Что же лучше — спокойно жить, без любви и печали?
Или лететь, не боясь упасть, а падая, помнить, что все это все-таки было, было...
И муж, павший на поле брани, и ее вечная верность ему.
...Во дворе бывшей московской школы №127, что неподалеку от Белорусского вокзала, серый обелиск с именами учеников и учителей, погибших в Великую Отечественную. Первой выбита фамилия Якова Евгеньевича Северина, учителя физики.
Он был комиссован по болезни — слабое сердце, но, провожая на фронт сотни своих учеников, не смог остаться в стороне, записался добровольцем в ополчение и погиб в 37 лет в месиве Ржевского котла...
Его могилы нет на карте земли. Но в школе до сих пор сохранился его кабинет, в который может прийти каждый, чтобы услышать удивительную историю любви. И когда как не сегодня, 1 сентября, стоит рассказать ее читателям «МК».
...Между ними была разница в 12 лет. Она звала его Андреем Болконским. Себя — Наташей Ростовой. И долго не могла перейти на «ты». Он был ее классный руководитель и знаменитый учитель физики, об уроках которого тогда говорила вся педагогическая Москва.
Она — 17-летняя десятиклассница, плохо знавшая физику. Галя Дыко, года рождения 1917-го. Рожденная революцией комсомольская Лолита.
В наше время их отношения легко могли бы превратиться в пошлую тему ток-шоу. В те годы удивительная по своей силе и чистоте школьная лав-стори стала легендой.
Любовь может, как у Набокова, испепелить душу. Или подарить крылья для полета.
«Мне показалось, что я преждевременно состарился, потерял вкус к жизни. Не поверишь, но я носил в кармашке крошку цианистого калия, и только мысль о страданиях мамы удерживала меня. И вдруг появилась ты и все перевернула», — уже после свадьбы признавался Яков Северин юной жене.
Много после Галина Ивановна Северина напишет книгу о муже, которую так и назовет «Легенда об учителе», она изменит только имена главных героев — на толстовские Наташу и Андрея. В поздние советские времена книга о запретной любви, непедагогическая поэма, выйдет тиражом в 100 000 экземпляров и будет издана дважды, редакцию засыплют мешками писем.
Я тоже читала ее. С веточкой сирени на обложке.
Из повести Галины Севериной «Легенда об учителе»
«...Я выбежала, завязывая на ходу пионерский галстук. Чтобы сократить путь, свернула на сиреневую аллею возле стены монастыря генеральши Тучковой, та построила его на месте гибели своего мужа – в 1812-м году, в Бородине, и сама стала его настоятельницей. “Если у меня будет муж и он погибнет на войне, я тоже буду любить его вечно”, - я вдруг остановилась как вкопанная. Передо мной в белоснежном кителе с фуражкой в опущенной руке стоял князь Андрей. «…Невысокий, очень красивый брюнет в белом мундире…»
— Это вы?! — ахнула я.
— Я. Здравствуй.
— Князь Андрей?
— Нет. Просто Андрей, по батюшке Михайлович.
Он охотно принял игру, отступил назад и учтиво поклонился, смеясь глазами.
На соседней аллее нетерпеливый голос позвал:
— Натка! И куда она задевалась?
Я стояла не шевелясь.
— Вас, кажется, ищут, графиня?»
«Чем старше становлюсь, тем чаще думаю об отце, и вдруг — ваш звонок», — 79-летняя Наталья Яковлевна Северина встречает меня на пороге своей московской квартиры. Специально для нашего свидания она вернулась на день из подмосковной Немчиновки, той самой Немчиновки, откуда ездила когда-то в московскую школу ее мама.
Дети, и внуки, и правнуки Севериных живут там летом на даче. Я говорю, что накануне 1 сентября хотела бы написать о ее отце — учителе Якове Северине.
Наталья Яковлевна приносит толстую, в четыре пальца, рукопись, напечатанную на пишущей машинке. «Мама печатала двумя пальцами, — улыбается она. — Это ее воспоминания, подлинная история жизни. Мама не только не смогла забыть моего отца. Она не дала ему умереть и в нашей памяти. Все те 70 лет, что она прожила потом одна, отец незримо присутствовал рядом с нами, со мной и с братом, — и на День Победы, и в день, когда они познакомились, и когда объяснились».
«Я хочу воскресить весь тот мир, чтобы все они недаром жили — и чтобы я недаром жила!» — цитата из Цветаевой на титульном листе.
Синяя борода
— Девочка, которая только что вошла, встань, пожалуйста.
Галка с вызовом посмотрела на худощавого, среднего роста человека с густой черной бородой и очень бледным лицом. Это надо же! Опоздать на первый же урок 1 сентября в новую школу.
Она влетела в восьмой класс уже после звонка, плюхнулась на первую парту — в их Немчиновке такое было в порядке вещей, во время объяснения учителя ребята вылезали в окно и мчались по своим важным пионерским делам.
— А теперь выйди из класса и попроси разрешения войти как положено, — спокойно приказал учитель. Его глаза прожигали насквозь. «Синяя борода!» — категорично заявила на перемене Галка девчонкам. — Ненавижу!»
За что она невзлюбила этого не похожего ни на кого учителя, упрямая Галя Дыко и сама себе объяснить бы не могла.
Мама, Марфа Петровна, простая крестьянка, не умевшая ни читать, ни писать, говорила: «Не родись красивой, а родись счастливой!» — и при этом, сокрушенно качая головой, смотрела на старшую дочку. По всем параметрам Галка росла не красавицей — широкая кость, непослушные волосы, сама ершистая. Пионерка!
«К борьбе за дело Ленина будем готовы!» — взметнулись вверх две девичьи руки. Галя с Валей — неразлучные подруги, двоюродные сестры. Валя Дыко — председатель пионерского отряда. Роднит сестер не только пионерия, но и страсть к чтению. Валя берет книжки в школьной библиотеке и дает прочитать Галке — Пушкина, Толстого, Некрасова. А на второй половине у Валиных родителей живет поэт. Через приоткрытую дверь его квартиры можно увидеть аквариумы с диковинными рыбами и кадки с цветами, поэту нужен свежий воздух — он задыхается, астма.
«Валюша, господи!» — мелко крестится Валина мама. Валя смотрит на Галку из окна больничной палаты. Наголо стриженная и веселая. У нее скарлатина. Валя подхватывает на руки больную малышку, пытается ухаживать за слабыми, хохочет. Ночью наступает кризис... Врачи говорят: «Прощайтесь!» Рыдающая тетя приносит Вале крестик на веревочке, от которого та отказалась ради галстука. Как последнюю надежду... Но дочка отводит руку матери и салютует. Многие потом говорили, что Валя была неправа, что это было жестоко по отношению к родителям, зная их убеждения, так поступить. Были и те, кто считал, что мать могла бы понять дочь в ее последний час.
Как бы там ни было, но после смерти золоченый церковный крестик на непокорную Валю-Валентину все-таки был надет. А через два года Эдуард Багрицкий, тот самый задыхающийся от астмы сосед-поэт, напишет «Смерть пионерки», и сестра Валя станет песней. А Галка?
Адриатические волны
— Чистая работа, без помарок, — усмехнулся суровый учитель после первой контрольной, принимая от Галки пустой лист бумаги. Та даже и не пыталась хоть что-то решить. Физика не литература. На красивых словах не уедешь. «Отстающих через месяц будем отчислять, назначаю вам пока репетитора из отличников», — покачав головой, сказал Яков Евгеньевич.
— А я не буду ни с кем заниматься, — хлопнула крышкой парты Галка. Брови физика медленно поползли вверх. «Сама справлюсь».
Никому-никому не могла она признаться: ее жег острый стыд. За, как ей казалось, презрение, которое она прочла в глазах необыкновенного учителя.
Яков Северин стал легендой уже в самом начале своей педагогической деятельности. Выпускник физмата, 22 лет от роду, вошел в высокую школьную дверь и... сразу всех покорил. Ученики рассказывали о нем небывалое! И что может гипнотизировать — достаточно только ему взглянуть своими пронзительными глазами на двоечника, как тот поднимался со стула и покорно плелся к доске. «Съест глазищами», — восторженно сплетничали преподавательницы. А девчонки подбрасывали любовные письма. На которые, впрочем, Яков Евгеньевич не отвечал. Он был сосредоточен и строг и одним появлением мог остановить бучу в классе. Однажды старенькая учительница немецкого, устав от шума, сказала ребятам, что физик сидит в своем кабинете по соседству, — весь урок в классе стояла невероятная тишина, и лишь после звонка вспомнили, что Северина в тот день вообще не было в школе.
Но и человечности, доброты в нем тоже было много. Он единственный вставал, когда в кабинет заходила женщина. «Интеллигент!» — разводили руками тогдашние педагоги, «выдвиженцы» и рабфаковцы.
На литературе в восьмом классе учительница вызывала по очереди читать отрывок из «Евгения Онегина». Девочки — все как одна — выучили наизусть «Письмо Татьяны». Мальчишки — «Мой дядя самых честных правил...» На десятом выступающем литераторша чуть не плакала. «Галя Дыко, может, ты?» К 16 годам Галка знала всего Пушкина наизусть. И как только могло все это сочетаться в ней одной — комсомольский задор и герои совершенно другого, забытого, ушедшего в небытие мира: Онегин, Ленский, Ольга, Татьяна...
«Адриатические волны, / О Брента! нет, увижу вас, /И, вдохновенья снова полный,/ Услышу ваш волшебный глас», — Галка забыла обо всем, окунувшись в поэзию, и не слышала, не видела, как замер в коридоре напротив кабинета их строгий учитель.
«Четверо отстающих, я знаю, занимались с нашим отличником, — раздавая листки с проверочной контрольной по физике, сказал Яков Евгеньевич. — А вот с кем занималась пятая и занималась ли вообще... не знаю, — он выразительно взглянул на Галю. Та еще упрямее вжалась в парту. Испытание она выдержала. Недаром весь последний месяц ездила в Москву заниматься с двоюродным братом. «Адриатические волны, значит?» — задумавшись о чем-то своем и даже и не посмотрев в ее сторону, произнес учитель. А он вовсе не такой уж плохой, Синяя борода.
Формула любви
— На самом деле характер у мамы был непростой, — улыбается 79-летняя Наталья Яковлевна Северина. — Она была плоть от плоти дитя нового мира — боевого, непримиримого. Уже будучи замужем за моим отцом, пришла жить к нему в арбатскую коммуналку, которая раньше была огромной пятикомнатной квартирой. Моя бабушка, мать папы, Ольга Яковлевна, бывшая дворянка, одна справлялась по хозяйству. Мама же ничего не умела делать, один раз сварила курицу — да и ту с потрохами... Отец был очень тактичный, но тут и он не выдержал: «Галя, может быть, ты хотя бы спасибо за приготовленный обед скажешь?» — «Рабоче-крестьянский класс никого и ни за что не благодарит», - гордо ответила мама.
Две разные планеты, два полюса, параллельные прямые, которые вдруг пересеклись.
Когда же все началось? На сиреневой ли аллее в Бородине, где он представился ей князем Андреем, или зимой в подшефной школе — в холодном актовом зале на механическом пианино играла музыка, сами собой прыгали клавиши. Галка замерла, пораженная волшебством звуков, и кто-то рядом с ней, незнакомый, но близкий, голосом их сурового учителя произнес: «Нравится?» То была «Лунная соната» Бетховена.
Пришла пора — она влюбилась... Наивная, детская любовь, обожание педагога, который показал ей другой мир. До окончания десятого класса оставалось чуть более полугода. Едва вытянутая «тройка» по физике и твердая «двойка» по математике. Галка — староста класса. Скажут: что за староста, когда такие оценки?..
«Как это у тебя получается?» — хмурится Северин. Он предлагает ей заниматься с его знакомым, бывшим преподавателем гимназии, и даже платить за это, но Галка опять с гневом отвергает помощь. «Откуда ты такая?» — удивляется он.
Из Немчиновки. Отец — простой столяр, очень добрый, но несдержанный на язык, когда выпьет. Отца она обожает. А что еще?
Галка говорила о своей любви к книгам, о Вальке, умершей в 13 лет, да бог знает еще о чем!
Учитель слушал не перебивая. Галке стало стыдно: заморочила хорошего человека. «Я редко получал такое удовольствие. Мы такие разные. Ты открыла мне совершенно другой мир (она открыла ему?! не он ей?!), настоящий, искренний, живой… Древняя история, рисование, языки, музыкальное училище при консерватории... Все это было дано мне просто по факту рождения. Но я сразу же принял советскую власть. Мне все время хотелось еще большего, преодоления трудностей. Я ведь даже на физику пошел только потому, что был чистый гуманитарий», — они вдвоем брели по бульвару. Никто не удивился, что они вышли вместе из школы — у классного руководителя и старосты много общих дел.
— Три дня назад мне исполнилось 30 лет, — сказал учитель.
— А мне через три месяца будет 18, — весело ответила Галка.
— Вот тут-то и зарыта собака, — почему-то грустно констатировал он.
Она не понимала, как вести себя с ним. Нормально ли это — гулять с учителем по Москве? А тут еще и «двойка» по математике! От смущения, оттого что сама запуталась, как Татьяна Ларина, в ночи написала Якову Евгеньевичу письмо. Не про любовь. В нем она просила его оставить ее, не помогать ей в учебе и вообще предоставить своей судьбе...
— Письмо прочел. Требуются объяснения. Ходить по бульвару холодно, — он не сводит с нее глаз, подобно «грозной тени» ворвался на урок и забрал для разговора. Что же ему нужно?
Из повести Галины Севериной «Легенда об учителе»:
«— Садись! — сухо говорит Андрей Михайлович, и я послушно опускаюсь на какой-то ящик.
Мое бедное сердце неистово колотится где-то. Он шагнул ко мне и посмотрел в лицо напряженным, ищущим взглядом. И мне почудилось — так бывает иной раз во сне, — что я окунулась в теплую прозрачную воду и начала в ней быстро растворяться.
И я говорю что-то невероятное и повторяю это невероятное несколько раз, как плохо выученный урок.
— Я тоже! — слышу я его дрогнувший, странно смягченный голос.
— Что «тоже»? — испуганно переспросила я и увидела, что его брови недоуменно поползли вверх.
— Ты сейчас сказала, что… любишь меня… Давно. С восьмого класса...»
…И по тем временам, когда расстреливали и за десять колосков, роман учителя с ученицей — подсудное дело. Договорились до окончания школы — всего полгода подождать — держать эти встречи в тайне. Учительской красной ручкой он расписал в ее личном дневнике правила поведения: «1. Никаких доверенных подружек, говорить о душевных переживаниях только со мной. 2. Никаких дневников, стихов, писем, кроме (если нужно) переданных лично в руки. 3. Ставь выполнение учебной программы на службу нашей любви до окончания учебного года. 4. Я упрям как бык, люблю тебя крепко и наше будущее, когда я буду любить тебя свободно и гораздо лучше. И никогда, слышишь, никогда не сомневайся во мне...»
Дочь шпиона
А сразу после ее 18-летия взяли папу... Враг народа.
«Только своего отца вини в том, что с тобой так получилось», — вчерашние верные подруги общим голосованием исключили Галку из комсомола.
Она не могла сломать будущее еще и Якову Евгеньевичу. Отказалась от встречи с ним. И бросила школу... «Неужели же ты думала, что я дам тебе уйти просто так?» — учитель был измучен и небрит, черная щетина подбиралась к вискам, он почти не мог говорить.
«Я все обдумал. Приезжай ко мне домой сейчас же. Я буду ждать, очень ждать. И знай: у меня больное сердце, оно может не выдержать».
«Мамы его не было дома. Странно, но ее никогда не было дома. Наверное, он договаривался с ней. Он не стал стелить мне на стульях, как в первый раз. Мы легли вместе. И это было так естественно. Давно забытое детское чувство безопасности охватило меня. Рядом был бесконечно дорогой человек, я была под надежной его защитой».
«Тебе нечего больше бояться. Ты уже совершеннолетняя. Школу ты бросила — я больше не твой учитель, значит, можем пожениться хоть завтра. Я ни минуты не могу быть вдали от тебя...» — сказал Яков.
Они расписались 15 мая 1935 года, в день, когда открылось московское метро, и после загса вместо свадьбы доехали до станции «Дом Советов», ныне «Кропоткинская», — посмотрели на место, где прежде стоял взорванный храм Христа Спасителя.
— Знаешь, когда меня раньше спрашивали, почему я не женюсь, я всегда говорил, что моя невеста еще не выросла, — рассмеялся учитель. — А ведь это была чистая правда, — и произнес строки, которые она услышала тогда в первый раз: «Положи меня как печать на сердце твое». «Откуда это?» — восхитилась Галка. «Песня песней царя Соломона», — он нашел ее руку, поцеловал и нежно прижал к своей щеке. «А любишь ли ты меня хоть чуть-чуть?»
Сказать «честное комсомольское»? Но ведь она уже не комсомолка. Тогда как доказать? «Сильно-сильно — навсегда!»
Дочь Наташа родилась в мае следующего, 1936 года. А еще через 11 месяцев — сын Михаил, названный в честь Кутузова. «Отец находился в состоянии потрясения счастьем, — продолжает Наталья Яковлевна. — До конца своих дней папа боготворил маму. Называл своим третьим ребенком, баловал как мог — разрешал убегать с друзьями на каток, в кино. Он винил себя, что из-за его любви, из-за их раннего брака она пропустила всю юность...»
Вечерами, когда он готовился к урокам в школе, она, опустившись на скамеечку у его ног, клала голову на его колени и читала новеллы Цвейга или слушала, как он играет на пианино «Лунную сонату».
Шагнувший в легенду
— Я помню отца по ощущениям. Вот яркий солнечный день, и мы, счастливые, — я папина дочка, мне пять лет — идем с ним по улице в Немчиновке с реки. И вдруг — истошный крик мамы. Война! — продолжает Наталья Яковлевна. — Папа опускается на землю, по его щекам текут слезы. Все лицо в слезах. И я тоже рыдаю вместе с ним... Это конец.
Вчерашние десятиклассники отправлялись на фронт. «А я стоял, как поп с кадилом, и их благословлял», — у Северина было освобождение от армии из-за порока сердца, но остаться в тылу он не смог. Из части домой прислал три одинаковых фотокарточки — Галке, Наташе и Мише. Каждому со своей надписью. Непохож на себя. Худой, с невидящими глазами. «Люблю тебя бесконечно. Береги детей».
«Отец знал, что, уходя в ополчение добровольцем, обрекает себя на верную гибель. Но, как человек чести, не мог поступить иначе», — горько улыбается дочь, Наталья Яковлевна.
Галке так много хотелось сказать уехавшему мужу: о том, что она все-таки выросла, она давно уже не девочка в пионерском галстуке, встреченная им у стен бородинского монастыря, что ее сердце разрывается от любви, нежности и страха за него. «Милая моя, маленькая…» Она узнала, где находится войсковая часть Яши, пешком по морозу шла туда 20 километров, чтобы повидаться с мужем.
И была их последняя встреча.
Из рукописи Галины Севериной «А была ли девочка?»
«Яша проводил меня до скованной льдом реки. Остановился на пригорке, а я, поцеловав его последний раз холодными губами, пошла обратно. Выйдя на лед, я обернулась: Яша стоял на том же месте, под высокими, опушенными инеем деревьями, солнечные лучи пробивались сквозь них, образуя сияющий нимб над Яшиной головой...»
Таким она и запомнила его: в белом полушубке, подпоясанном армейским ремнем, серой ушанке со звездочкой и золотым блеском над ней. Когда Галка обернулась еще раз, мужа уже не было. Не было навсегда.
...Прошло 70 лет.
Многое, очень многое было за эти годы. Выросли дети. Наташа и Миша. И их дети, и внуки, и даже правнуки... Жили тяжело, в первые послевоенные годы так и вообще впроголодь. Галина обеспечивала семью одна.
Сначала работала в родной 127-й школе пионерской вожатой, затем там же — учителем литературы. Но все-таки педагогика была не ее — в отличие от мужа не хватало терпения. К сорока годам ушла в журналистику, устроилась в «Учительскую газету», писала очерки.
Каждый год в самом конце января, в день, когда состоялось их первое объяснение, она старалась остаться одна в утонувшей в зимних сумерках комнате и вспоминала. Ни дети, ни внуки не знали об этой ее слабости. Это было только его и ее. От их прежней квартиры на Арбате не уцелело ничего. Кроме овального настольного зеркала, приданого свекрови Ольги Яковлевны, в это зеркало они когда-то любили смотреться с Яшей вместе — получался семейный портрет в ореховой раме.
И иногда ей казалось, что за ее отражением, в глубине, по-прежнему стоит Яша, только теперь она была в два с половиной раза его старше.
«И вот я уже совсем спустилась с горы, стою внизу и смотрю на вершину, где осталась моя жизнь. Что же все-таки было в ней? Пожалуй, только те шесть лет, которые я прожила с Яшей, все остальное — суета сует», — на последней странице своей рукописи «А была ли девочка?» напишет Галина Ивановна Северина. В 2008-м, в 91 год, ее не станет.
А была ли девочка? Была или нет?
Она никуда и не уходила. Юная, восторженная — она бежит и сейчас навстречу своему князю Андрею сквозь сиреневую июльскую аллею... Навсегда.
