Мариинский театр показал в «Зарядье» два вечера балета. Даже при соседстве с густой симфонической программой придуманного Валерием Гергиевым II Международного музыкального фестиваля «Зарядье» и сокращении публики до 25% балетные гастроли выглядят полноценным пиром во время чумы. Рассказывает Лейла Гучмазова.
Три балета Алексея Ратманского сделаны в разное время в разных местах, но, собранные в один вечер, выглядят выставкой достижений одного автора. Герой-хореограф здесь разный: романтик в «Семи сонатах», невротик в «Лунном Пьеро», эстет «Concerto DSCH». Все эти образы еще и отличный способ представить балетную труппу Мариинского, затененную Мариинским оркестром с оперой и вздохами, что лучшие времена питерского балета прошли или еще не настали. Труппа всегда воспринимает поездки в Москву как экзамен, и даже при снижении гастрольного градуса до 25% зрителей ей надо было показаться в лучшем виде. Ради этого Мариинский выставил весь обновленный штат, в том числе малоизвестных Москве молодых.
«Семь сонат» Доменико Скарлатти дали им такую возможность. Поставленные в 2009 году для Американского театра балета «Сонаты» появились в Мариинском пару месяцев назад. Они легки и логичны, как балетная неоклассика, где можно получать удовольствие от формы, темпа, гармонии, а смысловые акценты спрятать так деликатно, что их не сразу заметишь. Каждой триольке равна заноска, каждому вежливому крещендо — сближение пар. В «Сонатах» нет резких эмоций — обманчивая гладкость рисунка, как и виртуозность, кроется в деталях. Если кабриоли, то без лихого припечатывания, если туры, то без натужности. Этот подход Ратманский предпочитает со времен «Прелестей маньеризма» конца 1990-х, и с той поры он стал только изощреннее и мудрее. В тексте подсветилось качество исполнения — от мягко уверенной в себе Екатерины Кондауровой до чудной Маши Хоревой, тоненькой, трепетной, очень нежной и легонько заносящейся от туров. А еще «Сонаты» повторили подходы давнего «Поцелуя феи» Ратманского по части преданности искусству: в тексте проглядывают приветы классическим вилисам, музам «Аполлона» и девушкам «Серенады» Баланчина.
35-минутного «Лунного Пьеро» Арнольда Шёнберга Ратманский ставил почти десять лет назад для храброй Дианы Вишнёвой, и Москва не раз могла его оценить. Поскольку в балете нечасто жалуют нововенцев со всей их додекафонией и серийной техникой, «Пьеро» по заслугам прослыл интеллектуальным. Он выглядит не только как изощренный контрапункт к партитуре и нерву времени, но и как парафраз адажио Авроры с четырьмя кавалерами из «Спящей красавицы». Разве что кавалеров тут трое (Кимин Ким, Александр Сергеев, Роман Малышев), и они поперек всякой галантности забывают о своей героине (Рената Шакирова). На этот опус легко накладываются современные проблемы гендерных трений. С одной стороны, живучая модель обожания прекрасной дамы, все как при бабушке. С другой — нахлест собственных эмоций у каждого Пьеро, когда хочется объективации и обладания, но не хочется умножения проблем. Впрочем, героиня не выдерживает идеологического груза, проигрывая в эмоциях как минимум Кимину Киму и, конечно, уступая первой исполнительнице.
После ахроматизма «Семи сонат» и «Лунного Пьеро» идущий финальным «Concerto DSCH» (тоже Американский театр балета, 2008 год) — просто взрыв эмоций. Во-первых, Шостакович, пронимающий даже на четверть полный зал. Во-вторых, хлестнувший оркестр Валерий Гергиев, балет слегка презирающий, но терпящий ради Моцарта, Шостаковича и погоды в доме. Ну и сам Алексей Ратманский, сгустивший в «Concerto DSCH» свой самый недооцененный балет «Болт». Здесь запакованы все его плюсы: экспрессивность формы, открытость цвета, музыкальность и бешено красивый балетный конструктивизм. Плюс великое отечественное ноу-хау 1920-х годов — «танцы машин» с их синхроном и наивной жаждой роботизации. Парни в комбинезонах, как шестеренки, и девушки в косынках, как фонтан ВДНХ, рассыпаются по сцене «Зарядья» в решительных прыжках строителей нового, где целеустремленность — наше все, особенно на гастролях в Москве.
Рядом с этим полным жизни вечером следующий показался искусственным. 50-минутный балет «Дафнис и Хлоя» Мориса Равеля, год назад сделанный в Мариинском Владимиром Варнавой, блистал гламуром с первого до последнего шага. Артисты в офисных двойках с черепами козлотуров на головах важно ходили, обсиживали дизайнерские стулья на авансцене, стучали пластмассовыми розами, укладывались на пол с могильными плитами. На лирической теме кратко сказали «бе-е-е», на пиано спустили штаны при деликатно опавшем свете, но, постояв, окончательно снимать их раздумали. Было и хорошее. Когда передавали приветы «Послеполуденному отдыху фавна» Нижинского или на высоких четвереньках со скорпионьи торчащими конечностями шли вдоль сцены. Сзади, за частоколом прутьев, оркестр во главе с Гергиевым, ни на что не отвлекаясь, занимался сугубо Морисом Равелем, и ради этого можно было пересидеть зрелище, убеждаясь, что при всей пестроте афиши слухи о смерти Мариинского балета преувеличены.
Лейла Гучмазова
