О, Ла-Корунья!
Место, где разбиваются сердца при виде спаривающихся среди серых камней кошек. Они мурлычут, демонстративно поднимая хвосты. И думаешь – боже, а вдруг он, этот отдельный кот, прав? Имею ли я право осудить самца, который победно поднимает хвост? Ну и бог с ним, что он заблуждается. Что это всего-то часть игры, и он испытывает этот триумф, только чтобы захотеть ещё раз. По чьему, скажите, разумению?
Это как на Олимпийских играх. Бегун берёт золото на стометровке и, сжав зубы, ждёт четыре года, чтобы взять другое золото на другой стометровке. Он живёт этим, весь отдавшись тренировкам. А кому это надо? Правильно: наследникам Кубертена, организаторам Игр.
Ла-Корунья!
Место, где паркует тунцелов престарелый журналист, вышедший на пенсию по выслуге. Тунцелов глиссирует, и вслед ему дельфины тестируют кротовые норы. У журналиста седые глаза после кессонки. Он уходит на дно, чтобы взять нажимом комок посреди груди. В мегаполисе комок опускают вниз и посылают в унитаз, а в акватории Ла-Коруньи он выходит из носа вместе с пузырьками. Голова потом болит, вот что скверно.
Ла-Корунья!
Я видел тебя по телевизору, когда ездил в командировку на Валдай от спортивной редакции ТАСС. В гостинице «Печальный тропик», отбиваясь в коридоре от местных проституток, я рвался в номер, чтобы включить тебя.
Я так и остался не тронутым женщиной, потому что ты пленила меня, Ла-Корунья!
Башня Геркулеса в Ла-Корунье. Источник
Но всё же с одной проституткой мы разговорились. Она сидела у меня на животе. Её интересовал вопрос, что я думаю о школьном образовании. Тут же она призналась мне, что она не проститутка, а проходит курсы повышения квалификации, и я, лично я, заинтересовал её как представитель студенческой молодёжи Москвы.
В тот момент я учился на журфаке МГУ.
Тогда я говорил ей всю эту чушь про Ла-Корунью и стыдливо прикрывал эрекцию. Не задумывался, потому что образования у меня не было никакого. Воспитание какое-то дали, фантазию, кажется, не убили, а вот системно я мыслить не мог совсем.
Каждый человек казался мне загадкой уже просто по факту его деятельности. Не как душа, сокрытое, непознанное. А почему, например, эта девушка, сидящая у меня на животе, решила преподавать детям историю и МХК?
Я вспоминаю школьные годы.
Мне повезло. Я попал под патронаж моей учительницы по литературе. Да, стало суетливо, и я не мог прикорнуть на последней парте рядом с портретом Мамина-Сибиряка. Или кто там был? Какой-то бородатый мужик с глазами рыси, но не Толстой.
А в шестом классе я надел пачку, белые колготки и вышел на сцену танцевать «Лебединое озеро». Со мной были два моих одноклассника, однако они извлекли из этого другие уроки. Ваграм М. уехал в Америку, в город Ангелов, где, доподлинно известно, нет ангелов, уже нет даже «Ангелов ада», байкеров... Лёша Шенфельд пошёл учиться на математический, то есть тоже сбежал из мира эстетики.
Я, при всём том, что был выставлен на посмешище, обрёл ощущение тропы. Светлана Борисовна решилась взять меня за руку и вести – в меру своей осведомлённости. Она была замужем за каким-то бизнесменом, которому фанатский клуб юбок Светлана Борисовны мечтал однажды устроить «тёмную». Я в клуб официально не входил, но любопытствовал.
Она имела понимание о мире прибылей и эффективности, наверное. Свою дочь она выучила так, что та пошла учиться в МГИМО на факультет пиара.
Чистая случайность, обусловленная в основном территориальным признаком (она поселилась у Парка Победы, а школа была в Давыдково), что она стала у нас преподавать. Чистая случайность, что я заинтересовал её.
Помню, как смотрел в соцсетях фотографии её дочери, сделанные на отдыхе в Испании. Вот она на побережье, игриво смотрит на ползущего к ней рака, вот она в ресторане, ест хамон, вот она обнимается с каким-то испанцем, у которого расстёгнуты верхние пуговицы и виднеется мохнатая грудь.
И в разделе «Любимые книги» что-то вроде: Хемингуэй, Камю, Сервантес.
«Кто это, мать твою?», – думал я.
Приходилось узнавать. Так обрастала плотью моя грёза о Ла-Корунье. А Светлана Борисовна, надевая на урок литературы ожерелье из волчьих клыков, обагренных кровью, туфли на каблуках, стук которых погружал в транс, потому что сами уроки иногда бывали скучными. Она говорила какую-то тарабарщину про мировую культуру, гуманизм. Ни черта не было понятно, но было понятно, что её ноги – это произведение искусства, на которое мне смотреть стыдно, потому что это как зайти с шаурмой в «Эрмитаж».
Я ощущал низкий уровень культуры в себе.
Потому я и пошёл за ней. По большому счёту, она стала моим ментором.
И когда в гостинице на Валдае я лежал на кровати, накрытый телом учительницы нового поколения, я ещё не отдавал себе отчёт в том, что всё происходящее – последствие того менторства.
Мне повезло.
Кто-то спился, кто-то ищет утешения в шумных компаниях, некоторые блуждают в потёмках, теряясь, как применить свои таланты. Иных заносит в самые лихие авантюры. Дай бог им здоровья, и дай бог здоровья тем, кому они будут помогать с растаможкой автомобилей, пригнанных из Китая.
А я скажу лишь то, что любая система школьного образования будет неидеальна. Даже та, в которой у каждого будет ментор. Но лучше, чтобы он был.
Глеб Буланников
