Двадцать пять лет, сиречь четверть века, назад, 11 марта 1985 года, Михаил Сергеевич Горбачёв официально вступил в должность Генерального секретаря ЦК КПСС.
Буквально через месяц, на «судьбоносном» пленуме, он объявил перестройку. Перестройка оказалась демонтажом. Социализм, как некое существо, лишённое привычной среды обитания, не выдержал глотка «чуждого» воздуха — внедрения даже отдельных элементов демократии.
Курс на перестройку был в 1985 году объявлен советским руководством «не от хорошей жизни» — просто уже почти никто не хотел всерьёз строить коммунизм; идея изжила себя.
На эту тему хорошо высказался один из персонажей Виктора Пелевина:
«Что делали советские люди? Они строили коммунизм. Сначала казалось, что он наступит после революции. Потом эта дата стала отъезжать всё дальше, и вскоре стала чем-то вроде горизонта. Сколько к нему ни иди, он все равно там же, где был. И тогда, в качестве последнего рубежа, датой наступления коммунизма был объявлен восьмидесятый год. Мы полетели к нему сквозь космос, под руководством КПСС, с песнями КСП, и, пока хоть осколок этой веры был жив, весь мир дрожал и удивлялся. Но в восьмидесятом году окончательно выяснилось, что вместо коммунизма будет Олимпиада. Всё вокруг, как рассказывают современники, ещё казалось железным и несокрушимым. Но всего через несколько лет это несокрушимое железо рассыпалось само. Именно потому, что исчез горизонт. Из материи ушел оживлявший её дух. Стало некуда идти, понимаете?»
Воистину — некуда и незачем.
Перечитывая прессу догорбачёвского времени, понимаешь ясно и окончательно, что никто уже тогда, с начала 70-х годов как минимум, не верил ни в какой коммунизм. Вся официозная публицистика, включая выступления партийных бонз и самого Брежнева, кажется сознательной пародией.
Брежнев собирал коллекцию западных автомобилей, как нынешние олигархи, и любил гонять на машинках «вероятного противника» по Подмосковью, пока его не разбил инсульт. Писано-переписано про семью «главного коммуниста планеты», про его приближённых. Они жили вполне по-буржуазному. Не забывая рассказывать народу о прелестях социализма и коммунизма. Вот ведь прикол. Настоящий прикол.
Прикалывались вожди, прикалывались журналисты, прикалывались деятели культуры. Ибо нельзя, никак невозможно на полном серьезе сочинять: «советский народ, вдохновленный и воодушевленный решениями коммунистической партии и правительства, неуклонно поддерживает и одобряет». Прямо видно, как надрывали животики сочинители.
И чего уж совсем нельзя — так это действительно воспринимать откровенно фальшивое, пародийное, забавное словоблудие как руководство к действию и на самом деле, всерьез «поддерживать и одобрять». А ведь именно так говорили на партийных собраниях, именно эти фальшивые словеса, сочиненные хихикающими в кулачок людьми, считались официальной идеологией большой и великой страны.
Такая страна долго существовать не могла.
Весной 1985 года новый моложавый лидер по имени Михаил Горбачёв провозгласил курс, призванный вывести СССР и весь социалистический лагерь в целом из экономико-политического кризиса.
Ах, эта середина 80-х! Перестройка, ускорение, гласность и «полусухой закон» в придачу. Блаженное время романтического трепета в преддверии каких-то смутных перспектив.
Пресса бурлила, обличала брежневский застой, враньё, лицемерие. Журналисты становились властителями дум. Я сначала, советский ребенок, удивлялся: как это им разрешают писать такое, печатают на публичное обозрение и не сажают? И пришёл к выводу: вся так называемая гласность — это подстава, игра КГБ с целью выявить инакомыслящих. Пусть поговорят, а потом...
Хотя видел: к «игре КГБ» всё не свести. Слишком многое вокруг стало изменяться, рушиться.
Ещё вывешивали по праздникам портреты Ленина на серых административных зданиях — лицо с прищуром и так далее, этак в десять этажей, и в каждом зрачке могло уместиться по окну, — но уже появились у метро частные палатки, в которых продавали разную пёструю, соблазнительную дрянь (с тех пор изменились они мало); уже можно было говорить недопустимые ранее вещи, и даже читать их в легальной прессе, а не в плохих ксерокопиях; смотреть в видеосалонах бездуховность, разврат и насилие.
Эпоха, короче говоря, была интересная, романтическая, с надеждами. А чего, кстати, мы — те, кто застал её в более-менее сознательном возрасте, — хотели? Свободы?
А что это слово — свобода — значило для нас?
Чего на самом-то деле хотели те, кто приветствовал перестройку? Мы, которым тогда было 15-20 лет?
Кто-то удачно сострил, это теперь известная шутка: «Работать, как при социализме, а получать, как при капитализме». Да уж. Многие из нас никак не были готовы отказаться от «завоеваний социализма» (который вроде как не любили) и окунуться в мир «насилия и чистогана». Не готовы. А пришлось ведь.
Великая и смешная эпоха перестройки кончилась на исходе 1991 года. Наступило то, о чём вроде бы невнятно и мечталось в конце 80-х, — нормальный капитализм. Или ненормальный.
Теперь многие из нас, да и те, кто гораздо моложе, ностальгируют по Советскому Союзу. Ностальгия по детству-отрочеству-юности накладывается на раздражение от современных «свинцовых мерзостей русской жизни» — и хочется back in USSR.
А СССР треснул двадцать пять лет назад и через шесть лет развалился. Некуда возвращаться. На этих развалинах уже четверть века, со скрипом и матерщиной, строим что-то новое, и до сих пор не очень-то видно, что именно.
Наверное, через двадцать пять лет снова будем перестраивать.
