Однажды на остановке ко мне подошёл старик в чёрной шляпе и ватнике. Он взял меня за руку и стал рассматривать пальцы. А потом сказал, что чёрный лак визуально укорачивает кисть и что мне следует почитать Хармса. И ушёл, не дожидаясь автобуса.
Конечно, тогда я не стала ничего читать, запоздало последовав совету никогда не разговаривать с неизвестными. Но несколько лет спустя молодой человек на улице сунул мне в руку ламинированную карточку.
Крупными буквами на ней было написано: «ХАРМС В КАРМАНЕ». А ниже стишок:
Из дома вышел человек с дубинкой и мешком...
И в дальний путь, и в дальний путь отправился пешком.
Этот случай только укрепил моё убеждение, что неизвестным (и Хармсу) сдаваться нельзя.
Вдруг и я начну подходить к людям на улице и советовать им Хармса.
Поэтому когда в университете мы добрались до модернистов, я решила не погружаться в его творчество, а исследовать со всеми медицинскими предосторожностями:
...Мир Хармса вырос на основе народной смеховой культуры и имеет прямое отношение к небылицам, сказкам и анекдотам. Особенно это заметно в цикле "Случаи". Единица цикла — случай, происшествие. Несмотря на нарочитое отсутствие очевидной логики, последовательности, общего сюжета или героев, легко прочитывается общая мысль — обезличивание человека, механистичность жизни, ограниченность пространства и "замирание" времени.
Абсурдным юмором Хармс разрушает сложившуюся в сознании картину «официального» мира, вскрывая его несообразности. И тем не менее абсурд – это не хаос. Его логика свободна от клише и рамок – и тем интереснее, что в «Случаях» Хармс незаметно подменяет реальность клишированными ситуациями, а человека – идеей человека, штампом.
Невозможно осознать и логически проанализировать абсурдное – и это резко усиливает чувственное восприятие.
Абсурд ... – открытое свидетельство бесконечности мира по сравнению с конечностью человеческого сознания,
– пишет литературный критик Ян Шенкман.
Комизм Хармса контекстуален, читателю смешно оттого, что он находится над происходящим, отстранен и не предвзят эмоционально, а личное участие уничтожило бы эффект. И когда мы читаем, как старухи выбрасываются из окна, нас скорее смешит механический процесс, чем пугает суть происходящего.
Французский философ Анри Бергсон считает эту отстранённость главным признаком комического:
Равнодушие – его естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем переживание. Достаточно заткнуть уши в зале, где танцуют, и танцующие тотчас покажутся нам смешными.
С помощью таких образов Хармс высмеивает всё застывшее в жизни и искусстве, называя рассказы «Симфония», «Сонет», «Пьеса», обостряя связь между ожидаемым и реальным содержанием:
Мимо шёл Фетелюшин и посмеивался. К нему подошёл Комаров и сказал: «Эй ты, сало!» – и ударил Фетелюшина по животу. Фетелюшин прислонился к стене и начал икать. ... Тут же невдалеке носатая баба била корытом своего ребёнка.
«Начало очень хорошего летнего дня (симфония)»
Но ритмически «Начало…» и в самом деле походит на симфонию.
Персонажи «Случаев» не рефлексируют, не реагируют на внешние раздражители, не делают выводов, они не добрые и не злые – скорее напоминают предметы. Поэтому, когда они гибнут или калечатся, их совсем не жаль – отчасти потому, что и самим героям почти не больно. В «Охотниках» герою отрывают ногу, но его больше всего заботит, как он сможет дойти до дома.
Хармс высмеивает этот автоматизм, бездумное существование, которые в жизни маскируются под конформизм и желание быть как все.
Например, Хармс использует настоящее время, что, как и в анекдоте, должно создавать иллюзию реальности события. Абсурд: перечисляет не связанные друг с другом явления в одном списке, использует повторы, парадоксы, зачины, характерные для большой прозы, карикатуры.
«Случаи» Хармса почти всегда построены на несоответствии начала и конца, формы и содержания, литературных приемов и жанра. Смешно становится в момент осознания этих несоответствий. В «Четырёх иллюстрациях…» описаны четыре оппозиции. Каждая итерация отличается от предыдущей только высказыванием творческого человека, но настойчиво повторяющийся алогичный ответ сбивает читателя с толку и смешит – большинство рассказов цикла устроены так, что действия в них могут повторяться бесконечно, что составляет основу абсурдистского эффекта в цикле, поэтому для обозначения конца Хармс добавляет: «Вот и всё».
Мой чёрный лак и упорство так же нелепы, как бить корытом ребёнка.
Вот и всё.
Вера Бабенко
