Мик Харви однажды заблудился в Москве, взял в руки гитару, чтобы понравиться девчонкам, и уверен, что рок-музыка находится в упадке. Об этом легендарный австралийский музыкант, экс-участник группы Nick Cave and the Bad Seeds рассказал «Известиям» в преддверии своего концерта в Московском доме кино.
— В Москве с вами будет очень мощный состав, участники которого играли с PJ Harvey, Игги Попом, The Residents, Faust, Swans и другими. Как вам работается с ними и что за программу вы представите?
— Меня пригласили сыграть песни Сержа Генсбура. Поэтому вся команда была собрана под этот проект. Все настоящие профессионалы, фанаты своего дела, очень сильные музыканты. Они любят то, что играют.
— Ваши пластинки с песнями Сержа Генсбура очень популярны в России. Никто не думал, что стихи великого шансонье можно перевести на английский так бережно и точно. Как в вашей жизни появились эти песни? Чем они и личность Генсбура так тронули вас, что вы решили взяться за эту работу?
— Началось всё с того, что один мой друг, проживающий в Берлине, однажды прислал мне несколько компиляций на кассетах. На них было почти всё, что сотворил Серж в конце 1960-х. Прослушав эти записи, я осознал, что за пределами Франции и некоторых областей вокруг мало кто знает, какого масштаба был этот певец и сколько он всего записал. Ну, может, пару-тройку песен кто-то назовет, и всё. Само собой, я очень заинтересовался этой работой, захотел более широко осветить его творчество в мире. Серж Генсбур и как человек был очень интересным. Но я всё же больше заинтересовался не его личностью, а его творчеством.
— Что было самым сложным в работе над ними и как к вашим версиям отнеслись наследники Сержа Генсбура?
— Самым сложным, само собой, было понять и «расшифровать» его лирику, ибо в его текстах содержится огромное количество метафор, игры слов, шуточных моментов — остроумных и необычных. Поэтому я старался изо всех сил воссоздать этот язык и оголить те чувства, то настроение, которые он вкладывал в свои песни.
Реакция наследников в основном была положительной. Мне удалось их убедить, что я не барыга со стороны, а просто очень заинтересованный именно в творчестве музыкант. Джейн Биркин (актриса, спутница Генсбура. — «Известия») очень удивилась тому, что начался этот проект. Ей казалось, что перевод (с французского на английский) обязательно пострадает и не передаст всех особенностей и красоты оригинала. Но такова природа перевода. В любом случае Джейн довольна, что эта работа была сделана. Кроме того, по ее словам, сам Серж сожалел, что на его песни мало кавер-версий на других языках.
— Вы начинали творческий путь в очень интересное время: в Великобритании и США наступала эпоха панк-рока. Австралийская рок-музыка в это время была самодостаточна или ориентирована на то, что происходило в этих странах?
— В Австралии на нас влияла музыка как из Европы, так и из Америки. И основным было влияние именно панк-рока. Мы слушали то же, что в Нью-Йорке и в Лондоне в середине 1970-х. А там не знали, что происходит у нас, всё-таки мы находились географически слишком далеко. Сейчас всё иначе, а тогда казалось, что в Австралии ты застрял навеки. Поэтому в какой-то момент мы переехали. Это был единственный вариант, чтобы нас заметили.
— Какие настроения витали в воздухе? Что подвигло австралийских мальчишек взять в руки гитары и начать сочинять песни?
— Как и у всех, кто начинает играть в рок-группе, — желание понравиться девчонкам. Но если говорить о том, что нас продвигало в сторону новой волны и панк-рока... Видите ли, в середине 1970-х рок-н-ролл стал слишком раздутым, чересчур самодовольным. Поэтому мы стремились вернуться к более простому звуку, минималистским, так скажем, методам самовыражения.
— В группе Boys Next Door, которую вы организовали в Австралии с вашим школьным товарищем Ником Кейвом, вы играли на гитаре. Перебравшись в Лондон и переименовавшись в The Birthday Party, пересели за барабаны, а позже в составе Crime and the City Solution и The Bad Seeds снова вернулись к гитаре. Насколько сложны были для вас эти музыкальные трансформации?
— Не слишком. Ну, хотя бы потому, что, будучи гитаристом в Birthday Party, параллельно я научился играть на барабанах, так что мне не составляло труда взять на себя ударные. Ну, а потом, возвратившись в Bad Seeds с гитарой, мне пришлось снова учиться, поскольку в предыдущих группах гитарный звук имел другую концепцию, был со своими «примочками». В Bad Seeds требовалось играть вроде бы и более просто, но всё же по-другому, чем в Birthday Party. Пришлось думать, как стать более традиционным.
— Есть ли у вас объяснение, почему музыка, которая звучит на лучших альбомах The Bad Seeds, при очень непростой поэзии тронула самые широкие слои публики? Эти настроения витали в воздухе или вы сами сумели их создать?
— Сами. У нас была своя траектория полета. Мы никогда не стремились стать коммерчески успешными или работать в угоду публике. Просто делали то, что считали нужным. Думаю, музыка, которую мы начали создавать, была и есть сложная, поэтому мы вообще удивились, когда от слушателей пошел такой отклик. Само собой, нам нравится то, что мы делаем, так что тут всё удачно совпало.
— Вы уже приезжали в Москву в составе The Bad Seeds. Какие впечатления сохранились? Есть ли истории, которые запомнились с тех пор?
— Помню, что это были очень душевные концерты. Не особо много подробностей отложилось в памяти, разве что незабываемые цветы, которые нам дарили после каждой песни в Санкт-Петербурге. Еще помню странную историю с мужиком на Mercedes, к которому мы сели в Москве после концерта. Ездили, ездили и всё никак не могли найти дорогу до гостиницы.
Но, кстати, я был в Москве в составе группы PJ Harvey около трех лет назад. Мы играли большой концерт во время дикой грозы с ливнем, и это было совершенно незабываемо! Вообще будет интересно приехать к вам снова с другими товарищами по группе и увидеть всё в ином свете...
— Последний альбом, над которым вы работали с The Bad Seeds, называется Dig Lazarus Dig (2008). Что изменилось в группе с тех пор, когда вы и Ник Кейв были молодыми друзьями-единомышленниками? Общаетесь ли вы хотя бы иногда с Ником, Бликсой Баргельдом и Барри Адамсоном?
— Многое изменилось, уже когда я покинул группу. Потом, записав в 2013 году Push the Sky Away, она показала совершенно другие подходы к звучанию. Знаете, мне трудно это в данный момент анализировать, так как я слишком сильно вовлечен во все текущие музыкальные дела группы и не могу быть объективным.
Что касается общения, то с Ником мы общаемся постоянно и плодотворно, обсуждаем всё, что нужно обсудить, у нас хороший контакт. А вот с Барри Адамсоном как-то не задалось. Я его на самом деле люблю, но многие мнения Барри, его высказывания, в частности обо мне лично, были довольно неприятными, поэтому мне с ним тяжело говорить.
— Почему вы так долго шли к вашей полновесной сольной работе Sketches from the Book of the Dead?
— Вообще этот сольный проект — единичный случай и большой сюрприз. Для меня самого в том числе. Я никогда не считал себя талантливым сочинителем песен и вообще не думал, что способен написать свой собственный альбом. Это был скорее эксперимент, сиюминутный драйв, интересный опыт, который я просто умудрился записать. И я не думаю, что у меня появится еще что-то сольное, так как не чувствую в себе большого таланта к написанию собственных текстов. Я много работаю просто как музыкант в других проектах, и, скорее всего, так оно и будет продолжаться.
— Не кажется ли вам, что современная рок-музыка (за исключением редких представителей «независимой» сцены) начисто лишена харизматики, интеллекта и драйва, который был присущ ей ранее?
— О да, я понимаю, о чем вы говорите. Это сложный вопрос. Мне кажется, в рок-н-ролле за годы было сделано столько всего оригинального, великого, ни на что не похожего, аутентичного, что сделать что-то еще, хотя бы похожее — очень сложно. Кроме того, мир укатился в сторону хип-хопа, рэп-музыки. Я ее не понимаю и не люблю. Ну, и само собой, вы правы насчет харизмы: в нынешнюю эпоху нет тех, кто может сделать что-то действительно стильное, необычное, привлекательное.
Алексей Певчев
