Психологи вновь и вновь убеждаются, как причудливо меняется этика при переводе на иностранный язык
Постмодернизм закончился, игривые заголовки больше не работают. Возвращаемся к прямолинейной серьезности: заголовок этой заметки, по нашему скромному мнению, достойно продолжает традицию, заложенную «Триумфом воли» и «Моей борьбой». Тема, в общем, тоже близкая... впрочем, перейдем же скорее к сути дела.
Вопрос, который мы намерены тут обсудить, некоторым может показаться банальным. Сформулировать его можно, к примеру так: «Почему так называемые "скрепы" всегда бывают национальными?» Кто-то здесь и вопроса не увидит: для них кажется естественным, что мораль — это когда люди держатся своих корней, а отрываться от корней, наоборот, безнравственно.
Но если вдуматься, это же совсем не очевидно. Кто-то ведь мог бы сказать и так: «Мы тут в России погрязли в либеральном разврате, но давайте брать пример с Ирландии, где женщина не может просто так пойти и самовольно сделать аборт! Давайте отбросим русскую традицию атеизма и будем жить, как в Америке, где 90% населения каждое воскресенье посещает церковь! Или забудем свои корни и заживем, как в Дании: там невозможно купить в аптеке противозачаточные таблетки без рецепта, а развод — столь сложная процедура, что проще плюнуть и умереть в постылом единобрачии. Отбросим свой национальный обычай вседозволенности и разврата, приникнем к заграничным образцам духовности и целомудрия!» Нет же, никто в целом свете так не говорит почему-то, и это интересный феномен, достойный внимания ученых.
И ученые действительно обратили на него внимание.
О толстяках и вагонетках
Наверняка ведь вы знаете эту задачку: вы стоите на мосту и смотрите, как внизу по рельсам мчится тяжелогруженая вагонетка, оторвавшаяся от состава. На рельсах играют пятеро детей. Даже если вы прыгнете под колеса, вы не сможете остановить вагонетку своим весом. Но рядом с вами на мосту стоит толстяк, его веса точно хватило бы... Может быть, столкнуть под колеса его? Стоит ли жизнь толстяка пяти детских жизней?
Психологи уже довольно давно играют в эту жестокую игру, задавая подобные вопросы разным испытуемым. Некоторые, побледнев, обрекают толстяка на смерть. Но большинство испытуемых обычно считает, что распоряжаться чужой жизнью — неважно, одной или сотнями — недопустимо, и пусть уж все идет как идет.
Что любопытно, люди по-разному реагируют на вариации этой задачи. Например, те, кто не готов столкнуть толстяка под колеса своими руками, часто не возражают против того, чтобы перевести стрелку на путях, если толстяк — или даже ребенок, но только один — находится на запасном пути. Распоряжаться чужими жизнями с помощью железнодорожной стрелки почему-то не столь страшно, как сделать это непосредственно, почувствовав под руками последнее тепло обреченного тела.
Вариаций проблемы вагонетки существует множество. Этот тип моральных дилемм так завораживает публику, что существует даже сообщество в фейсбуке, где регулярно появляются все новые и новые душераздирающие мемы с вагонами, рельсами и стрелками. Ознакомьтесь на досуге с плодами этих фантазий. Вот лишь один образец:
Психологи играют в эти игры не ради забав (хотя вообще-то кто их знает...). Они утверждают, что таким образом могут проникнуть в суть загадочной материи «морали», а именно в ту ее часть, которая противостоит разуму. Разум подсказывает, что пусть лучше погибнет один человек, чем пятеро, и если от меня тут что-то зависит, я должен принять именно такое решение. Мораль отвечает на это, что прислушиваться в подобных вопросах к голосу разума само по себе аморально. «Слушай только меня», — говорит мораль. «А почему?» — «А нипочему».
Интересно, она-то сама откуда знает, что именно нам подсказывать в таких сложных ситуациях?
О вреде иностранных языков
Альберт Коста из университета Помпеу Фабра в Барселоне был далеко не первым психологом, предложившим испытуемым решить проблему вагонетки. В его опытах 2014 года эта проблема была сформулирована в том самом нехитром варианте, с которого мы начали нашу статью: по своей воле лишить жизни ни в чем не повинного толстяка или бездействием причинить смерть пятерым, которые не по вашей вине оказались на пути вагона?
Необычность опыта Косты в другом: родным языком его испытуемых был или английский, или испанский. При этом другим языком — испанским или английским, соответственно — они хорошо владели. И проблема вагонетки ставилась перед ними или на том, или на другом языке.
Казалось бы, какая разница? Если человек понимает язык настолько, чтобы осознать, что пятеро больше одного, а решение надо принять немедленно — какая проблема в том, что разговор идет не на родном наречии? Оказалось, проблема есть. На своем родном английском языке столкнуть толстяка на рельсы предпочло менее 1/5 англоязычных испытуемых. А когда задача была поставлена на чужом, выученном испанском — «утилитарный» выбор (спасти побольше жизней) сделала добрая половина.
И это не потому, что испанская грамматика каким-то образом располагает к рациональному бессердечию: ровно такое же соотношение было у «испанцев», но их, напротив, именно чужой английский язык побуждал действовать «утилитарно». На родном, испанском, они предпочли следовать велению эмоций: «не играть в бога» и пустить ситуацию на самотек.
Еще симпатичнее опыт Джанет Гайпель и ее коллег из Италии. Эти психологи решили обойтись без вагонеток, гибнущих детей и толстяков. Задачки, предложенные испытуемым, носили куда более извращенный и иезуитский характер. Им рассказывали истории совершенно невинного свойства, в которых никто не причинил никому вреда.
Например, историю о хозяине, собака которого, к несчастью, погибла под машиной. Убитый горем владелец принес еще теплое тело собаки домой, разделал его, приготовил и съел.
Или другая история: о близнецах, юноше и девушке, которые очень любили друг друга и неустанно занимались сексом, принимая все меры предохранения.
Можно предположить, что после этих двух абзацев у наших читателей все-таки что-то дрогнуло, к горлу подкатило этак-то неприятно. Если, конечно, наш читатель не марсианин, прилетевший изучать человеческую культуру методом погружения. Для марсианина тут проблем не будет: ну, съел собаку, и что? Корову или курицу вам можно, а собаку нет? Половая любовь между близнецами — что с ней не так? Инбридинг, риск дефектного потомства? Но ведь сказали же вам — ребята предохранялись.
Испытуемые Джанет не были марсианами, зато некоторые из них слушали эти сюжеты на родном итальянском, а некоторые — на чужом английском. И те, кто слышал истории на чужом языке, отнеслись к ним малость по-марсиански: «Подумаешь, брат с сестрой!» (на самом деле Джанет просила ребят выставить услышанному моральные оценки, и в этой группе оценки были сдержанными). Но уж те, кого весть о съеденной любимой Жучке настигла на их родном итальянском, почувствовали ровно то, что чувствует наш уважаемый читатель. Их оценка была безапелляционна: «Фу, мерзость!!!»
Этой осенью Джанет и ее коллеги опубликовали продолжение той работы. От тошнотворных перверсий они на этот раз перешли к более реалистичным сюжетам. В новой порции историй получалось так, что либо хорошие намерения вели к скверным последствиям (старушка дарит бездомному новое теплое пальто, и в ту же ночь его компаньоны избивают его до смерти, чтобы заполучить дорогую вещь), либо, напротив, из нечестного умысла получается хороший результат (семья усыновляет ребенка-инвалида ради получения государственного пособия). И опять два языка и вопрос к испытуемым: хорош ли, плох ли этот поступок «с моральной точки зрения»? Для не носителей языка все было просто: о действии надо судить по его результату, ибо никаких свойств, кроме результата, у действия вообще-то и нет. А носители опять заморочились: неважно, мол, что из этого вышло, важно доброе намерение. Кому важно?! Для чего важно?! Нет ответа...
Родион Раскольников и русское казачество
Итог таков: мораль действительно связана с «корнями» и «почвой», и вовсе не потому, что каким-то людям, переодетым в казаков, нравится и то, и другое.
Объяснять все это можно разными способами. Можно с легким фрейдистским акцентом: на родном языке, мол, мы храним ранние детские впечатления о собственных хотелках и наложенных на них табу, о материнских окриках и похвалах — вот и вся мораль. Можно и Юнгу отдать должное, сославшись на коллективное бессознательное, нерационализируемый опыт поколений. Не нам, невеждам, упражняться в подобных формулировках, да и не к тому мы завели речь об этих материях.
Как ни объясняй, факт остается фактом: не было бы у нас родного языка, этнической принадлежности, бэкграунда, родины, корней и тому подобных атрибутов — наша этика была бы куда проще и яснее. Делай так, чтобы в результате получалось лучше, чем было, — остальное можно вывести логически. Кто-то (и, наверное, автор в их числе) скажет, что это на самом деле и есть этика, а установка не употреблять в пищу любимую собаку скорее относится к эстетике (если вы почему-то решили обходиться без слова «религия»). Но дело ведь не в том, где лично вы проведете границу между этикой и эстетикой, а в том, где большинство людей проводят границу между «хорошо» и «плохо».
И у этого большинства обычно получается, что убивать топором старуху-процентщицу плохо, и точка. А при рациональном подходе, как мы помним из классики, эта задачка оказалась куда сложнее.
Остается всего один вопрос: как быть с безродными космополитами? Неужели они обречены на утрату нравственных оснований? Нет, с ними все в порядке. В опытах Косты был еще один интересный момент: он сравнивал этические суждения испанцев, в разной степени владевших английским языком. Оказалось, что чем лучше владение языком, тем меньше различие между нравственными оценками, даваемыми на этом языке и на родном. Вплоть до почти полного стирания разницы у врожденных билингвов. То есть вместо того, чтобы утратить родину, вы просто приобретаете еще одну, со всеми ее этическими заморочками. Как избавиться от этого архаичного багажа — пока непонятно. У Раскольникова, вон, ни черта не получилось.
Алексей Алексенко
