Роджер Уотерс указывает на компакт-диск, лежащий на микшерном пульте: «Есть множество песен, которые не вошли сюда». Прошлая весна, мы разговариваем в студии на Манхэттене. Пластинка на пульте — предварительный вариант последнего диска Роджера «Is This the Life We Really Want?». «За минувшие годы я кучу всего произвел, но так ничего и не выпустил, — говорит бывший вокалист и басист Pink Floyd. — Я вообще нечасто об этом думаю. Сейчас мое внимание сфокусировано на том, что сделано. Я даже не могу вспомнить, почему все это время я не выпускал пластинок. Просто без понятия на этот счет».
«Все то время» — это 25 лет, прошедших с момента выхода его последнего полноценного сольного альбома, выпущенного в 1992 году — «Amused To Death». Это период, за который случился только сингл «To Kill The Child» (выпущен в 2004 году в цифровом формате) и опера «Ça Ira». На гастроли Роджер в основном ездил с материалом Pink Floyd («The Dark Side Of The Moon» 1973 года, «The Wall» 1979-го).
73-летний Уотерс вернулся в этом году со своим новым концертным спектаклем — «Us + Them». Шоу впервые было показано в Канзас-Сити 26 мая, а весь октябрь оно будет колесить по Северной Америке (планируются даже дополнительные показы в следующем году). Тематика вполне вписывается в творчество Pink Floyd. В том числе очевидны и отсылки к работе 1977 года «Animals», только на этот раз прицел наведен на нынешнего президента США Дональда Трампа. К тому же это первое концертное шоу Уотерса, построенное вокруг нового материала, после гастролей в поддержку «Radio K.A.O.S.» 1987 года. Идея шоу «Us + Them», названного Уотерсом в честь песни с «Dark Side Of The Moon», заключается в попытке показать, «что любить друг друга хорошо, а строить препятствующие этому стены — плохо». Как оказалось, для иллюстрации тезисов Роджера отлично подошли и новые песни с последней его пластинки — «Déjá Vu», «Picture That» и «Smell The Roses».
Впервые о новой пластинке я говорил с Уотерсом, когда он все еще продолжал над ней работать — в трейлере на фестивале Desert Trip в октябре 2016-го. В этом году мы встретились снова. Дело было в конце апреля, в Нью-Джерси — прямо перед началом полноценных репетиций нового тура музыканта. Это длинный и непростой разговор, благодаря которому можно понять истоки постоянной активности Уотерса, который готов вновь и вновь отстаивать свои убеждения.
Роджер предстает в черной майке и джинсах — он сидит во вращающемся кресле, выглядит наконец-то отдохнувшим и явно готовым пуститься в путь. Уотерс говорит мягким низким голосом — чуть громче шепота. Но при этом он совершенно точно уверен в себе и гордится новой работой.
«Что ж, мы снова здесь», — сказал мне Уотерс, взглянув на компакт-диск перед ним. И замолчал.
Прошло четверть века с момента выхода вашего последнего студийного альбома. Когда вы начали писать новые песни и была ли для них общая тема или предпосылка?
Много лет назад — где-то в районе миллениума, когда я начал снова ездить в турне — я провел месяц в Нассау (Багамские острова, — прим. RS) и попросил туда кое-кого подъехать. Это была группа с гитаристом Дэйлом Брамхалом II, там мы записали шесть или семь треков. Одна из тех песен мне очень нравилась. Но она была абсолютно сюрреалистической. «Рассвет судного дня был во мраке/ Весь в дыму» — это была первая строчка. На моем новом альбоме эта песня тоже есть — она получила название «The Most Beautiful Girl In The World».
Часть песни была о ковбое, приговоренном к повешению. Теперь песня про девушку, погибшую при бомбардировке. Я немного ее адаптировал к современным реалиям — с дронами и бомбардировкиой. Текст был доделан примерно полгода назад, и я наконец-то смог сказать себе: «Черт, наконец-то я смогу использовать эту песню».
Тексты в песнях довольно сухие — они примерно как в древних песнопениях. В качестве примера может подойти «Picture That», где повторяющийся речитатив отсылает к рок-театру.
Песня «Is This The Life We Really Want?» интересна тем, что я работал с музыкантами, которых ранее никогда не встречал. Это были друзья продюсера альбома Найджела Годрича — барабанщик Джоуи Варонкер, а также гитаристы-клавишники Гас Сифферт и Джонатан Уилсон. В самом начале работы мы с Найджелом друг к другу присматривались. Я мог сказать: «Давай сбавим скорость наполовину». Или: «Может, в два раза быстрее?». Однажды он мне выдал: «А ты будешь играть?». Играть что? «Играть на басу». А зачем? (смеется).
И это все стало творческим методом. «Почему бы тебе сейчас с группой не сыграть?». Тогда мы взяли бумагу и написали какие-то простые аккорды для меня — чуть ли не на коленке. После этого я и сказал: «О, дайте мне этот чертов бас». Все было записано с первого дубля.
«Picture That» рождалась немного по-другому, это было больше похоже на обычный творческий процесс. Но вот «Is This The Life We Really Want?» мы записали с одного дубля. На самом деле, это часть стихотворения, которое я написал в 2008 году. Просто решил порассуждать о всяком разном.
В альбоме автор словно бы находится в осадном положении. Это чувствуется и в образах, и в эмоциях.
Все это напоминает поезд-беглец (указывает на компакт-диск, лежащий на микшерном пульте). Мы все несемся на этом поезде. Страшно до смерти. На любом повороте он может сойти с пути. Может начаться атомная война, а всем плевать. «Ну и что?». Вот ваша работа как журналиста в наше время совершенно невозможна — сейчас любая поступающая к людям информация воспринимается максимально агрессивно.
А я продолжаю твердить одно и то же. Я знаю, что многие воспринимают меня как безумца. «Is This The Life We Really Want?», — спрашивают люди. — Это он вообще о чем?». А значит это ровно то, что значит. Речь идет о состоянии бесконечной войны. Ваше правительство постоянно переписывает законы, забирает все больше гражданских свобод. Вы так хотите жить? Если нет, то что вы можете сделать? Есть какой-то выбор? Или поезд несется так быстро, что уже нет способа затормозить? Или будеть кого-то, что надо сбросить скорость?
В этой же титульной песне есть строчка, в которой демократическая схема определяется: «как скажем, так и будет». Для меня это совсем не демократическое определение. Это какая-то мафиозная формулировка.
Тут есть своя доля правды. Но проблема с пониманием демократии уже очень давно существовала. Британский король Георг V говорил: «Демократия — это греческая глупость. Она дает особые полномочия самым обычным людям» (смеется). Сказал как настоящий монарх!
Когда вы росли в послевоенной Британии, вам Америка казалось идеальной с точки зрения общества и культуры?
Америка представляла собой общество потребления. Оттуда пришли джинсы и белые гольфы. В этом были наивность и хвастовство. Возможно, я был заражен такими суждениями благодаря матери. Она посетила Америку во второй половине 30-х, но была только в Техасе и Огайо.
Как основатель Pink Floyd, вы чувствуете свою ответственность за подъем психоделии и саму по себе хиппи-утопию?
Ох, совсем небольшую.
То есть вы с самого начала были циником?
Да я никогда к этому не имел особого отношения. «Flower Power»? Да вы что, издеваетесь, черт возьми? Никоим образом! Вы должны помнить, что я рос на Олдосе Хаксли, Джордже Оруэлле и Герберте Уэллсе. Мы не слушали Тимоти Лири и Оусли Стенли. Это все было за рамками. Даже наполовину образованные люди могли в этом разобраться. Я достаточно стар, чтобы помнить правительство Этли (Клемента Этли, британского премьер-министра с 1945 по 1951 год). В Англии была настоящая социальная революция после Второй мировой войны. Наступило похмелье от повелителей, которые символизировали индустриальную революцию и викторианское общество. Состоялась настоящая попытка создать здоровое общество. У нас все еще есть Национальная служба здравоохранения, которая в десять раз лучше, чем любая медицинская служба, которой когда-либо придется вам воспользоваться.
В лондонской жизни 60-х было что-то еще важное кроме музыки?
Все, что было важно в те времена, никак не было связано с происходящим на Кэрнаби-стрит (центр «свингующего Лондона» и прогрессивной моды, — прим. RS). The Beatles сделали поп-музыку легитимной платформой для выражения чувств — настоящих эмоций и идей. Вот это была настоящая революция.
Вы ходили в архитектурную школу. А когда-нибудь задумывались, будучи студентом, о работе в законодательной сфере, социальной или политике?
Нет, я бы не смог заниматься политикой.
У вас есть подходящая для этого агрессия.
Я могу быть агрессивным. Я могу объективизировать то, что я думаю. Могу быть последовательным. (Пауза). Я пошел в рок-н-ролл, потому что хотел трахаться. Говоря это, я все еще интересуюсь тем, как работает политика и как люди организуют себя, что делают разные общества и почему они это делают.
Вы писали песни, чтобы протестовать или убеждать?
Что вы имеете ввиду?
Ну вы же истории рассказываете, создаете образы. Вы пытаетесь людям рассказать о том, что вы сами видите, рисуете правду. Или все же вы пытаетесь их сориентировать?
Не знаю. Половина песни «Déjá Vu» вообще не вошла на новую пластинку. Последний куплет был вырезан. Но его стоит процитировать: «Если бы я был Богом/ Я бы никого не выбрал/ Я бы даже приложил усилия/ Чтобы люди были довольны/ Чтобы отказаться от Рамадана и Великого поста/ Время лучше потратить/ В компании друзей/ Преломляя хлеб и разрезая путы». Многие люди начали бы после этого: «О, да он же старый антисемит». Ну уж нет. Если я говорю об избранных людях, я не имею ввиду иудейскую веру. Я говорю обо всех верованиях вообще. Всех последователях абсолютно всех вероисповеданий.
Но до кого вы хотели достучаться этим альбомом? Как вы хотите, чтобы на него реагировали? Что вы вообще из этого опыта вынесли?
Окей, это хороший вопрос (длинная пауза),
Я бы хотел достучаться до людей, которые ищут себе друзей. Тех, кто мог бы помочь им держаться своих позиций и видеть мир вокруг. И говорить о том, во что они верят. Многие годы назад на моей свинье (постоянный элемент концертного шоу Уотерса, — прим. RS) была надпись «Хабеас корпус актуален» (речь о понятии английского права, которым гарантировалась личная свобода, — прим. RS). Люди думают: «О чем это он?». Когда вас отметелили на улице или вы гниете в тюремной камере, вы ее точно получите. Вы, американцы, позволили, чтобы ваш закон был подорван, и у вас теперь будет то же самое. И вам не к кому за помощью обратиться. Теперь все, что нужно, — это какой-нибудь аноним, который заподозрит, что вы состоите в террористической организации. Вас теперь точно заберут, а потом подвергнут пыткам и будут гноить в тюрьме вечные веки. Без доказательств, без единого проведенного судебного заседания.
У вас есть американское гражданство?
Нет.
Но есть вид на жительство.
У меня есть виза. Я плачу налоги — много налогов.
Как британский гражданин, вы проголосовали против Брексита?
Если бы я голосовал, я бы, очевидно, проголосовал за то, чтобы остаться в Европейском союзе.
Вы не голосовали?
Меня не было в стране. Это был один из тех случаев, когда всем казалось, что все предрешено. Конечно, и я тоже вместе со всеми. «Это нелепо. Было бы так глупо».
Вы сожалеете, что не голосовали, учитывая, что разница по итогам была сравнительно небольшой?
Да, я думаю, что стоило. Всем было бы гораздо лучше. Я бы неправ.
Когда вы пришли к пониманию, что у вас рождается именно полноценный новый альбом?
Это было два года назад, когда я начал работать с Найджелом. Не то, чтобы мы это время вместе трудились. Мы вместе занимались музыкой в течение трех недель, потом не виделись друг с другом около полугода, потом еще работали три недели. Этому предшествовала моя радиопостановка. Там и много разговоров было, и куча песен. Я иногда их людям ставил, и они тут же: «Они очень хороши. Ты должен записать диск!».
К тому времени я уже был знаком с Найджелом, потому что он микшировал звук к моему концертному фильму «Roger Waters: The Wall». Представилась возможность проиграть материал и Найджелу и он такой: «Хм-м-м». В общем, он выразил интерес поработать над этим. Потом он говорит мне: «Давай сделаем вот это на восемь строчек, а вот это на четыре». Я: «Постой, тут все длится два часа, а ты всего семь минут выбрал. Что со всем остальным-то делать?». Он: «Давай просто с этого начнем».
Насколько сложно это было принять, учитывая, что вы, как правило, сами себе хозяин?
На этот раз я все решил иначе построить. Я уже с самого начала работы с Найджелом понял, что у меня будет очень много возможностей для реализации всяких мелочей и идей относительно записи. Или даже я могу задуматься о чем-то большем. У него было все под контролем — это был для меня совершенно новый расклад.
Но право вето у все-таки было?
Пришлось применить несколько раз.
Есть какие-то примеры относительно музыки или текстов?
Да, всякие мелочи. Найджел придерживался мнения, что пластинка не должна быть чисто политической. Мне пришлось убрать из «Déjá Vu» строчку «склонись, Иерусалим». Первый вариант припева был такой: «Может, кухарка/ Испечет хлеб сделает рис или просто отварит кости/ Склонись, Иерусалим/ Сними с себя свою ношу». И вот тут скрывалась большая проблема, потому что Найджел любыми способами пытался избавиться от отсылки к Иерусалиму. Я сказал ему, что для меня это важно. А он ответил, что люди снова заговорят о моем антисемитизме. Я ему сказал: «Да в этом нет ничего антисемитского. Иерусалим — он вообще очень важен. Из-за Крестовых походов, Османской империи, британцев. Многие же сражались за контроль над ним».
Но из этой фразы всех же деталей не поймешь.
Конечно. Как место на карте, Иерусалим не может быть виновен во всем. С другой стороны, это был бы потрясающий город, если бы он был просто мирным — без бремени борьбы за веру, недовольства. Вот о чем, на самом деле, говорится в этой песне.
Что убедило вас все-таки выкинуть строчку?
В конце концов я притерся. Можно говорит конкретные вещи и без углубления в детали. К тому же люди неправильно бы истолковали мои намерения.
У вас было религиозное воспитание? Британская церковь?
Меня ни на чем не воспитывали. Моя мать разрешала старшему брату и мне ходить в воскресную школу. Она была агностиком. Мать росла в рамках устоев Англиканской церкви. Отец был набожным христианином, поэтому в начале войны он был отказником — по соображениям совести. Затем он, впрочем, заинтересовался политикой, присоединился к армии и был убит на поле боя в 1944 году. Я полагаю, он сохранил свою веру в Иисуса Христа. У меня никогда не было возможности спросить его.
Куда вы обращаетесь за духовным пропитанием?
Когда я был ребенком, у нас всегда был еще жилец. Моя мать работала учительницей, и мы с братом добирались домой из школы раньше нее. В доме должен был быть кто-то; ей не нравилась идея о том, что у детей есть ключи. Но иногда постояльцев не было, поэтому она брала нас на встречи. Она весьма интересовалась политикой. Мы ездили на собрания Ассоциации дружбы между Великобританией и Китаем в Доме друзей в Кембридже, который был местом поклонения квакеров.
Помню, как она говорила об этом: «Квакеры за христианский религиозный порядок. Я не могу разделить их верований, но истоки их постулатов лежат примерно там же, где и мои. А я придерживаюсь идей гуманизма. Я верю в права человека. Я верю, что люди могут заботиться друг о друге. То же самое у квакеров (изображает материнский голос) — они очень-очень хорошие люди». Я никогда этого не забывал (смеется).
Я лично не верю, что для того, чтобы быть гуманистом, нужно иметь некую религиозную базу для этого. При этом я уверен, что трансцендентальной природе любви заложена способность сопереживать — и это самая сильная вещь, которая может с тобой случиться.
Вас беспокоит, что люди не воспринимают вас гуманистом?
Да, есть такое. Просто чертовски раздражает всякий бред, когда меня оценивают просто как «того плохого парня, который развалил Pink Floyd».
Ну это ваш крест.
Я не могу с этим ничего поделать. Очевидно, что мне в жизни повезло. У меня много друзей. На данный момент у меня с ними прекрасные отношения. И у меня есть моя работа, которую я обожаю. И я еще за нее получаю такую нереальную благодарность!
