Вчера я вернулся из армии, а сегодня – буквально через две недели – мне будет шестьдесят. Куда же ушли эти годы?
Я гляжу на себя в зеркало, я прислушиваюсь к внутреннему состоянию, я слушаю, что люди говорят… Ну нет мне шестидесяти лет! Это притом, что особо я за собой и не слежу, подвержен вредным привычкам, со спортом никогда не дружил, жизнь меня не катает, как сыр в масле... Помят я бываю с утра, особенно после праздника (и то уже редко), а к обеду я огурчик. А мне шестьдесят.
Нонсенс. Обидно. Годы мои – ауу!..
ГДЕ МОЯ ДЕРЕВНЯ, ГДЕ МОЙ ДОМ РОДНОЙ?..
Отправляться на поиски пропавших лет глупо. Овцы это, что ли. Ну, не волки же их уволокли, пропавшие годы мои, не медведь же их задрал, не дикий секач загнал на дерево.
Медведей у нас вообще нет, последний, в виде чучела, сгорел вместе со старым зданием краеведческого музея. Волков истребил наш охотовед Любокаев – единолично. За матёрым, закрывшим счёт разбойничьей серой братии, гнался через три деревни – догнал и изничтожил. Может, и зря. Оставил наши леса без санитаров.
Только не думаю, что расплодятся там косули да зайцы, аж спасу не будет. Слабо в это верится. А не дай бог (или дай бог) заполонят лес парнокопытные и травоядные – запустят волчье племя со стороны. Или оно само припожалует.
Как отправился один такой молодой волчок из Франции в Канаду, потому что в Европе не стать ему было альфа-самцом, а в Канаде шанс на доминирование оставался. И добрался-таки хвостатый пилигрим до Северной Америки, что осложнял не только лишь сухопутный маршрут.
Волки – они умные, а не только выносливые.
Но мои-то годы не на берегах Онтарио пропали. А где тогда?
Я отматываю время назад, как поцарапанную киноплёнку. Это картинка из детства, когда в деревенском клубе во время киносеанса после каждой части (фильмы крутили одним аппаратом, потом его пьяный механик долго перезаряжал) по белому экрану скакали чёрные пятна, кресты и полосы вместо изображения – и кто-то уже бежал на улицу покурить.
Что было до армии? Детство, отрочество, юность. Те годы точно не пропали, они все во мне: знаниями, впечатлениями, опытом… и щемящим чувством невозвратности. Потому что там был рай.
Был дом, моя деревня (которой давно нет на свете), молодая мама, школа деревенская в четыре класса на девять человек и сельская восьмилетка, наш колхозный интернат, друзья и учителя, забавы и приключения, много прочитанных книг и, конечно, клуб с киносеансами и всякими представлениями.
На Мочегае.
Там были октябрятские звенья и пионерские дружины, значки и галстуки, сбор макулатуры и металлолома, походы, костры, гербарии, снежные крепости, кукольный театр, авиамодельный и судомодельный кружки, новогодняя ёлка, первый велосипед и первый телевизор, лазанья в чужие сады за яблоками и в чужие огороды за огурцами, игра в клёк, уха на берегу Турханки, охота на раков на Мочегае, купание в пруду, ночное (с конями), сжигание резиновых покрышек на горке со стрельбой из ружья в небо на Пасху (так отпугивали нечисть), а сначала сбор этих покрышек по всей округе и закатывание их на крутую гору, катание с этой горы летом на телеге – оглоблями вверх (наклон горы был градусов в сорок пять, а внизу – овраг, в котором весной унесло полой водой мой игрушечный самосвал, подаренный отцом, а чуть выше по оврагу, но ниже той телеги, мы играли на первой просохшей проталине в клёк – разновидность игры в городки, и этот клёк всё время улетал в овраг, где шумел бешеный поток, и тому, кто водил, надо было ещё и не позволить, чтобы вода унесла чурку, на которой вся игра держалась), пубертатный период, юношеские томления, песни под гитару, деление на романтические пары, чёртово колесо и карусель (теперь наш город стоит без колеса и без карусели, их заменили коммерческие аттракционы из резины), газировка за копейку без сиропа, за три копейки с сиропом и за пять – с двойным сиропом, дешёвое и вкусное мороженое, поочерёдное цветение сирени и черёмухи, ландыши, кукушкины слёзки, пахучая земляника, всевозможные грибы: валуи, свинухи, маслята, опята, сморчки, строчки, краснушки, волнушки, лисички, грузди, рыжики, подберёзовики, подосиновики, подгруздки…
Нет, эти годы точно не пропали даром.
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
Существует гипотеза, которую я сам придумал (так мне казалось), но потом нашёл тому подтверждение в других источниках, что Рай – не какое-то географическое место, как библейский Вифлеем или апокалипсический Армагеддон, и не прапериод нашего благоденствия, как поздние мезозой и неолит, это всего лишь метафора, облачённая в притчу.
Это как космос, что не вне, а внутри нас. Это наш личностный, а не видовой путь, его начало, его заря, его исток. Это то, кто (или где) мы до пресловутого пубертатного периода.
Райский период
Пора нашей непорочности до полового созревания, которое и есть аналог грехопадения Евы и Адама. Смена нашего гормонального фона и есть изгнание из Рая – из безоблачного Детства.
Это если не считать Раем внутриутробный период, который завершается нашим истошным криком ужаса при рождении. Утробная память закрепляет за нами позу эмбриона, к которой мы невольно прибегаем всю жизнь, нуждаясь в отдыхе (сне) и одновременно защите от внешнего мира. Когда мы поджимаем коленки и прячем под себя руки. Мы как бы возвращаемся в материнское чрево.
Половое созревание – это начало того, когда время моё пошло на непродуктивные траты, на распыл. Никакого постижения мира уже не было, на всё даётся свой срок, пришла череда пустопорожних брожений и монотонного времяпрепровождения. Это время тупо убивалось.
Все наши уличные компании, первые выпивки, приобщение к курению, матерная лексика и похотливые мысли и деяния – плоды грехопадения изгнанных из Рая.
Поскольку первая часть жизни длится дольше второй, то в эту пропасть улетела вечность.
Я умудрялся ещё читать (обычно книгу за ночь), пробовал уже писать, осваивал ремесло художника – у меня был запасной аэродром. Мои ровесники просто обкрадывали себя самым безбожным образом.
Я тогда не матерился даже, но грешен – сочинял матерные песенки. Они были очень популярны в моей среде.
Видимо, подобно барону Мюнхгаузену, я сам себя тащил за волосы из болота, причём с лошадью тех обязательных норм (без их соблюдения я был бы изгоем), по которым меня несло невесть куда, как звезду по кочкам.
Должен сказать, подобный образ жизни всегда мне претил, как претит поныне, и соучаствовал я в этом лишь по неизбежности и природной уступчивости, что сродни малодушию, слабоволию и мягкохарактерности. Вся моя упёртость жила внутри, как и весь мой протест, а внешне я мало отличался от остальных. Эта маска создала мой довольно фальшивый имидж на многие годы.
ПО СЛЕДАМ ЧИНГИСХАНА
В армию я уходил с облегчением. Во-первых, этот морок на время можно было забыть. И я забыл. Но армия – это не прогулки по цветущему лугу. Моя – особенно.
Монголия, резкоконтинентальный климат, восемнадцатипроцентный недостаток кислорода в силу высокогорья (хотя это и степь), тоска – как на Луне, от которой хочется волком завыть, пресловутая дедовщина… Её я хлебнул по минимуму – у нас был один призыв, «деды» обретались за пределами казармы, с ними мы встречались на работе, на стройке, потому что стройбат, и с этими сразу наладили практически гражданские, мирные и товарищеские отношения, и в нарядах – в прачечную, в столовую, в штаб в качестве посыльного, попав в санчасть…
Все варианты за пределами казармы я минул благополучно, самовар мне за всю службу никто ни разу не начистил – сначала как художнику (их уважают), затем как повару (от них зависят). И служил я физически трудно лишь поваром (спал полгода по три-четыре часа в сутки и, признаюсь, чуть не спятил – тогда мне и дали сменщика), а морально я благоденствовал.
МНР. Кухня.
Покончив с поварёшкой, я покончил и со службой и просто тянул время до дембеля – в своей отдельной комнате с вольным режимом и вообще без солдатской формы – в штатском спортивном костюме.
Мне покровительствовал замполит, научивший пить меня не разбавленный спирт, а ротный (капитан Бутылкин, кстати) просто хорошо ко мне относился. И на многое закрывал глаза, за что другие получали по полной программе. Он был из терских казаков и практиковал свои экзекуции за провинности, а не уставную гауптвахту.
И так последние армейские полгода в МНР я горя особого не знал.
С ИНТЕРНАЦИОНАЛОМ
В армии у меня было три ротных: капитаны Коляда (западный украинец), грузин (фамилию уже не помню, выслужившийся из рядовых после событий на острове Даманском в 1969 году) и Николай Николаевич Бутылкин.
Было три старшины: прапорщики Кондауров (одесский грек), Ватутин (донской казак) и Петраускас Чеславас Владо (естественно, прибалт). Последний меня люто ненавидел, подставлял, потому что всё им пропитое списывал на меня – повара, кормившего две роты в двести с чем-то ртов.
Продуктов мне вечно не хватало, половина была порченой или не дотягивала до нового завоза, я вертелся как мог.
Тухлую рыбу жарил (так велели), чтобы тотчас отдать свиньям, мясные подвешенные туши в подвале смазывал маслом и уксусом, натирал солью, чтобы не подванивали, недостачу хлеба (его ещё и мыши жрали, их была орда) компенсировал всякими праздничными столами с пельменями, пончиками и прочей мучной готовкой (в этом мне активно помогали сибиряки и магазин, где мы подкупали что надо вскладчину).
Были лейтенанты Квочкин (такой безобидный гусак с козырьком на нос), Скороходов (вертлявая шестерёнка), Муравьёв (закомплексованный чмошник, творивший беспредел на дальней точке, где других офицеров не было, которого убрали от греха, иначе его б убили)… старлей Смагулов, такой крепыш… и был старшина Третьяков (взводный, сверхсрочник) – бывший повар ленинградского ресторана «Астория», который много чему меня научил.
Был замполит Порохов (другой), чья присказка в конце любой речи звучала одинаково:
Есть какие-то вопросы, неясные моменты?
Галерея сослуживцев осталась в памяти, как зубы во рту – большинство фамилий повылетало. Сергей Вершинин из Кузбасса мне завидовал (диплом архитектора), потому что главным художником назначили меня, недоучку, а не его. Виталик Григорьев был из Самары. Братья Павловы, Игорь и Юрка, из Тольятти – Игоря, младшего сержанта, назначили моим подмастерьем на кухню.
Валерка Тришкин и Игорь Лукьянчиков – из Орска, земляки, одна община. Рядовой Вохмин – потому что ему, крепкому сибиряку, лейтенант Муравьёв, дохляк, выбил все зубы до одного. Володька Колчин из города Мыски (Кузбасс) – это наш музыкант, наш аниматор, владевший гитарой и репертуаром. Володька Рейн – единственный еврей на всю округу, вечно голодный и хитро выпрашивавший подкормку.
МНР. Я, Лукьянчиков, Тришкин, Колчин.
Бесфамильно, но лицами помню одного казаха, одного татарина и трёх узбеков. И не забуду туркмена Яхьяева, потому что был фактурный и весь заросший шерстью, которая торчала из-за пазухи, наползая на подворотничок. Он брился дважды в день.
Все фамилии туркменов были схожи: Курбангалиев, Курбанбердыев, Анабердыев, Курбанов… Одного звали Аташка (Атанали), вроде он был сын второго секретаря Ашхабадского горкома КПСС. По вине его и компании «просвещённых» азиатов повесился прикомандированный на месяц мужик, было ему уже 29 лет, забрали в армию на истечении призывного возраста. Дело, конечно, замяли.
Мужик был из Оренбуржья, мало того – из соседнего с моим района – Асекеевского. Непросвещённые азиаты были из города Мары. Это такая туркменская дыра. Вышел из пустыни спички купить – его забрали.
Вряд ли я соглашусь, что служба в армии – это два года, вычеркнутых из жизни. Если так, то как быть с утверждением в устах прошедших эту школу, что жизнь делится на три части: до армии, армия и после армии?
По теории относительности Эйнштейна время растяжимо, а если так, то схема вполне убедительна. И эти мои два года не пропали, не ушли по-английски. Они на армейских фото.
Продолжение следует...
Сергей Парамонов
