НЕКРОПОЛЬ ДЛЯ КУРОЧКИ РЯБЫ
Перья победы
Победителей не судят. Их постигают. Кто доподлинно знает, что у нас победило на сей раз, но каждый видит утомляющий триумф тех, кто урвал от этой победы свое золотое перо. Я вижу этот жаркий блеск отовсюду: в виде презентабельных офисных «паркеров» и боевого оперенья ряженого индейца в рекламе водки «Белый орел», делово маслящим сковородки при выпечке кооперативных пицц и профессионально всаженным в чей-то бок при криминальных разборках… Шикарные спонсорские боа эстрадных див, поющих кабацкие шлягеры, состоят в массе своей тоже из утраченного хвоста победы. И пуховые ложа меблированных притонов. И супермодные тайваньские пуховики из Торгограда (радость непритязательного маргинала). И пируэты окончательно валютного Большого. И тушенка «собачья радость» из какой-нибудь Перу — дар «перьестройке»…
Перьевая победа.
Угодившая в коммерческий ощип голозадая курочка Ряба, обещавшая снесть всем обездоленным по яичку Фаберже, загнана под строительные леса спешно возводящегося рынка. Не вчерашняя ли это наша виктория, августейшая и помазанная, что, забившись под прилавки, по-птичьи глупо хлопает глазами? Мрачновато для фермерской пасторали. Тошнотворная перофобия отравляет мое освобожденное бытие. Мне кажется, что в одной из очередей в новомодное бистро, улыбаясь дежурной улыбкой, мне положат в бумажную тарелку политое соусом из Сицилии крылышко зарезанной под темными лопухами победы.
Как ни прогрессируй, а рынок не может быть приятен тем, в чьем существовании давно есть свой эквивалент — базар. Пока базарят в думе и разбазаривают за ее пределами, оставшимся не при делах остается смиренно осваивать новояз, что на-равных с феней, на которой у нас, если надо, «заботает» полстраны, бурно и в одночасье попрал родную речь, наплодив брокеров, киллеров, франчайзинги и дистрибьюции… Английский я б выучил только за то, что Даль нынче не по карману. А Пушкин и Чехов, чай, не чейзы. Вот и дело теперь не говорят, у деловых — бизнес, у бездельников — бюджет. А дела у прокурора.
Все что я могу — пойти прочь от греха, чтоб не заболеть экстазом живодерни, и обрести потребительскую сатисфакцию у какой-нибудь уютной, торгующей не за барыш бабульки с редиской, что не только уступит в цене, но и бесплатную консультацию охотно выдаст. Да только вот цены нынешних бабулек у переходов бьют не слабее разбойничьих кастетов. Поскольку и последний усохший «божий одуванчик» — в системе.
Заморские азы цивилизованности даются нам туго. Ни те же варяги, ни немцы времен царя Петра словно не в урок. Прогресс последнего потому, видимо, и зиждился на кандалах. Для нас что монархизм, что анархизм — все анахренизм. Мы вновь идем проверенным «неведомым путем», мы привыкли жить весело и непредсказуемо. У нас и первый отделившийся президент был такой, в этом его харизма. Никогда не знаешь, что у него на уме. С виду благодушен — а раз и натащит затылок на морду очередному приближенному министру или отдаленному народу. Генерал Топтыгин — наш, типичный самодержец…
Подумайте, ну когда у нас мечтали о свободе? О воле — да. Просто бурлаки на «Волге» пересели в «Мерседес». И никакой молодой реформатор с подозрительной фамилией их назад не высадит. А счастье для нас что? Уравниловка и халява. Потенциально мы все игроки «Поля чудес», место Якубовича никогда не будет вакантно. И шансы Якубовича стать президентом страны колоссальны.
Когда же мне говорят, что свобода и справедливость несовместимы, что справедливость уместна там, где свободы нет, а свобода бывает там, где справедливости быть не может, я погружаюсь в дремучий скепсис попутчика светлых перемен. Разум мой эту истину приемлет, а сердце – нет. И мной овладевает состояние безнадежной испорченности и отсталости. Я выгляжу нелепо и тоскливо, как тихопомешанный пациент «канатчиковой дачи». И тычась со своими доводами и своим неприятием, как с глупо раскрашенной игрушкой, я распотешу всю ярмарку, пока не пойму, что я такой тут тоже нужен: какая же ярмарка без дурака?..
Дурак — человек божий. И бунт его там, где среда этому патронажу не соответствует. Выпавший из среды дурак — какая ни есть, а оппозиция, за что некие силы его и хранят, хотя не спасают от всеобщего осмеяния. Он артист, дурак-то, пусть себе вопит, ибо горе его луковое: натер глаза – и потекла по щекам грязь. То-то картинка для лузгающей заморский арахис толпы!
В этой неинтеллигентной среде дурак — единственный интеллигент. Честь ему и хвала.
Все-таки при некоторой подвижке мозгов дурак не такой уж и дурак, потому что думает. Дурень думкой богатеет, а мир — дураками. Ничто на земле дурака не держит, потому дурак и не боится ничего. Потому и режет правду-матку в глаза, в том его божий промысел. Он не святой, но эксклюзивный представитель и парламентер меж двух противоборствующих станов: изгнанными из храма менялами и приходом храма. Он исторически нейтральный арбитр, избранный пожизненно на эту должность, потому что в нем неистребим дух дурацкого идеализма. И нынешний толкучечный глум для дурака — горькое счастье скоморошье. Мне хочется гимн пропеть дуракам, и когда говорят мне из самых дружественных побуждений: «Уймись ты, ненормальный!» или «Не будь идиотом», во мне зреет протест — из принципа и солидарности с этим диссидентским племенем. Дураки венчаны колпаком, как терновым венцом, словно бубенцы его повернуты шипами внутрь.
Дурацкое право очерчено крестом. Предки это понимали. Именами блаженных называли храмы. Купец на площади, дурак на паперти — оба при деле. И входящему под священные своды не миновать было папертного рентгена, даже если это шествовал тот, на чьи деньги храм отстроен. Голь-нищета перекатная на вымоленную копейку кидала ни больше, ни меньше совесть жертвующего: на сколько потянет? И тем диктовала: по форме или по содержанию творить отцу родному свою молитву.
Вольному — воля, а спасенному — рай.
Духовность — какое горькое утешение! — вызревает в страдании. О достойные диатриб фанатики, истязавшие свою плоть, скажите мне: во имя чего? Во имя призрака «калашникова»? Дядюшки Бэна с его неизменно превосходным результатом? Или нашего «спрута», от которого и матерые фэбээровцы в мальчишеской растерянности? И неужели ж нравственно осознанное развитие общества есть целиком продукт его жвачного благополучия? Тогда вослед булгаковской Маргарите хочется произнести на этом инфернальном бале: я в восхищении!..»
Своей религии миру мы так и не открыли. Имплантированный в чрево России марксизм развился в нежизнеспособного уродца, вволю попугав благочестивое человечество. И едва ли после кровавого выкидыша Россия забеременеет снова, а уж коль понесет, то либо нового мессию, либо антихриста. Третьего боговенчанной и распутной нашей родине-роженице не дано.
Душа народа — как озеро: жива пока чиста.
Но давно заболочены берега; был худой мир, а теперь — никакой. Не устерегли, стряхнули с заветного дуба хрустальный ларец, подстрелили зайца, сшибли влет селезня, расколупали-таки хрупкое яичко: «А что там внутри?..»
Ну и что же? Да погибель наша.
Окончание следует
