…Закончился ХХ век. Как ни странно, не в миллениум, а именно сейчас — в этот чумной год, который чуть ли не каждый день потрясает культурный мир трагическими новостями. Еще одна смерть — конец целой эпохи в отечественной культуре. На 99-м году жизни скончалась Ирина Александровна Антонова. При всей своей внешней хрупкости и элегантности Антонова была железной леди, несгибаемой, и могла бы еще пожить (в ее роду много долгожителей), но нет… Должно быть, это рубеж — момент, когда уходят по-настоящему великие столпы культуры. Но даже среди великих Антонова занимала особое почетное место.
…Ирина Александровна Антонова. Леди с железным характером. Что в ней всегда поражало, так это характер стоика, блестящий интеллект, живой и любознательный ум. А еще королевский стиль: юбочный костюм в духе Шанель, тонкие лодочки в сочетании с аристократическими манерами и высоко поднятой головой. В этом она напоминала британскую королеву. Но при всей своей внешней сдержанности, об искусстве она не умела говорить равнодушно — только со страстью. У нее всегда было свое независимое мнение, и она умела его отстаивать. Плыть против течения, добиваться своего. Поэтому ей удавалось невозможное.
Рассказать о жизни этой удивительной женщины коротко невозможно, вот лишь некоторые штрихи. Ирина Антонова родилась в Москве в 1922 году. Унаследовала от родителей любовь к театру и музыке. Отец, Александр Антонов, вышел из петербургской рабочей среды: был судовым электриком, позже возглавил Институт экспериментального стекла. Мать, Ида Хейфиц, окончила консерваторию, но судьба ее складывалась сложно, она работала наборщицей в типографии (умерла, кстати, в возрасте 100 лет). Четыре года семья жила в Германии, но после прихода к власти нацистов вернулась в Советский Союз. После школы Антонова поступила в Московский институт философии, истории и литературы и, еще не успев его окончить, пришла работать в Пушкинский музей. Сегодня сложно поверить, но когда она попала в музей, ставший ее домом, почти 70 лет назад, он показался ей «коробкой», в которой «не хватало воздуха».
— Еще шла война, в марте 1945-го мы оканчивали университет. Профессор Борис Робертович Виппер пригласил меня работать в Музей Пушкина. В то же время меня пригласили в Общество культурных связей с заграницей. Может, второй вариант и был перспективнее, но я пошла сюда в качестве искусствоведа, специалиста по итальянскому Возрождению. Мне тогда не понравилось в музее — здесь не хватало воздуха. Я решила, что долго не пробуду в этой коробке», — рассказывала она мне накануне своего 90-летия.
Аудиенции у Антоновой тогда пришлось ждать пять часов, настолько ее план дня был забит встречами и переговорами. Этот маленький штрих к портрету показателен: Ирина Александровна привыкла много и плотно работать, даже в почтенном возрасте. Может, это врожденная выдержка или закалка человека, пережившего войну, но с самого начала ее работа в Пушкинском была такой — на преодолении. Она пришла в музей молодым искусствоведом, специалистом по Возрождению, а в итоге совершила переворот, подобный революции в искусстве начала ХХ века. В 1961 году она возглавила музей, который на тот момент все еще не мог оправиться от последствий Великой Отечественной. Уникальные витражи конструктора Владимира Шухова — стеклянная крыша над Итальянским двориком — были разбиты.
— В 1968 году я написала письмо Алексею Косыгину (на тот момент председателю Совета министров СССР. — М.М.). Оно заканчивалось трагически: «Не дайте разрушиться музею...». Были постоянные протечки, вся металлическая часть конструкции Шухова разрушена коррозией. Косыгин помог — меня это, честно говоря, потрясло. На следующий день после моего письма пришел ответ: «Не дать разрушиться музею, принять меры». Началась работа, в 1974 году она закончилась. Витражи стали намного больше, а сам музей — светлее, — рассказывала Ирина Александровна.
Она всегда инициировала самые смелые проекты, так и говорила: это политика музея. И самым смелым из них стала реконструкция, которую Ирина Антонова хотела доверить архитектору Норману Фостеру. Впервые о деталях проекта она рассказала в стенах «Московского комсомольца». Тогда, в октябре 2008 года, сразу после Венецианской биеннале, где Фостер представил ей эскизы и планы, Ирина Александровна приехала к нам в редакцию, чтобы дать знаковую пресс-конференцию. Она мечтала о современном здании, наполненном светом и воздухом, которого так не хватало в музее, когда она впервые вошла туда. Помимо реконструкции главного здания и преобразования всей территории в единый «музейский городок», предполагалось строительство двух новых зданий — концертного зала в восточной части квартала (самый известный вариант — «пятилистник») и депозитария в западной. Однако эти идеи не учитывали границ исторических усадеб и предполагали снос ряда флигелей. Проект Фостера не воплотился в жизнь. В итоге новый конкурс в 2014 году выиграло архитектурное бюро Юрия Григоряна «Меганом», и в том же году начались работы. Ирина Антонова долго боролась за проект. Но в итоге была вынуждена покинуть пост директора, написав заявление по собственному желанию, и заняла почетное место президента музея.
Здесь, впрочем, свою роль сыграла и еще одна скандальная история — спор Ирины Антоновой с Михаилом Пиотровским, случившийся на «прямой линии» президента, за наследие Музея нового западного искусства (ГМНЗИ). Этот музей, открывшийся в 1919 году, по сути стал первым государственным собранием современного искусства в мире. Основа коллекции — два собрания знаменитых меценатов и собирателей Щукина и Морозова: это шедевры Мане, Ренуара, Дега, Моне, Гогена, Пикассо, Матисса, Сезанна. Первоначально они располагались в двух зданиях: щукинское собрание — в Большом Знаменском переулке, а морозовское — на Пречистенке. В 1925 году ГМНЗИ стал филиалом Музея изящных искусств, а в 1948 году был расформирован по приказу Сталина. Собрание поделили два директора — глава ГМИИ, скульптор Сергей Меркуров, и востоковед Иосиф Орбели, руководивший Эрмитажем. Ирина Антонова считала, что нужно восстановить историческую справедливость, воссоздать музей и вернуть коллекцию в Москву. Пиотровский напомнил, что еще раньше, в 1920-е годы, из Эрмитажа в Музей им. Пушкина перевезли около 200 живописных шедевров. Это было революционное время перераспределения художественных сокровищ. Как раз тогда Музей им. Пушкина превратился из учебного музея слепков в живописный музей с хорошим собранием подлинников. В этой истории, как и с проектом реконструкции, было много сложных моментов, подводных каменей — спор начался задолго до «прямой линии» с Путиным и шел не один год. Однако и в том, и в другом случае идеи Ирины Антоновой воплотились в жизнь. Пусть и несколько в другом формате. В 2019 году в Эрмитаже и Пушкинском прошли «обменные выставки», на которых показали коллекции: щукинское собрание — в Москве, морозовское — в Петербурге.
В профессиональной биографии Ирины Антоновой много серьезных побед. Она — свидетель и творец важнейших событий отечественной культуры. Таких, как выставка Пикассо в 1956 году. «Началась оттепель, и выставка стала возможна. Основные 26 картин были из коллекции самого Пикассо», — вспоминала она. При ней в 1974 году удалось привезти в Москву «Джоконду» Леонардо да Винчи. Это был последний раз, когда самая известная картина в мире покидала Лувр ради мирового турне. В России ее смогли увидеть более 300 тысяч человек. Еще одной эпохальной выставкой стал проект «Москва–Париж: 1900–1930», показанный в ГМИИ в 1981 году. Благодаря ему вновь заговорили о русском авангарде, который до того был на полвека похоронен официальной идеологией. Казалось, такого искусства просто не существует, но Антонова вывела его из тени. Публика впервые увидела картины Малевича, Кандинского и Шагала, почувствовала связь русского искусства с французской школой — Пикассо и Матиссом. Выставка поставила абсолютный рекорд посещаемости, ее увидели почти 650 тысяч человек, и это событие перевернуло мышление и историю отечественного искусства. Во многом задало новый вектор развития. Антонова, кстати, дружила с Шагалом. Много лет добивалась его выставки, но только в 86-м — спустя год после его смерти — ее удалось организовать. Это была первая выставка Шагала в Москве.
Идейным продолжением парижского проекта стала выставка эмигрантского «русского Берлина» 1920-х годов. Ее удалось организовать лишь после начала перестройки и объединения Германии. Посещаемость снова была колоссальной — более 300 тысяч человек. Еще одной сенсацией середины 1990-х стала выставка так называемого трофейного искусства, которое, как оказалось, таилось в «особом фонде» ГМИИ. Выставки Модильяни, Тернера, Моне — сложно перечислить все знаковые проекты, которые состоялись в Пушкинском за годы руководства музеем Ирины Антоновой.
Но самым сложным и смелым делом ее жизни стала реконструкция музея, к которой она шла фактически с начала своей работы в качестве директора Пушкинского музея. И несмотря на сложности этого пути, ГМИИ все же станет музейным городком — завершить работы надеются к 2026 году.
Ирина Антонова, достигнув вершины музейного Олимпа, могла бы стать неприступной крепостью, но нет. Она всегда была готова ответить на любой вопрос, в своем категоричном тоне компетентного специалиста. Она всегда брала трубку и могла прокомментировать любую культурную тему, о которой ей было что сказать. Только одна тема была закрытой — это личная жизнь. Пресс-служба музея даже выпустила официальный меморандум: никто не должен ничего знать. Такое, казалось бы, возможно только в Британии, где Букингемский дворец тщательно охраняет личность королевы. Но нет, у нас тоже была своя королева — музейного мира.
Ни в одном интервью Ирина Александровна не рассказывала, как познакомилась с мужем, детали этой наверняка романтической истории остаются делом лично семейным. Достаточно сказать, что за Евсея Ротенберга, который, как и она, окончил Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ), она вышла замуж в 1947 году, в 25 лет. До последнего дня они были вместе, они прожили в браке 64 года. Евсей Ротенберг — доктор искусствоведения, автор основополагающих трудов по классическому искусству Западной Европы, заведующий сектором классического искусства Государственного института искусствознания. Евсей Ротенберг считается одним из крупнейших отечественных специалистов по истории и теории западноевропейского изобразительного искусства XVI–XVII вв. «Он мой второй университет», — говорила Ирина Александровна. Его не стало в 2011 году.
У пары есть сын Борис. Долгое время супругам не удавалось завести ребенка, и вот, когда надежда была уже почти потеряна, родился мальчик. В книге «Портреты разного размера», опубликованной в 2014 году, искусствовед Инга Каретникова приоткрыла завесу тайны. До шести лет он рос талантливым, разговорчивым ребенком. В три года знал, кто такой Джавахарлал Неру. А к шести годам стало понятно, что у Бори есть серьезные психические проблемы. Именно Каретникова привела психиатра, и он поставил неутешительный диагноз: ребенок неизлечимо болен. Ирина и Евсей перепробовали все — возили его по разным специалистам, но побороть недуг не удалось. Многие годы Борис прикован к инвалидному креслу.
Когда Ирине Александровне стало плохо, он позвонил соседке, а та вызвала «скорую». Ее отвезли в 64-ю городскую больницу, а позже перевели в Коммунарку — у Антоновой обнаружился коронавирус. Несмотря на все усилия врачей, спасти ее не удалось. Как вспоминает Каретникова, Ирина Александровна больше всего боялась, что когда она уйдет, Борю будет не с кем оставить. Говорила, впрочем, «без драмы, с каким-то марк-аврелиевским спокойствием». В этом была вся Ирина Антонова.
Мария Москвичева
