Мы встречаемся с писателем, телеведущим и ординарным профессором НИУ «Высшая школа экономики» Александром Николаевичем Архангельским в одном из корпусов вуза на Мясницкой улице. Именно здесь проходят собеседования — финальный этап отбора лучших абитуриентов из числа рекордных для «Вышки» более, чем десяти тысяч человек, подавших документы.
Спускаемся в студенческое кафе с окнами едва ли не во всю стену и, заказав кофе, начинаем разговор.
— Александр Николаевич, вы с коллегами только что провели ряд собеседований со вчерашними выпускниками школ. Какое впечатление они на вас произвели сегодня? Меняются ли они год от года?
— На выходе мы имеем следующее: конкретных знаний меньше, а умение думать и превращать свои знания в компетенции — значительно больше.
Я очень хорошо помню себя на выпуске из школы. Так вот, я был гораздо сильнее во всем, что касалось отвлеченного, и несопоставимо слабее во всем, что касалось конкретного. Я тогда не понимал, как буду применять свои знания — честно говоря, даже не думал об этом.
Теперь же жизнь изменилась: отвлеченное знание перестало быть ценностью. Ценностью стало знание примененное. Сегодня старшеклассники и выпускники школ думают об этом — это, без преувеличения, очень ясные головы. А насытить их объемом знаний можно.
— Связываете ли вы эту трансформацию с теми преобразованиями, которые происходят в сфере образования в целом и в средней школе в частности?
— Здесь нужно понимать, что высшее образование практически становится всеобщим. Первые два курса вуза — это и есть завершение реальной средней школы, вторые два курса бакалавриата — это начало высшего образования, а два курса магистратуры — это, по сути, полное высшее.
На выходе мы получаем чуть более позднее социальное созревание, но зато многократный опыт. Молодые люди очень рано начинают работать на различных площадках и быстро осваивают разные жизненные стратегии. Это их преимущество.
— Эксперты все чаще стали говорить о том, что век традиционной школы подходит к концу. Следите ли вы за этими процессами, и если да, как вам видится школа недалекого будущего?
— Мне кажется, что весь мир школьного образования находится в кризисе. И это хорошо, потому что кризис — это состояние живого организма: мертвое тело не болеет. Болезни роста возможны только тогда, когда есть сам рост.
Что касается традиционной школы, то, если совсем грубо, классно-поурочная система образования возникла в эпоху Яна Амоса Коменского , потому что перед человечеством стояла задача достичь всеобщей грамотности. Классно-поурочная система полностью соответствовала решению этой задачи. Но мир давно уже поголовно грамотный, а мы все по-прежнему пользуемся классно-поурочной системой. Методика преподавания, выработанная под эту систему, — это когда учитель объясняет содержание нового урока. Линейная. То есть учитель сначала проверяет домашнее задание, потом объясняет новую тему, задает вопросы, потом ученики приходят домой и выполняют очередное задание. И снова по кругу.
А может быть в современной школе все должно быть наоборот? К примеру, ребенок предварительно знакомится с завтрашним материалом — так, как он его понимает, а на следующий день они в классе этот материал осваивают совместно с учителем. Делать это можно не в депрессивно-контролирующей, загоняющей ребенка в бесконечный ступор, а в игровой форме.
— Но ведь большая проблема в том, что детей сложно мотивировать на самостоятельную работу…
— Это дискуссионный вопрос. Мы нередко говорим, что новое поколение стало меньше читать и писать, но ведь это же неправда. Оно стало читать и писать в разы больше, только не то, что нам бы хотелось. Количество написанного в сетях и прочитанного в сетях составляет колоссальный объем, только мы не согласны считать это чтением.
Может быть, мы и правы. Тогда мы должны задать себе вопрос — а что сделать, чтобы они читали что-то другое? Может быть, мы им что-то не то предлагаем? Может быть, мы по привычке несем им в клювиках то, что приносили в клювиках нам в детстве? А время при этом изменилось.
Есть современные методики, которые школа должна втянуть в себя, но для этого она должна понять, что эпоха закончилась.
— Это как раз многие понимают, но что делать дальше?
— Если говорить об учителе, то он должен учиться у своих учеников тому, что они могут дать ему. В ответ он может дать им то, что знает и понимает лучше.
Приведу примитивный пример. Вы попробуйте человеку моего поколения или, тем более, чуть старше рассказать, что такое блокчейн, «интернет вещей» и криптовалюты. Если он не вовлечен в современные процессы, он этого не поймет. Попробуйте начать рассказывать об этом городскому старшекласснику — он ведь вас просто засмеет, потому что знает больше.
Должны быть школы взаимного обучения — наподобие тех Ланкастерских школ*, которые существовали в XIX веке.
Новой модели школы нет, заимствовать не у кого. Но во всем мире есть попытка вернуться в прошлое, которого тоже уже нет. Нет ни экспериментов 90-х годов, ни застоя позднесоветской школы, ни дрессировки классической гимназии. Есть будущее с его вызовом. Мы либо ответим на него, либо нас спишут в утиль, и наших детей, к сожалению, тоже.
— Мрачный сценарий… Возможен ли поиск новых путей со старыми кадрами? Вы когда-то писали о «золотозубых методических дамах» — так вот, как, по-вашему, должен в этом контексте решаться кадровый вопрос?
— Сразу скажу, что являюсь противником поколенческого расизма и считаю, что замена одного поколения на другое сама по себе ничего не даст. А что даст? Давайте выйдем за пределы школы и зайдем в библиотеку.
Типовая библиотека конца 90-х — это такой застойный осколок советского мира. Фикусы, тесные уголки, решетки на окнах, «гавкающие» на подростков библиотекари и так далее.
Так вот, те же самые люди, когда жизнь поставила их перед выбором — либо вписываются в изменившуюся реальность, либо исчезают, — вдруг начали в эту реальность втягиваться. И за ними уже потянулось следующее поколение.
Так и в школе — не поколенческая зачистка, тем более, что это невозможно из-за отсутствия кадров, но сочетание старого и нового перед общей задачей в очень жестких условиях.
Модернизация вообще начинается только тогда, когда деваться некуда. Дойдем до края — модернизация начнется во всех сферах.
— Не так давно вы с вашим соавтором Татьяной Смирновой объявили об окончании семилетней работы над комплектом учебников по литературе для 5-9-х классов. Расскажите, пожалуйста, об их судьбе, а также о том, в чем была ваша собственная мотивация в этом проекте?
— Мы, прежде всего, пошли на апробацию этих учебников в пятидесяти регионах, она начнется в этом учебном году. А пока шла работа, мы обкатывали класс за классом в подмосковной православной гимназии «Образ» с одной стороны, и в столичной Европейской гимназии с международным бакалавриатом с другой. Для нас было важно, чтобы он не вызывал отторжения ни там, ни там, потому что у нас одна страна — для верующих и неверующих, для ориентированных на европейский путь и на консервативный, архаический, с точки зрения социальных практик и традиций.
Что касается моей мотивации, то первое и самое существенное — это представление о том, как литература должна функционировать в школе. Причем я не настаиваю на том, что наше с моим соавтором представление — единственно правильное. Я — убежденный сторонник вариативности.
— Что сейчас вообще происходит с рынком учебников в России?
— Рынок учебников довольно большой, дорогой, действует он по определенным правилам. Сейчас происходят некоторые не всегда понятные изменения, в связи с чем Ассоциация издателей учебной литературы в полном составе, за исключением лишь «Просвещения», даже подала жалобу в Федеральную антимонопольную службу. Дело в том, что, вопреки указанным ранее срокам, не подводятся итоги экспертизы новых учебных линий и когда будут подведены — доподлинно неизвестно.
В июле на сайте Министерства образования для общественного обсуждения были вывешены обновленные требования к использованию стандартов, над которыми работали разного рода комиссии. И это кое-что меняет в устройстве учебных линий.
Хорошо, что государство в лице министров не просто осознало, но и сформулировало то, что учитель и его методическое творчество — главный элемент учебного процесса. Плохо, что при этом возобновились разговоры о едином учебнике по каждому предмету. Невозможно в одно и то же время делать ставку на учительское творчество и на тотальное единообразие учебников.
Нужна общественная дискуссия — это повод для серьезного, неспешного разговора в учительской среде, среде методистов, авторов учебников, министерских работников. Этот разговор должен начаться, но он не совместим со спешкой. А дальше будем говорить о том, как мы видим эту ситуацию с разных точек зрения — с точки зрения государства, с точки зрения бизнеса, с точки зрения методистов и так далее.
— Вы давно работаете в системе образования, но при этом никогда, даже в пору учебы в педагогическом университете, не хотели быть школьным учителем. С чем это связано?
— У Пришвина есть замечательное выражение: «Надо найти хомут по шее». Я всегда хотел заниматься педагогикой, но я слишком своеволен, чтобы вписаться в школьную систему. При этом, надо сказать, что еще при поздней советской власти я вел занятия в различных кружках.
Советская система образования была монолитной, но она сама прорубила, может быть, не понимая, какие будут последствия, двери в этом бетоне. Я имею ввиду сеть дворцов пионеров и домов юного техника. Там уже абсолютно вариативно, по воле преподавателя, в соответствии с его представлениями о направлении пути, выстраивалась индивидуальная траектория для одаренных детей.
— У многих, кто так или иначе следит за вашей жизнью, возникает вопрос — как вы все успеваете? Художественные произведения, работа на телевидении, преподавательская карьера… Что для вас главное?
— Если говорить глобально, то моя жизнь поделена на три части. Одна, начну с самого примитивного, посвящена заработку, потому что я должен кормить семью и трезво оценивать ситуацию с будущей пенсией (точнее, с тем, что у нас называется пенсией). Треть времени я трачу на то, чтобы самореализоваться и, как правило, это плохо сочетается с первым, потому что обычно дело приносит либо средства, либо дает эмоциональную отдачу. И, наконец, последняя треть — раз уж жизнь так распорядилась, что у меня есть некоторая известность, значит, я должен каким-то образом отплатить за это обществу. Так вот, я участвую в общественных проектах — это правозащитная деятельность в классическом смысле, не связанная с борьбой за личную власть, но связанная с отстаиванием прав другого, как священных и незыблемых.
Но чем бы я ни занимался, я занимаюсь словом. Так что кормит меня и поит, и радость мне приносит слово. Я литератор во всех возможных проявлениях. А дальше это может быть связано с телевизионным говорением, лекционной работой, написанием книг и так далее. В общем, все это разные проявления одного и того же.
— В одном из своих интервью вы говорили о том, что ваши дети учатся в обычных школах. Как вы подбирали для них учебные заведения?
— По географическому принципу. Когда росли старшие, мы жили в районе Октябрьского поля, была школа у метро, куда удобно было ходить из дома. Это была обычная школа с хорошими человеческими отношениями, незлобная. В части образования они добирали с преподавателями, которых я брал на поздних этапах, когда уже нужно было готовиться к поступлению. Эта школа дала ощущение социальной вовлеченности. Не избранности и не гетто для «золотой молодежи», а ощущение социальной среды.
Когда в школу пошли мои младшие дети, мы уже жили в другом районе, и они стали ходить во французскую школу на Арбате. Это спецшкола — одна из множества спецшкол.
— А что вы думаете о российских частных школах?
— Я не против частных школ, но в России их очень мало — чуть более 700, порядка 150 из которых находится в Москве и Санкт-Петербурге. Это так мало, что эти частные школы поневоле превращаются в сгустки золотой молодежи. Не потому, что они так хотят, а потому, что избранность поневоле заложена в их статус.
Если бы их были тысячи, десятки тысяч, тогда другое дело. Нормальная частная школа — это когда родитель платит за чуть более качественное, чуть более штучное, но такое же образование. И там дети — не дети миллиардеров, или дети абсолютной политической или какой угодно другой элиты, а просто дети среднего класса, родители которых способны заплатить.
Здесь мы снова вернемся к разговору о том, почему компетенции важнее знаний — знания всегда можно добрать, а компетенции сформировать в разы сложнее. Так и с опытом социального общения в разнородной социальной среде — он, на мой взгляд, важнее, чем идеальные знания.
Беседовал Арслан Хасавов
