уже смело можно говорить о произошедшем обесценивании научной аттестации. Причина – массовое проникновение в эту сферу посторонних, но влиятельных людей – членов Думы, сенаторов, губернаторов, прочего начальства всех мастей, богатых дельцов. Причём их сопровождает свита нечестных учёных, согласных на отношения «клиент – патрон».
Подлинных учёных отличают любовь к своему делу, осознание себя членами научного сообщества. Они стремятся прежде всего к научным результатам, к признанию своим сообществом. Научная в этом плане среда очень похожа на актёрскую. Здесь престиж, соревновательность, соперничество играют огромную роль и не позволяют прославиться путём подкупа. Научную степень обычно получают, когда достоинства и способности претендента уже давно признаны сообществом. У настоящих учёных нет времени и сил писать диссертацию кому-то, пусть и за деньги.
Если человек пишет диссертацию другому, это неминуемо означает, что он работает по критериям, которые много ниже профессиональных. Увы, именно такие непрофессиональные критерии утверждаются в последнее время, становятся чуть ли не образцами. Подобное отношение к написанию диссертаций проникло в научную среду там, где процессом управляют слабо подготовленные учёные советы, в которых верховодят бизнесмены от науки, деляги, повязанные друг с другом коррупцией. Особенно это касается провинциальных учреждений.
Почему же научное сообщество не сопротивляется снижению критериев? Почему не противостоит слабым, бездарным или кем-то написанным, непрофессиональным работам, за которыми подкуп, взятки? Потому, думается, что защиты таких трудов проходят без участия квалифицированного научного сообщества.
Но особо опасно то, что с некоторых пор возник вкус к диссертациям у крупного «клиента» – чиновничества, начальства всех типов. Раньше такого не было. Указанные «клиенты» не просто почувствовали вкус к обладанию научной степенью, но подготовили почву для настоящего потока примитивных, поддельных диссертаций. Планка сознательно снижалась под разговоры об эффективности, практической значимости, подкреплённости защищаемой темы реальными делами, выработанной на практике методике...
Итак, первый контингент агрессоров, вторгающихся сегодня в научную среду, – люди, стремящиеся оправдать, подкрепить «научностью» свою начальственную деятельность и руководящий статус.
Вторая группа – откровенные консьюмеристы, стяжатели при должности, хватающие всё, до чего можно дотянуться, что может вдруг пригодиться.
Многие беды научного мира начались с памятного объединения Министерства просвещения и Министерства образования. Просвещение – обучение в школах – не дело учёных. Учитель химии знает химию в рамках учебной программы или чуть более, но не создаёт новых идей, не совершает научных открытий. Его задача – учить, вызвать у учеников по возможности интерес к своему предмету, получать доступные методики преподавания. Объединение двух министерств неожиданно привело к доминированию специалистов по просвещению над учёными, профессорами, преподающими в вузах.
Началось же самое настоящее методическое кликушество. Методики, пригодные лишь для школ, стали навязывать в науке и высшем образовании. Сегодня учёному, преподавателю вуза шагу ступить нельзя, чтобы не последовало требование представить методическую схему, отчёт и т.д. и т.п. Но ведь в науке используется методология, вырабатываемая самими учёными. А главное здесь – талант. Начались гонения на мастер-классы, требования бесконечной писанины не по содержанию предмета, а по поводу правил обучения. В итоге чиновники завалили ВАК схематичными диссертациями, которые не имеют ничего общего с наукой и пишутся кем попало.
Страна второй раз попадает в ситуацию упрощенческого подхода к науке, особенно в сфере наук социально-гуманитарных.
В 1920–1930 годы в СССР сохранилось достаточное количество философских школ, знаменитых философов – Г. Шпет, В. Асмус, А. Лосев, А. Деборин и многие другие. Но тогда же в философию пришли люди с идеями революционной целесообразности, просто не понимающие значимости философских исследований, и наступил этап выхолащивания философского знания политической пропагандой, примитивными схемами, идеологическими догмами. Философия в СССР утратила свою высокую компетентность на несколько десятилетий.
В конце 1940-х годов вопросы профессионального философского знания превратились вдруг в политическую проблему. Во время войны в Институте философии издавались работы E. Канта, что должно было показать: мы воюем не с немецким народом, а с Гитлером. Книгу Г. Александрова по истории западноевропейской философии даже выдвинули на Сталинскую премию. Надо сказать, Александров не был сотрудником Института философии, он был ведущим сотрудником в отделе пропаганды, кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Но рядовой профессор З. Белецкий написал Сталину письмо, в котором гневно выступил против концепции Александрова, полагая, что тот возвеличивает Канта и Гегеля и тем самым восславляет аристократическую реакцию Германии против Французской революции. Белецкий увидел в этом антиреволюционную направленность...
Неожиданно Сталин поддержал Белецкого. Это удивило всех, поскольку вождь сам способствовал присуждению Александрову Сталинской премии второй степени. Премию отняли, в Институте философии были проведены специальные заседания. Первое заседание, на котором критиковались идеи Александрова, состоялось в январе 1947 года. Протокол этого заседания стал, по сути, политическим заявлением: в книге Александрова слишком возвеличена старая философия, недооценён тот факт, что марксизм совершил переворот в истории философии, что теперь марксистское учение – самое главное...
Была назначена новая дискуссия, на которой должен был выступить Жданов. Сталин указал Жданову, что философия стала научным оружием в руках пролетарских масс. Александров согласился учесть все замечания, обещал иначе расставить людей в руководящих советской философией организациях, согласился с обвинениями немецкой классической философии...
Кто же такой Белецкий? Революционер, сторонник революционной целесообразности. Он в 17 лет «ушёл в революцию». И сохранил революционный дух на всю жизнь. Он был изгоем в научной среде. Он был горбат. Он был злой, непреклонный. Но он был в этой истории единственным, кто не приспосабливался. Он оставался человеком с революционным накалом и революционным пониманием мира.
Однако революционная воинственность Белецкого не получила тогда поддержки философского сообщества. Это означало, что общество в целом уже вышло из фазы революционной целесообразности. По моему мнению, это была предпосылка рождения нового проекта советского общества. Всеобщая нелюбовь к Белецкому в философской среде говорила о том, что революционные принципы уже разрушены, не работают. Учёные хотя и участвовали в критике книги Александрова, но думали уже иначе...
Всякие большие перемены в обществе связаны с тем, что некие укоренённые принципы, договорённости, принятые вначале, начинают расшатываться, а потом ломаются, и им на смену приходят другие. И 1960-е годы становятся временем окончательного угасания революционного накала.
Мне кажется, единственным революционным актом, который произошёл после войны, был как раз отказ от революционных конвенций в обществе, прежде всего у интеллектуалов. Это был результат победы в войне и вызванными победой переменами в сознании людей.
Либеральный же проект 1990-х годов был тоже сформулирован самым революционным образом: «Иного не дано». Это была снова революция. Опять пришли революционные перестройщики, сторонники новой упрощённой целесообразности, имеющей теперь имя «эффективность». А проще говоря – выгода. Однако если Белецкий действительно был непреклонным революционером и защищал свои выстраданные идеи, то многие новые «революционеры» с помощью революционных идей искали только свою выгоду.
Нынешние упростители – политики, пиарщики, экономисты и юристы – переносят менеджеристские критерии управления на философию и социально-гуманитарные науки, хотя такие подходы неуместны даже для естественных наук. Учёные задают вопрос: сколько стоит уравнение Максвелла? И дают ответ: нисколько. Но человечество произвело с помощью этого уравнения за двести лет несметное множество богатств. Поставили бы Максвелла под наукометрический контроль и строгую отчётность, могло бы ничего не быть.
И естественная, и социально-гуманитарная наука, и философия не могут быть подвергнуты тому же менеджменту, что производство и продажи пиццы или квартир. Сегодняшний управленец, в котором воспитана самоуверенность пиарщика 90-х, ошибочно полагается на универсальность принципов менеджмента. Не принимая во внимание, что учёные способны произвести нечто совершенно новое, о чём никто даже не мог предположить.
Отрицание непредвиденных важных результатов науки очень похоже на былую революционную целесообразность своим непреклонным требованием выдать нечто конкретное и немедленно. Такой подход упрощает науку похлеще революционной целесообразности 1930–1950 годов. А зачастую просто уничтожает.
Нынешняя научная среда, в которой так много некачественных работ и коррупции, сформирована именно чиновниками, слепо верящими в эффективность менеджерского подхода. В своей непоколебимости они не уступят сторонникам революционной целесообразности былых лет. Как и тогда, научное сообщество не принимает их подходов, но противостоять им сегодня очень нелегко.
Новые упростители завязывают петлю на горле науки, философии, образования, творчества. Они даже не способны изучить международный опыт организации образования и науки. Например, в России, по сути, закрывают возможность получать образование для людей, не способных платить за учёбу. А вот в Гарварде абитуриенты сдают вступительные экзамены без всякой связи с оплатой. И только успешно сдавших потом разделяют по способности платить. Причём многие не платят, а даже получают стипендию. В Норвегии студентам предлагается кредит, который они должны выплатить через несколько лет после окончания университета.
O нас же провинция перестаёт быть местом подготовки высококвалифицировнных кадров. В Италии в 1976 году при обострении кризиса ни одна партия не решилась предложить выбрасывать студентов на улицы, понимая, что молодёжь в условиях кризиса – порох на улицах. Молодых записывали в университеты без экзаменов.
А что у нас? У нас называют университетским образованием подготовку гостиничных служащих, работников похоронной службы и пр. У нас министр образования заявил, что учёные, не уехавшие из страны и получающие небольшие деньги, просто не сумели продать себя на Западе...
Сегодня придумывают гранты для западных учёных, хотя никто из реальных специалистов не может приехать к нам на четыре месяца, как это требуется. Приедут пенсионеры из Арканзаса или уехавшие из России на Запад учёные, может быть, и неплохие, но не те, которых знает и ценит Америка...
Можно долго рассказывать о том, какие удары наносят по науке новые революционеры под лозунгами повышения эффективности. Их предшественникам история вынесла свой приговор. Но нынешние об этом, похоже, просто не знают.
ПОСТСКРИПТУМ
По словам главы Высшей аттестационной комиссии Владимира Филиппова, российские чиновники согласны платить любые деньги, чтобы отказаться от своих липовых диссертаций. «Я уже начинаю шутить, что если раньше платили за написание диссертации, то сейчас чиновники бегают и ищут, кому дать деньги, чтобы отказаться от диссертации». По словам главы ВАК, госслужащие боятся, что станут объектом жёсткой общественной критики, если в СМИ просочатся данные о плагиате в их научных работах. Владимир Филиппов пообещал, что в будущем будет создан механизм, когда защищать диссертацию надо будет в определённой комиссии, которая проверит не только текст, но и знание предмета.
Однако вряд ли стоит надеяться, что запущенная проблема решится быстро.
Федотова Валентина
