Письмо учителю об учителе

«Событие в Останкине» называлась статья в «Учительской газете», опубликованная сразу после телевизионной встречи с Е.Н.Ильиным.

И впрямь оказалось событие!

…Из всей почты об Ильине остановлюсь на одном письме, его прислала учительница-методист из Казани Инга Хаковна Бикбулатова. Инга Хаковна обращается лично ко мне, первые строчки ее письма крайне лестны, но затем она выражает недоумение: отчего я поддерживаю учителя Ильина? Она полагает, что в данном случае я ошибаюсь, и просит ответить, хотя и не надеется на ответ в газете, потому что «дискуссия об Ильине уже прошла». Но это не совсем так. Дискуссия об Ильине, дискуссия о новаторе в педагогике не сегодня началась и не завтра кончится, и чем значительнее педагог, тем больше материала для спора он дает.

…«Вы выдаете метод Ильина за открытие», — пишет Инга Хаковна, и естественно было бы ожидать, что следом она хоть коротко разберет метод Ильина и покажет, что ничего нового в его идеях нет. Но в следующей фразе она пишет: «Но учителей, преподающих литературу примерно как Ильин и лучше него, преподающих ее как искусство, было и есть немало. Я училась у такой учительницы, она преподавала со своей точки зрения, отбирала для разговоров наиболее близкие для нас, старшеклассников, и „ходовые“ темы, мы много смеялись на ее уроках, мечтали, грустили…»

Совершенно верно! Кто возразит? Педагога, о котором можно сказать: «Вот личность!» — встретишь почти в каждой школе. У Ильина же другое — у него есть свой метод, который, судя по письму Инги Хаковны, ей неизвестен.

Вот где беда-то! Вот где начинается серьезное! Даже такая опытная учительница не знает и знать не хочет о новом в ее профессиональной сфере.

И так бывает часто. Разговариваю с директором московской школы, он выступает в защиту Ильина — но о методе его не слыхал. Разговариваю с крупным педагогическим администратором — он судит о Шаталове понаслышке и только от меня впервые узнал имя И.П.Иванова. Спросите организатора внеклассной работы в своей школе — он знает о коммунарском методе воспитания? Изучил его досконально? Изучив — отверг или принял? Или отверг до изучения? Спросите учителя физики — он старался вникнуть в метод Шаталова? Или он отвергает его на том основании, что «выступая в городе Н., Шаталов якобы сказал, будто…» — я часто встречался с категорическими суждениями такого рода. Спросите учителя, от которого зависит музыкальное образование детей, — он знает о методе Дмитрия Ерофеевича Огороднова? Пробовал применять его? Если пробовал, но не получилось — это одно, а если даже и не пытался понять его секреты? Спросите, наконец, своего директора — что взято им из сокровищницы В.А.Сухомлинского? Пытались проводить родительские собрания по Сухомлинскому (т.е. без публичного обсуждения учеников)? Пытались освоить идею интеллектуального фона класса, идею эмоционального пробуждения детского разума? Учат ли всех детей играть в шахматы, без чего, как считал Сухомлинский, развитие детей затруднено?

Не знаю, каким будет результат опроса. Очень может быть, что придется услышать пренебрежительное: «Да ну их, все эти новшества, надоело! Дайте учителю работать спокойно, пусть каждый учит, как хочет!». Или вы услышите жалобы на то, что преподаватель перегружен работой, что инспектора не дают вздохнуть — все так. Все правда. Но если бы видели вы, Инга Хаковна, как хорошо подросткам в школе, где работают по коммунарской методике, какими дружелюбными они становятся, какими деятельными, самостоятельными, и если бы видели вы вдохновенные — другого слова не подберешь — лица шаталовских учеников, и если бы слышали вы, как отвечают — притом все подряд! — третьеклассники Лысенковой, как чисто поют пятиклашки Огороднова в обычном московском интернате, вы поняли бы, о чем я говорю, о чем идет речь, отчего такая боль.

Что произошло? Почему врач считает обязательным для себя быть в курсе новых способов лечения и новых лекарственных средств? Почему все специалисты считают необходимым «не отставать», и если жалуются, то на переизбыток информации, и только педагогическая мысль на голодном пайке, и только в педагогике все новое — под подозрением?

Прежде было так: ученые придумывают, учителя подхватывают. Потом ученые-педагоги по ряду причин перестали что-либо придумывать, и эта роль по необходимости перешла к учителям. Теперь должно бы так быть: учителя придумывают, ученые подхватывают. Но они и не придумывают, и не подхватывают! Что ж, не нам их судить. Одно совершенно очевидно: появился новый тип ученого — учитель-ученый.

Когда говорят: метод Шаталова, метод Огороднова, метод Эрдниева, метод обучения сочинениям Грининой-Земсковой, метод Кабалевского, метод Неменского — тем самым как раз и подчеркивается, что педагоги нашли нечто, прежде школе не известное, и этим новым может воспользоваться каждый.

«Методом Ильина не будут пользоваться, как вы уверяете, — пишет Инга Хаковна. — Невозможно работать по чужой методике, можно брать только кое-что». То есть как это — невозможно работать по чужой методике? А разве мы все не работаем по методикам, открытым до нас классиками педагогики? Разве мы не в институтах из чужих рук получили методику? Разве все, чем мы пользуемся на уроке, мы сами изобрели?

В иную пору учителю совершенно необходимо воспользоваться «чужой» методикой — то есть новыми идеями в своей профессиональной области. К пятнадцати годам работы некоторые (и даже многие) учителя отчасти вырабатываются, выгорают — они начинают тосковать от однообразия школьных дней и уроков. Лучшее средство от этого временного недуга — обновление своей методики, и я заметил, что охотнее всего перенимают, например, метод Шаталова не начинающие учителя и не старые, а те, кто работает в школе 15—20 лет, кто находится в зените педагогического мастерства. Они быстрее всех оценивают достоинства новых методов и понимают учителей-ученых буквально с полуслова. При этом они с радостью говорят: «Вот-вот! И я так делаю!». Это естественно: в работе новатора само собой аккумулируется все лучшее из того, что найдено многими. Он, как писатель, который рассказывает вроде бы лишь о своей жизни, а между тем выражает мнения и чувства всех. Слова «И я так делаю» — не порицание новатору, а похвала…

Так что же, спросят, всем — по Ильину учить? По Шаталову? По Лысенковой?

Читатель почти уверен, что дальше последует: «Конечно, нет! Пусть каждый учит по-своему» — рассуждения такого рода привычны и безопасны.

Но я бы сказал по-другому. В конце пятидесятых годов группа ленинградских педагогов разработала и испробовала в знаменитой «Фрунзенской коммуне» методику коллективного творческого воспитания. После того как по этой методике стал работать «Орленок», во многих городах появились подобные коллективы. И вот что оказалось: чем точнее перенимают опыт, тем выше результат. «Творчески применять новый метод?» — фраза красивая, но довольно часто за ней слышится: мол, осторожнее, не все в методе хорошо, да и вообще он какой-то сомнительный.

Но методики известных новаторов за 25 лет отработаны настолько, что не так-то легко с ходу, с налету улучшить их или упростить. Обычно упрощения ведут к тому, что и результаты получаются неизмеримо хуже, и тогда начинают говорить, что метод не годен («Я пробовал — не получается»). Что за странность! Методу, который описывается словами «Пришел на урок — спросил — рассказал — дал задание — ушел», учатся в институтах пять лет, а новый эффективный метод надеются освоить в полчаса и тут же начать «творческое» его применение. Это издевательство над самим словом «творчество».

Нет, немало педагогов стараются по возможности точно повторить опыт ленинградцев, опыт Шаталова, опыт Лысенковой, и мне кажется, мы сейчас очень нуждаемся в этих повторителях. Поймем же наконец, что значительные идеи на дороге не валяются и что людей, способных на такие идеи, не так уж много — раз, два и обчелся.

…Инга Хаковна приводит пример, на мой взгляд, крайне острый, и разбором этого примера закончу свой затянувшийся ответ. Учительница рассказывает: «Работал у нас один несостоявшийся актер и писатель. Он много знал, играл на уроках, закатывал вдохновенные монологи, ученики слушали его раскрыв рты, были в него влюблены. Чуть не плакали, когда его убрали за несоответствие. Потом его ученики, поучившись у «обыкновенной» учительницы, сказали: «То был не учитель! Он с нас ничего не спрашивал, мы ничего по программе не знали, сочинение писать не умели, мы только интересно проводили время».

Вот драма… Признаюсь, это единственное место в письме, которое огорчает безмерно. С какой легкостью написаны слова «убрали за несоответствие» — кого «убрали»? Знающего, вдохновенного учителя, в которого были влюблены ученики? Которого слушали открыв рты? Много ли таких учителей?..

Вот так и порождаем мы сами опасный утилитаризм в детях: «обыкновенная» учительница лучше подготовила своих учеников к экзаменам, ее ученики с большей вероятностью получат пятерки — все эти полезные качества учительницы нынешние дети оценят не меньше взрослых. Но спросим себя: для жизни-то, для радостных воспоминаний о школе, для духовного развития — кто больше давал детям: «несостоявшийся актер и писатель», которого убрали, или «обыкновенная» учительница, о которой не написано главного — а слушали ли ее ученики?

Вот чего я боюсь, Инга Хаковна, вот отчего бьюсь над этим письмом: боюсь, как бы учителей, подобных Ильину, не стали «убирать за несоответствие». Несоответствие — чему? А с детьми что сделали? Какой урок преподали им — предательства? Сегодня они чуть не плакали, расставаясь с учителем, а завтра преспокойно объявили: «То был не учитель». Не знаю, не знаю… Учеников просто подкупили сиюминутной выгодой — с «обыкновенной» учительницей им, наверно, не пришлось тратиться на репетиторов. Ужасная история!

Если мы не будем всей душой, всеми силами, всеми средствами поддерживать таких людей, как Ильин, Шаталов, Иванов, Лысенкова, мы никогда не сдвинемся с места, а все будем жаловаться, сетовать на недостатки школы и призывать друг друга: «Надо, чтобы… надо, чтобы… надо, чтобы».

Двадцать пять лет пробиваются новаторы нашей школы сквозь каменную стену непризнания, сквозь вязкую глину полупризнания, сквозь пыльные тучи непонимания, подозрений, зависти, мелочной критики, недоброжелательства — может быть, хватит? Как вы думаете? Или я не прав?

…Мы начинаем отвечать перед потомками — сумели ли мы по достоинству оценить талант, увидеть будущее в его зародыше, или мы были настолько некомпетентны, что проглядели его? От нас зависит, будут ли признаны и точно оценены выдающиеся педагоги наших дней, или мы окажемся равнодушными к ним, и потомки наши будут думать о нас — что?!

Почему я защищаю Евгения Николаевича Ильина? Да потому же, почему защищаю и других учителей-ученых — как могу, стараюсь сберечь свою профессиональную честь и не хочу значиться в списке их гонителей, увольте. За несоответствие.

Симон Соловейчик

«Учительская газета», 1986 год, 20, 23, 25 сентября