В семье Евгения Миллера за улыбки и хорошее настроение отвечают его жена Катя и годовалый сын Миша. Сам актер признаётся в склонности к депрессии и раздраженности из-за постоянной работы и самокопания. Он волнуется, выживут ли частные театры после пандемии, и считает, что наказания без вины не бывает. Об этом ведущий артист Московского театра Олега Табакова рассказал «Известиям» в перерывах между читками спектакля «И никого не стало…», премьера которого состоится в новом сезоне.
— Евгений, вам удавалось работать во время самоизоляции?
— В какой-то степени — да, репетировали новый спектакль «И никого не стало…» с помощью конференц-связи. Не так часто, конечно, но это лучше, чем абсолютное бездействие. Хотя уже не могу дождаться момента, когда выйду на сцену.
— Кого играете в новой постановке?
— Если начну рассказывать подробно, раскрою интригу. Сначала хотел сказать «спойлер», но вовремя остановился — замена русских слов иностранными режет мне слух. Стараюсь себя контролировать — стал замечать, что иногда сам забываю, как будет по-русски то или иное слово.
Что касается моего героя, то он очень хороший и порядочный человек, но жизнь распорядилась с ним несправедливо. Пожалуй, это всё, что я могу рассказать, наша история — детективная, интрига должна сохраняться до самого финала.
— Такой персонаж у вас не первый. Задумывались, почему порядочным людям часто не везет?
— Мы много рассуждаем на эту тему, когда разбираем материал, ищем исходные события, обсуждаем мотивации и причинно-следственные связи. У каждого персонажа есть своя жизненная философия, да и наказания без вины не бывает, как говорил Глеб Жеглов. Редко случается, что жизнь действительно поступает несправедливо. Человеку, обладающему способностью мыслить аналитически, нетрудно понять, почему в его жизни происходят те или иные события.
Придерживаюсь мнения, что у нас действует закон сохранения энергии. Если человек заслужил плохое к себе отношение, это непременно проявится. И наоборот: если с кем-то поступили несправедливо, ему всё компенсируется. Жизнь такая штука — бывает, что-то забирает, бывает, возвращает… Думаю, не стоит на нее клеветать. Возможно, ты просто наломал когда-то дров, и сейчас заслуженно за это получаешь.
— Как думаете, когда все ограничения на массовые мероприятия снимут, люди будут ходить в театры? И не страшно ли вам выходить на сцену, ведь социальную дистанцию на ней сохранить трудно, а и в масках не сыграешь?
— Многим сейчас не так страшно умереть от коронавируса, как от голода. В государственных театрах люди получают хоть какие-то деньги, пусть и голые оклады. Не представляю, как выживают частные театры и выживут ли они вообще. Там страшная ситуация. Сколько еще мы сможем протянуть без работы? Я не знаю. И какой будет наша работа, когда всё закончится? Меня очень волнует вопрос с санитарными нормами, массовыми скоплениями людей. Когда езжу в магазин за продуктами, вижу, что большинство людей вообще не соблюдают никаких правил безопасности: не надевают перчаток и масок, ни придерживаются дистанции. Культмассовый сектор, как объявило правительство Москвы, будет открываться в последнюю очередь. Надеюсь, к этому моменту эпидемиологическая ситуация нормализуется. Людям надо начинать зарабатывать деньги, у многих их почти не осталось.
— Вы согласны с мнением социологов о том, что после месяцев самоизоляции начнется волна рождаемости и разводов?
— Всякое может быть, но не дай Бог, чтобы бум рождаемости шел параллельно с бумом разводов. Если честно, вообще не представляю, как можно два месяца не выходить из квартиры супругам с маленьким ребенком. А если жилье еще и без балкона — тут впору повеситься. Бывало, что и мы с женой ссорились, хотя живем в доме за городом. Мне кажется, за это время все уже поняли, насколько это прекрасно — каждый день ходить на работу, получать новые эмоции и новые ощущения, иметь проблемы, которые можно потом обсудить с близкими при встрече.
Впрочем, у меня была радостная причина сидеть дома: это время я был с моим сыном. Когда в прошлом году должен быть родиться Миша, мы в театре как раз выпускали спектакль «Скамейка». Ребенок появился на свет 10 апреля, а премьера была назначена на 18-е. Помню как с репетиций мчался в роддом навестить семью, потом встречал и перевозил их домой. Тогда я попросил Владимира Львовича (Машков — худрук «Табакерки». — «Известия») освободить меня до конца сезона от репетиций новых спектаклей и разрешить просто играть в текущих постановках. Спустя год у меня наконец-то появилась полноценная возможность освоиться в роли отца, понаблюдать за своим сыном, понять, какой у него характер, привычки, пожелания, требования.
— В год у ребенка уже можно проследить характер?
— Конечно, Миша его вовсю показывает. Он пошел в мою жену Катю — растет улыбчивым, радостным, приветливым и контактным. Уже пытается выговаривать какие-то слова.
— Вы так сказали, будто от вас приветливость сын не мог унаследовать.
— Просто у нас в семье за общение и постоянные улыбки отвечает Катя. Я человек, склонный к депрессии, грусти и тоске, а Катя всегда — Ах. Помните, был мультик, героями которого были Ох и Ах? Так вот, я в нашей паре Ох, а Катя — Ах.
— Эта ваша склонность к депрессии — вынужденная артистическая черта?
— Не принадлежу к числу артистов, которые говорят: «Мне нужно выйти из образа». Я постоянно копаю материал, и эти раскопки проходят для меня очень болезненно. Возможно, это моя особенность, а, может быть, так у всех артистов. Мы же все по-разному обучены, кто как умеет, так и тратится, каждый из нас по-своему переживает происходящее. Внутри меня работа идет круглосуточно. 24 часа семь дней в неделю во мне всё это варится — то вскипает и бурлит, то успокаивается.
Мне кажется, что настоящие артисты, художники, люди творческих профессий должны остро воспринимать все, что-то происходит вокруг, болеть этим, чтобы посредством своего существа передать другим. Мы должны изучать жизнь, разбирать, почему происходит то или иное событие, что переживает при этом персонаж, человек. Мы должны всё это понять, почувствовать, пропустить через себя. Это срастание с материалом происходит порой очень остро.
— Берете персонажа с собой домой?
— Я ничего не несу домой, кроме раздраженности и усталости. Конечно, стараюсь, чтобы это не выплескивалось на семью. Меня вообще по приезду домой лучше минут пятнадцать не трогать: я должен спокойно посидеть в тишине, поесть, позаниматься простыми вещами, включить телевизор, расслабиться.
— В вашем актерском портфолио целая гамма разноплановых героев: прагматичные циники, герои-любовники, неврастеники, слабые, жесткие, несчастные, сильные. Тот факт, что вы не застряли в одном амплуа — везение или ваша стратегия?
— Думаю, мне действительно везло на режиссеров, которые видели во мне абсолютно разные черты, порой диаметрально противоположные. Разглядывали нечто, о чем я сам порой не догадывался. Иногда прихожу на пробы той или иной роли и думаю: «Где они это во мне увидели? В каком месте?» А потом начинаю работать и понимаю — да, это про меня!
Мы играем спектакль «Скамейка» по пьесе Гельмана. Помню, когда репетировали, долго-долго раскапывали, что же у меня за персонаж такой: совершенно запутавшийся человек, у него больная душа. Казалось бы, каким местом под это попадаю я? Но, с другой стороны, понимал, что и у меня в жизни были такие ситуации, что у меня тоже есть такие частички характера. Тогда нашел в себе и разбередил болячку человека, который уже давно находится в состоянии внутренней истерики и пытается найти виноватых. Вдруг понял, что и сам так поступал, что у меня тоже были такие моменты. Любая роль — про нашу жизнь, про нас.
— В вашем послужном списке роли в спектаклях Константина Богомолова, одного из самых неординарных современных режиссеров. Какая далась вам сложнее всего?
— Роль Базарова в «Отцах и детях» мне ужасно трудно давалась, внутренняя ломка была такая дикая, что я уже начинал психовать. А Сильва в «Старшем сыне» стала для меня самой легкой работой в моей актерской жизни. Костя как-то сразу дал направление, а всё остальное доверил мне. Дальше я сам потихоньку выстраивал характер. Даже помню, в какой именно момент у меня вдруг произошло срастание с материалом. Собирался на репетицию, умывался и вдруг увидел цепочку у себя на шее… Быстро поменял прическу — зачесал вперед волосы. Всё тут же встало на свои места — я понял персонажа, встал на рельсы, и роль пошла.
Кстати, когда работаю над новым спектаклем, долго не беру новую пьесу домой. Пока идут читки и застольный период репетиций, перед уходом оставляю роль у охраны. Беру только тогда, когда внутри срабатывает некий выключатель, раздается щелчок.
— Олега Табакова артисты театра воспринимали чуть ли не как родного отца. Владимиру Машкову, который пришел ему на смену в «Табакерку», удалось стать для труппы таким же близким?
— Владимир Львович активно включился в жизнь театра, подхватил то, что делал Олег Павлович. Его отношение к артистам и студентам колледжа можно описать как полное погружение. Он отсмотрел весь репертуар, непрерывно работает, разговаривает с нами. К нему можно прийти и сказать: «Владимир Львович, вот у меня дела так и так, подскажите». Никогда не отказывает, помогает со съемками — всегда идет навстречу, если это не мешает театру, конечно.
Он с утра до ночи занимается вопросами двух наших сцен — на Чаплыгина и на Сухаревке. Репетировать может постоянно! На карантине постоянно обзванивал всех, спрашивал, как наши дела, все ли живы-здоровы, нужна ли какая-то помощь. Его отношение к артистам точно такое же, как было у Олега Табакова, но ведь он его ученик. Как может быть по-другому?
Мы только начинаем работать с ним, и я вижу, что Владимир Львович — человек абсолютно увлеченный, преданный театру и артистам. Он хочет поддерживать именно актерский театр, а не какой-то концептуальный, без набивших оскомину — я уже могу это назвать даже извращениями — новых форм. Хочется энергетики, ярких актерских работ. Думаю, что Владимир Машков достойно продолжает дело своего учителя
Наталья Васильева
