«Пришел Маленков — поели блинков». Прибаутка лучше тысяч исторических фолиантов говорит о том, какую память оставил о себе в народе пятый советский премьер. 70 лет назад, 8 августа 1953 года, выступая на сессии Верховного Совета СССР, председатель Совета министров СССР Георгий Маленков объявил о новом экономическом курсе — о переориентации советской экономики, повороте ее к человеку.
Часто его политику называют «маленковским нэпом», и для этого есть все основания. Куда труднее отыскать основания, истоки самой этой политики: до того как Маленков занял пост главы правительства, реформатора в нем абсолютно ничто не выдавало. У Георгия Максимилиановича была репутация правой руки, подручного, тени Сталина, не имевшей, как и полагается тени, собственного мнения. Во всяком случае, мнения, отличного от мнения Хозяина.
Но стоило умереть Хозяину, как случилось чудо: Тень зажила своей собственной полнокровной жизнью, совершенно не похожей ни на свое прежнее жалкое, теневое существование, ни на то, как жил Хозяин. Что, конечно, ничуть не оправдывает совершенного Тенью по приказу Хозяина: руки Георгия Максимилиановича были изрядно окроплены красненьким. Одно «ленинградское дело» чего стоит.
Но факт остается фактом: вопреки заверениям, сделанным на траурном митинге на Красной площади, у гроба почившего вождя, Маленков не только не стал продолжать дело «величайшего гения человечества», но подверг его политическое наследие тотальной, беспощадной ревизии.
В наибольшей степени это проявилось — точнее, успело проявиться (премьерствовал Маленков менее двух лет) — в экономике. Прежде упор делался на развитие тяжелой индустрии, теперь же, сообщил Маленков в свое программной речи перед депутатами Верховного Совета, «у нас есть все условия для того, чтобы организовать крутой подъем производства предметов народного потребления». Глава советского правительства анонсировал резкое увеличение вложений в развитие легкой, пищевой промышленности и сельского хозяйства.
Цитата из стенограммы: «Неотложная задача состоит в том, чтобы в течение двух-трех лет резко повысить обеспеченность населения продовольственными и промышленными товарами — мясом и мясными продуктами, рыбой и рыбными продуктами, маслом, сахаром, кондитерскими изделиями, тканями, одеждой, обувью, посудой, мебелью и другими предметами культурно-бытового и домашнего обихода, значительно поднять обеспеченность населения всеми товарами народного потребления. (Бурные аплодисменты)».
Надо полагать, особенно бурно рукоплескали Маленкову в колхозах. Собственно, здесь-то и родилась поговорка про маленковские блинки. Говоря о сельском хозяйстве, премьер, во-первых, объявил о резком повышении заготовительных цен на продукты, сдаваемые колхозниками государству в порядке обязательных поставок. При этом розничные цены оставались неизменными: все издержки брало на себя государство.
Во-вторых, резко облегчалось фискальное бремя, взваленное на жителей деревни: снижались нормы обязательных поставок с личных подсобных хозяйств и денежный налог (последний в среднем — вдвое с каждого колхозного двора). Кроме того, полностью списывались недоимки по сельскохозяйственному налогу за прошлые годы.
Сегодня эти изменения, возможно, не покажутся такими уж радикальными. Но для деревенских жителей, составлявших на тот момент большинство населения страны, новости были поистине сенсационными — в хорошем смысле этого слова. Впервые за все время «преображения деревни» советская власть сдала назад, проявила милость к самой многочисленной и самой обездоленной категории свои подданных.
Начиная со времен коллективизации, колхозная политика советской власти заключалась в непрерывном увеличении числа сдираемых с крестьянства шкур — как в прямом, так и в переносном значении. К концу сталинского правления налогом стали облагаться даже фруктовые деревья, находившиеся в личной собственности крестьян. Как следствие — колхозники начали вырубать свои сады. По той же причине сокращалась численность живности в личных подсобных хозяйствах колхозников. И не только в личных.
Анастас Микоян (на тот момент заместитель председателя Совета министров СССР), писал в своих опубликованных после его смерти мемуарах, что бедственное состояние дел в животноводстве обсуждалось на заседании Бюро Президиума ЦК КПСС, состоявшемся в конце 1952 года: «Выступил министр земледелия Бенедиктов, который привел засекреченные, точные данные ЦСУ (Центральное статистическое управление при Совете министров СССР. — «МК») — они были убийственными...
С места Сталин задал вопрос: «Почему такое состояние?» Бенедиктов ответил, что плохо работают. Тогда я взял слово и сказал, что эти цифры, к сожалению, правильные и, конечно, объясняются плохой работой, но этому есть причины. Дело в том, что колхозники или ничего не получают за трудодни от животноводства, или получают так мало, что не заинтересованы им заниматься.
Механизации в хозяйствах практически нет. В холодную погоду они не хотят носить воду ведрами, поэтому скот остается без воды и без корма. Цены на мясо и молоко по поставкам давно устарели — они и малую долю издержек колхозов не покрывают. Поэтому колхозники и не заинтересованы в развитии общественного животноводства и поддерживают свое существование за счет приусадебного хозяйства и скота, находящегося в их личном пользовании, который подкармливают в том числе и за счет хищений колхозного добра».
Созданная по итогам заседания комиссия по выработке мер выхода из кризиса предложила очевидное решение — повысить закупочные цены на продукцию животноводства. Однако «вождь народов», вспоминает Микоян, был категорически против: «Хрущев мне потом рассказывал, что Сталин принял это в штыки, сказав, что мы возобновляем программу Рыкова и Фрумкина, что крестьянство жиреет, а рабочий класс хуже живет».
Мало того, Сталин потребовал ввести новые налоги на крестьян, обосновывая это опять-таки тем, что колхозники, по его мнению, живут чересчур привольно и богато. «Крестьянин что? Сдаст лишнюю курицу — и все», — передает Микоян слова вождя. К счастью, новые подати ввести не успели: от «контрольного выстрела» измордованное властью крестьянство спасла смерть вождя.
Кстати, по утверждению Никиты Хрущева, налог на фруктовые деревья тоже был идеей Сталина. «Я рассказывал Сталину, как, посетив свою деревню, заехал к двоюродной сестре в село Дубовицы, — вспоминал Хрущев. — Она сказала, что осенью вырубит свои яблони... Сталин носился с идеей обязать каждого колхозника посадить какое-то количество фруктовых деревьев. А тут даже плодоносящие деревья собираются вырубать. Он на меня очень зло посмотрел, но ничего не ответил. Конечно, и налог не отменил. Сталин рассматривал и колхозы, и приусадебные участки как место, где можно с крестьян стричь шерсть как с баранов. Мол, новая отрастет».
Страна балансировала, по сути, на грани массового голода. Приведем для иллюстрации такой факт: в 1953 году урожайность зерновых в СССР составляла в среднем 7,8 центнера с гектара. «Для понимания критичности ситуации со снабжением продуктами питания надо учесть, что минимальной нормой, ниже которой в стране должен был начаться голод, была, судя по показателям 1947–1949 годов, урожайность 6,9–7,3 центнера с гектара», — отмечает в своей работе, посвященной эволюции советского экономического развития, экономист Григорий Попов.
Словом, хозяйство, доставшееся в наследство преемнику Сталина, что бы ни говорили на сей счет современные поклонники «вождя народов», было отнюдь не в образцовом состоянии.
Поворот к человеку
Помимо объявленного Маленковым резкого облегчения налогового бремени и увеличения закупочных цен, другой важной мерой в пакете реформ стало снижение административных барьеров для развития личных подсобных хозяйств. Правительство разрешило крестьянам увеличить приусадебные участки в 5 раз.
Одним из наглядных результатов стало резкое увеличение доходов колхозников: если в 1953 году средний годовой денежный доход крестьянской семьи составлял 845,2 рубля, то к 1960-му он вырос до 3763 рублей — в 4,5 раза!
По утверждению сына Георгия Маленкова, Андрея Георгиевича, его отец был готов пойти еще дальше: «Далее Маленков предполагал передать крестьянам на добровольных началах земли нерентабельных колхозов и совхозов (то, что сегодня именуется приватизацией) и планировал в дальнейшем создание фермерских хозяйств».
Проверить это, понятно, невозможно. Но есть основания полагать, что Маленков-младший ничего не выдумывает. Фермерство — не такое уж революционное предложение по сравнению, например, с идей отказа от строительства социализма в ГДР с последующим объединением Германии: вместо двух немецких государств-антагонистов, принадлежащих к противоборствующим военно-политическим блокам, должно было проявиться одно — пусть и «буржуазное», но нейтральное.
А между тем такое предложение Маленков выдвинул вполне официально — на заседании Президиума ЦК КПСС. На пару с тогдашним своим заместителем и главой МВД Лаврентием Берией. Но поскольку идея сильно опередила время, номер, разумеется, не прошел: бдительные товарищи по партийному ареопагу раскусили «капитулянтский смысл предложений» и решительно их отвергли.
Ничуть не противоречит фактам и следующее высказывание Андрея Георгиевича: «Маленков начал ломать диспропорцию, сложившуюся в стране за предыдущие годы, когда наша промышленность была нацелена на производство вооружения и средств производства, а не на реальные потребности народа». Для справки: в 1953 году расходы на вооруженные силы были сокращены вдвое.
В основе маленковской политики «лежали отказ от начатой при Сталине гонки вооружений и наращивание инвестиций в потребление наравне с повышением покупательской способности населения, — подтверждает Григорий Попов. — Данная формула будет в 1970–1980-е гг. реализована в Китае во время реформ Дэн Сяопина. Как и в КНР начального периода реформ, в СССР предполагалась низкая норма прибыли для предприятий потребительского сектора...
Новый курс Маленкова связан с тем, что в 1950-е годы в советской экономике обозначился дефицит капитала, который не позволял решать одновременно задачи реформы промышленности и гонки вооружений. Поэтому Маленков предложил пойти на примирение с Западом ради внутренних реформ. Это спровоцировало рост оппозиции во главе с Хрущевым, который в феврале 1955 года обрушился на Маленкова с обвинениями в мягкости по отношению к империализму, в результате Маленков потерял власть».
Последнее утверждение, впрочем, достаточно спорное: «мягкотелость по отношению к империализму» была как минимум не единственной причиной смещения Георгия Максимилиановича с поста главы правительства. Список политических грехов Маленкова, приведенный в постановлении Пленума ЦК КПСС «О тов. Маленкове Г.М.» от 31 января 1955 года, освободившем его от премьерской должности, весьма обширен. Но да, присутствует тут в числе прочего и потворство империализму.
«Тов. Маленков в своей речи на собрании избирателей 12 марта 1954 г. допустил также теоретически ошибочное и политически вредное утверждение о возможности «гибели мировой цивилизации» в случае, если империалистами будет развязана третья мировая война, — говорится в постановлении. — Распространение подобных взглядов... выгодно только империалистическим поджигателям новой мировой войны, рассчитывающим запугать народы «атомным» шантажом».
Как видим, Георгий Максимилианович и тут опередил время. И еще много в чем опередил. Маленков, к примеру, начал борьбу с привилегиями, бюрократизмом и коррупцией партийного и государственного аппарата, чем, по-видимому, сильно облегчил оппонентам задачу своего свержения: любви со стороны номенклатуры это ему, конечно, не добавило.
Именно Маленков первым среди советских руководителей выступил с осуждением сталинского культа. Произошло это на следующий же день после похорон «вождя народов».
«На заседание Президиума ЦК КПСС 10 марта 1953 года, проходившее под председательством Маленкова, были вызваны «идеологи» П.Н.Поспелов, М.А.Суслов, главный редактор «Правды» Д.Т.Шепилов, — пишет историк и публицист Рой Медведев. — Как вспоминал Поспелов, в ходе заседания Маленков подверг редакцию газеты резкой критике, заметив, что природа многих ненормальностей, имевших место в истории советского общества, крылась в культе личности. Подчеркнув, что перед страной стоят задачи углубления процесса социалистического строительства, Маленков отметил: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности».
А вот прелюбопытные воспоминания американского дипломата Чарльза Боуэлена, посла США в Москве в 1953–1957 годах: «Его русский язык был самым лучшим из тех, что я слышал из уст советских лидеров. Слушать его выступления было удовольствием. Речи Маленкова были хорошо построены, и в них видна была логика...
Маленков мыслил, на мой взгляд, в наибольшей по сравнению с другими советскими вождями степени на западный манер. Он, по крайней мере, разбирался в нашей позиции, и хотя он ее не принимал, но все же я чувствовал, понимал ее. С другими лидерами, особенно с Хрущевым, не было никаких точек соприкосновения, никакого общего языка».
Словом, свой среди чужих, чужой среди своих. То, насколько образ мыслей Маленкова отличался от умонастроений тогдашней советской элиты, показывает и самая последняя его речь, произнесенная с высокой трибуны, — выступление на июньском пленуме ЦК 1957 года, на котором он вместе с остальным членами «антипартийной группы», вздумавшей сместить Хрущева (Кагановичем, Молотовым и «примкнувшим к ним Шепиловым») был окончательно изгнан из коридоров власти.
«Нельзя допускать того, чтобы судьбы руководства партией и страной, сплоченность его руководства зависели от случайностей, происходящих от невыдержанности характера и вообще от личных недостатков кого бы то ни было, — пытался убедить Маленков настроенный прохрущевски зал, сознавая уже, впрочем, безнадежность своих усилий. — Товарищи, вопрос о ликвидации поста первого секретаря Центрального Комитета партии был поставлен на обсуждение Президиума ЦК.
Я лично тоже придерживаюсь такого мнения в условиях, когда у нас особенно власть первого секретаря совершенно не ограничена... В наших условиях крайне важно не сосредоточивать власть в руках одного человека. Это опасно для страны и партии».
Такие слова, пожалуй, и сегодня далеко не всеми были бы поняты. В общем, не птенец сталинского гнезда, а какой-то, право, попаданец, провалившийся во временной портал гость из будущего.
Впрочем, для путешественника во времени, которому, по идее, должно быть ведомо грядущее, Маленков вел себя крайне нерасчетливо и неосмотрительно. Так что версия, увы, отпадает: надо искать какое-то иное, менее фантастическое объяснение его «нездешности».
Напомним, в первые полгода после смерти Сталина именно Маленков был первым лицом страны. Главным поприщем упокоившегося «вождя народов» считалось правительственное, пост председателя Совета министров СССР. Который и унаследовал Георгий Максимилианович, заняв кабинет Сталина в Кремле.
Кроме того, Сталин был секретарем ЦК КПСС. Подчеркнем: не генеральным, не первым, а «одним из». Да, фактически вождь исполнял обязанности генсека, но официально такой должности не было: формально все секретари ЦК были равны. После XIX съезда, прошедшего в октябре 1952 года, секретарей стало 10. В этом списке присутствовали в том числе имена Георгия Маленкова и Никиты Хрущева.
Но после смерти Сталина Маленков покинул секретариат. А Хрущев остался. Что и предопределило проигрыш Маленкова в борьбе за власть. Вначале энергичный Никита Сергеевич стал первым среди равных по факту, а вскоре состоялась и официальная «коронация».
В сентябре 1953 года пленум ЦК учредил пост первого секретаря и утвердил в этом качестве Никиту Хрущева. Причем предложение повысить его статус было внесено не кем иным, как Маленковым — на тот момент премьер, видимо, совершено не чувствовал опасности со стороны Хрущева. В стране воцарился дуумвират, или, говоря по-современному, тандем. Но просуществовал недолго. Два медведя в одной берлоге, как известно, долго не живут.
«Ему (Маленкову. — «МК») с Хрущевым политически было по пути, — объяснял Анастас Микоян причины маленковского поражения. — Только он переоценил пост главы правительства (Ленин был председателем Совнаркома) и недооценил роль руководителя партийного аппарата. Сам перешел в правительство, отдав партию в руки Хрущеву. Видимо, не представлял себе, на какое вероломство по отношению к нему мог пойти Хрущев. Непростительная ошибка! Ведь он сам при Сталине сделал этот аппарат всемогущим исполнителем воли генерального (первого) секретаря».
По версии Анастаса Ивановича, причина ссоры Маленкова с Хрущевым была сугубо личной. Все дело якобы в том самом выступлении Маленкова на сессии Верховного Совета, после которого популярность премьера взметнулась до небес. Мол, Хрущеву стало обидно: он тоже всей душой за крестьян, а вся слава — Маленкову.
«Он (Хрущев. — «МК») не хотел ни с кем делить ни славы, ни — главное — власти, — заключает Микоян. — Уверен, именно по этой причине у них, давнишних друзей, пошел разлад». С этим выводом, пожалуй, можно согласиться. Без личных мотивов тут, конечно же, не обошлось.
Но, утверждая, что Маленкову и Хрущеву «политически было по пути», что между ними не существовало никаких идеологических, политических разногласий, Анастас Иванович явно грешил против истины. В противном случае судьба маленковских реформ сложилась бы совершенно по-иному.
Потеря Маленковым всех государственных и партийных постов быстро привела к сворачиванию «маленковского нэпа». Хрущев пошел другим путем. По оценке Григория Попова, фактически он вернулся к сталинскому экономическому курсу, внеся в него некоторые поправки.
«Хрущев возобновил «наступление» на крестьянство: были расформированы МТС, что ухудшило экономическое положение колхозов, развернулась кампания борьбы с личными подсобными хозяйствами, — пишет экономист. — Вместо интенсивного роста аграрного сектора Хрущев предложил освоение целины, то есть возврат к экстенсивным методам в сельском хозяйстве, которые хорошо подходили для военной советской экономики, но исчерпали себя в мирных условиях 1950-х годов...
В результате среднегодовые темпы прироста в аграрном секторе СССР снизились в 1960–1965 гг. до 1,5%, по сравнению с 7,5% в 1958 г. На фоне катастрофического падения заготовок зерновых (до уровня кануна Первой мировой войны) это впервые заставило СССР закупать продовольствие за границей».
С этой точки зрения Хрущева трудно назвать более удачливым политиком, чем Маленков. Да, он победил в схватке за власть и гораздо дольше продержался на ее вершине. Но вот со славой — настоящей, народной — у Никиты Сергеевича в итоге ничего не получилось. Частушки о нем слагали совсем другие, куда менее добрые.
Андрей Владимиров
