Слон (сектантское роуд-муви)
Килва (технотриллер)
Иранский консул (охотничий рассказ)
Nicolaich (школьная повесть)
Берсерк (таково было его сценическое имя) посвятил свои десять минут — комедии космической оперы. Иногда роняли мыло и там, а старший по званию просил младшего за ним нагнуться, при этом включая на магнитоле, встроенной в пульт управления, музыку на манер фламенко, — но суть заключалась всё-таки в ситуации: экипаж летел на Венеру, шесть человек, которые его составляли, представляли собой шесть знаков зодиака, а на связь с Богом каждый вечер, перед отходом ко сну, они выходили с помощью колоды Таро, и однажды Берсерку, как одному из членов экипажа, капитану второго ранга, выпала карта Рыцарь Кубков...
Это было его первое выступление. Оно провалилось. Зал смеялся шуткам других комиков про секс, им не меньше этого нравились наезды на политиков и осмеяние маниакально-депрессивного психоза, а те, кто мог всё это замиксовать, приправив пантомимой, срывал овации. Эти вызывали особенную зависть, потому что в их движениях совсем отсутствовал зажим.
Пятьдесят лет своей жизни провела его преданная фанатка, сексуальность которой проснулась ровно на его выступлении, в отсутствие такого рода взбалмошных связей между алхимией и наукой, между символикой куртуазной любви и религиозным поклонением безбрежному океану космоса. Она не могла знать, что уже давно благодаря космолётам, поднимавшимся с земли засчёт нуль-тяги, удалось достигнуть иных цивилизаций, изучить их, разочароваться и вернуться обратно, к старой доброй архаике, к солдафонским порядкам домашнего насилия, причём уже без заставленных подарочными экземплярами русской классики книжных полок.
Глаза открылись. В таких случаях принято произносить строки из гимна новой этики, написанной на коленке под звуки «Марсельезы»: «Viva la vagina».
О Боже, подумала она, и ведь я жила без этого полвека.
Она последовала за ним на станцию, потом села в электричку. Трясясь на железной дороге среди привольного вагона, тоскливо-весёлого в ожидании смены суток, увидела, как он, тонкорукий и бритый наголо, сидит, склонив голову, провожая глазами вывески на платформах.
Он возвращался со стендап-концерта и был уверен, что не выступит больше никогда, а его самые страшные подозрения оказались верны: он бездарен, и единственное, что он может сделать со своей жизнью, — это заложить её какому-нибудь хозяину, стать его правой рукой. В конце концов, это даже смешно. Взаимоотношения хозяина и слуги переменчивы, роли меняются, и вот однажды, промежуточно, ты уже и хозяин, а потом уже не промежуточно — если прислуживаться как следует, то это не забудется. Хороший шанс сделать карьеру, между прочим.
— Снежа, — она подсела к нему и назвала своё имя.
— Вам надо в другую электричку. Эта идёт в другую сторону.
— А куда держите путь вы, молодой человек?
— Вероятно, в депо. Это, пожалуй, единственный способ не провожать вас до дома...
— Мне понравилось ваше выступление.
— Я бы пригласил вас с собой в депо, но, к сожалению, при выборе между нами двумя, боюсь, железнодорожник, решит отдать койко-место вам, а не мне.
— Мы можем поехать ко мне.
В тамбуре появились контролёры, только что была остановка, Берсерк дёрнулся, чтобы встать, Снежа коснулась его плеча и усадила обратно.
— Держите, — она протянула ему билет и пошла к тамбуру.
Берсерк наблюдал за тем, как открылись двери, двое контролёров ввалились в вагон, Снежа подошла к ним, виновато улыбаясь, сунула тысячерублёвую купюру и пошла обратно. Вернувшись, она села к нему вплотную — так, что он оказался зажат между её упругой ногой и окном поезда. Из верхней форточки дуло, и он поднялся, чтобы закрыть её, но она оказалась приварена, и он минуту безо всякого успеха дёргал затвор вниз, пока не подошёл контролёр и не попросил билет. Берсерк прощупал карманы и испугался: билета нигде не оказалось. Он взглянул на Снежу, она улыбнулась и сказала контролёру: «Он у меня».
Когда контролёр ушёл, она сказала:
— Я научилась этому на Гоа. Воровство — это важная часть тантрического секса.
— У вас, видимо, только такой и был?
— Ты поедешь ко мне?
Луна в эту ночь была полной. Он заплакал.
— Это значит «нет»?
— Да.
... Когда они приехали к Снеже домой, оказалось, что она живёт не одна. В соседней с её спальней комнате жил мужчина, её отец, старый чёрный бухгалтер, ворочавший в перестроечные годы деньгами, которые интердевочки зарабатывали на фарцовке.
Он сказал:
— Сынок, есть дело.
Харизматический удар нокаутировал его. Берсерк ясно понял, в какой переплёт он попал. Его привезли в разложившуюся русскую семью. Но это была возможность. Здесь можно было проявить талант к творчеству. Аудитория обозначилась ясно. Одинокая пятидесятилетняя женщина, ищущая, как бы ей реализовать материнский инстинкт и находящаяся под тиранией своего плута-отца.
Очевидно, это и обратило её внимание на него, внутренно, по душевному строю похожего на этого поджарого старика, продавшего по ошибке вместо джинсов душу, причём себе самому — это такой случай, когда убираешь на «чёрный день», всё равно что челюсть в стакан, до лучших времён, когда зубы снова понадобятся, не чета сейчас, минуте беззубой, бездушной и бездетной.
— Снежа, я бы хотел, чтобы мы поехали ко мне.
Она аж вздрогнула.
— У тебя есть дом?
— Да.
— Откуда?
— Я занял деньги у твоего отца. Сниму номер в гостинице. Завтра арендую квартиру. Поехали?
... Герман голубыми глазами просверлил толпу, а сам стоял под лучом света. Слепили фотовспышки. Он прямо на сцене ел лапшу.
— Путь к сердцу мужчины лежит через рассудок. Муза проверяет способность мыслить. Моей музе — полвека. Об этом я и расскажу. Лапшу на уши, — он показал на содержимое тарелки, — вешать вам не буду. Никаких экипажей...
Его звали Герман. Ему ещё не было 30. Он больше не слышал зов будущего. Как и прошлого. Для него наступило лето жизни. Он будет жадно путешествовать через Снежу по Млечному Пути, дополучая то, чего не добрал в детстве. Дьявольская улыбка сверкнула на его губах. Зал аплодировал.
Глеб Буланников
