Около года назад я стал свидетелем разговора двух девушек, споривших о кино. Диалога не помню, но идеологически он был примерно таким:
– Нет, ты что, Годар никогда бы не предал своих идеалистичных героев из-за их идеализма. Об этой черте ещё Вуди Аллен говорил.
– А вот у Пазолини эта линия раскрывалась гораздо лучше, ведь жёсткая материя сливалась с пустой по сути мечтой идеалистов.
– Ну да, совершенно согласна. Кстати, Бертолуччи телесность ставит если не выше идеи, то уж точно наравне с нею.
– Да, я смотрела «Голову-ластик» Линча.
И в таком духе они разглагольствовали минут пятнадцать. Как герои «Вишнёвого сада» Чехова, девушки, казалось, друг друга не слушали и не слышали – просто выстреливали репликами, почти бессмысленными и довольно шаткими. Повторяю, конкретно эти имена и слова в диалоге мною выдуманы, но главная идея осталась. Она такова: в разговоре о высоком надо употреблять огромное количество имён и нестандартных конструкций, которые по сути нельзя ни опровергнуть, ни поддержать.
Внимание, вопрос: смысл приведённого диалога вы поняли?
Я – нет. И уверен, он стремительно и беспощадно стремился к нулю.
Искусство глубоко лично, субъективно и эмоционально; оно обязано иметь право на тысячи расходящихся друг с другом интерпретаций.
Есть один заимствованный термин – неймдроппинг. Проще говоря, это когда речь наполняется авторитетными именами для того, чтобы придать себе смыслового веса. Это явление очень схоже с амикошонством, панибратством (наш материал про них – здесь). Филолог А.К. Жолковский рассказывает про неймдроппинг так: «Как-то потребовалось объяснить смысл этого отсутствующего в русском языке оборота... Тогда я вспомнил фразу, (...) являющую поистине квинтессенцию щеголяния короткостью с великими: «Когда ехали по шоссе хоронить Ахматову, Бродский показал мне место, где погребён Зощенко» («Мемуарные виньетки»). Кратко, понятно, красноречиво. И ужасно вычурно.
У меня есть товарищ, манера разговора которого полностью соткана из нагромождений псевдогениальных имён и псевдоискусствоведческих конструкций. Диалог о книгах или фильмах с ним – примерно тот же, что у тех самых девушек. Одни концепты, постмодернизмы, известные в андеграунде мирового искусства имена, постиронические смыслы и прочая нечисть. Смысл, эмоция (а что ещё может подарить искусство, как не эмоцию!), личное участие в такой беседе – нулевые. Хотя, возможно, это я один такой дурак, раз не разделяю подобную интенцию в разговорах, например, об искусстве. Кто знает...
Ссылаться на авторитет уважаемого критика искусства – не зазорно. Ясное дело, что до нас исследователи по всему миру вдоль и поперёк рассмотрели многих деятелей искусства – в академических монографиях, литературных журналах, публичных лекциях, художественных романах. Но как тонка та грань между собственным мнением, учитывающим авторитетные мнения других, и пустым калькированием точек зрения разных мнимых авторитетов.
Не имея в виду другие сферы жизни, я хочу обратить особое внимание на несостоятельность такой методики в беседах об искусстве. Искусство глубоко лично, субъективно и эмоционально; оно обязано иметь право на тысячи расходящихся друг с другом интерпретаций. Именно поэтому в нём возникает понятие «классики» – багажа мировых шедевров, ценность которых не устаревает сотни и сотни лет. И каждый критик, из-за которого, например, обычный роман становится классикой художественного слова, должен, учитывая точки зрения других исследователей, предложить своё видение книги – оригинальное. Верное ли оно будет, неверное, состоятельное или нет – совершенно неважно, потому что искусство требует личной отдачи: и такая была получена. А просто перечислять заслуги других ученых – смехотворно и искусственно. Искусственно для искусства.
...Возвратимся к диалогу девушек. Мне, наверное, нужно было подойти к ним и, извинившись, попросить перестать молоть искусствоведческую чепуху, литературные штампы и прочую неживую для смысла материю языка. Обраться бы к ним с просьбой: скажите, а вам-то самой понравился фильм? А режиссёр? Что ещё посоветуете?
Но в тот момент я отчаянно пытался уловить смысл их напыщенных речей. Не смог. Я, верно, точно дурак.
Борис Поженин
