Я прибыл в Норильск 16 августа 1939-го.
Мне было 23 года. Я на 3-м курсе учился. Пединститут, исторический факультет. Перед этим женился, с женой прожил две недели. Однажды ночью постучались, пришли, предъявили ордер на обыск, на арест. Я спокойно это принял — за собой ничего не знал. Даже интересно стало: посмотрю, как заключенные сидят. Думал, две недели и без вещей обойдусь, ничего не взял.
Посадили в машину и повезли. Привезли, посадили. В камере полно людей, лежать негде, приходится у дверей, у параши. Так проходит дня 3—4, когда наконец пробираешься к серединке, где можно немножко, хоть скрючившись, а лежать, но не вытягивать ноги. Только доберешься до такого места, сейчас же вызывают в следующую камеру и опять та же история. В камере народу много, дышать воздуха не хватает, в особенности у параши. Все стараются ближе к форточке пробраться.
Там был старичок в одной камере… По людям пробирался к форточке поближе, к окну, но люди его долго не могли держать и его быстро назад отправляли. В конце концов он с ума сошел.
Знакомые попадались, те советовали немедленно подписывать все, что предъявят. И сами действительно подписывали. Если не подписываешь, там группа была из заключенных же, которые потом избивали на улице, пока ведут к следователю и обратно. И после этого люди сразу в течение суток подписывали все.
В некоторых камерах даже водой торговали заключенные. Там, в камерах, не только политические, но и из блатных сидели.
У меня не было кружки, но я как-то обходился, ел понемножку. Еще сам удивлялся: и желудок вроде болел, а тут понемногу поешь — и ничего. Люди пили даже, когда в туалет ходили; у кого кружек не было, пили прямо из крана. Потом стали закрывать воду, чтобы не пили. Так люди уже начали пить то, что там течет, смывает, когда оправляются, оттуда стали пить. Тогда стали делать так: закрывать и это, чтобы не пили воду. И оправляться приходилось без воды.
Так меня почти по всей тюрьме провели. После этого следователь стал меня вызывать, беседовать со мной. Сначала никаких обвинений нет, а потом — вот, говорит, ты состоял в какой-то организации, какой-то СИМ. Он назвал «СИМ». Говорит — ты знаешь СИМ? Я думал, какой-то наган системы СИМ. Я говорю — что это? «Это организация — Союз идейной молодежи». Я говорю — не слышал. Говорит, есть такая организация, и ты в ней состоял. Я вижу, что тут-то и дело.
В камере разговор был… И действительно у меня такое впечатление создалось, что тут прав или не прав, но им нужна рабочая сила.
После суда я, конечно, писал и в Верховный суд, несколько заявлений писал, оттуда все время приходил отказ. Тогда я стал писать на имя Сталина. Несколько заявлений Сталину писал, но все отказ.
А здесь, в Норильске, когда ведет конвой, то предубеждают обязательно: «Враги народа!» — так мороз по коже просто ходит. Мне так обидно, думаю, враги вы, больше враги, чем я. И решил, раз такое дело, убью кого-нибудь из конвоя: сейчас я убил — можете меня судить. Решил так: подыскать, чтобы человек был дрянной, которому не стоит, чтобы он жил.
Вот однажды мусор убирали в комнатах. Мы, значит, одну убирали комнату, а блатной — в другой и мусор свой выбрасывал к нам. Я один раз обратно ему выбросил, второй, он — опять. У меня лом был, а тот с топором. Я хотел ему ломиком, значит, думаю, ну ладно, вот убью этого. Замахнулся ломиком, но стоял рядом мой напарник, немец с Поволжья, тот мой лом перехватил. Говорит, что ты, что ты, ты бы его убил.
Я бы так, наверное, и сделал: кого-нибудь убил бы все равно, но тут пришло письмо от сестры. Она написала — твое дело должны рассматривать в Военной коллегии. Тогда у меня отлегло: раз так, не стоит этого делать, и стал я работать.
В 40-м году вначале я на земле был. Выполняли норму, звено было семь человек. Постепенно я сначала от одного отказался, с ребятами поговорил, что мы будем вшестером работать. Бригадир согласился. Прошло некоторое время, он делает везде по шесть, дает нам опять одного слабенького. Потом поговорил с остальными: давайте впятером будем. В течение полугода дошло с семи до двух, норма та же.
Прямо сказать, тяжело, я, например, выдыхался. 8 часов отработаешь — а работали по 10 часов — просто не можешь шевелиться. Так отдохнешь минут десять и опять дотягиваешь до конца.
Потом вдруг объявление, что организуется электропрогрев, требуются люди. Я написал заявление туда, и меня взяли. Там был назначен начальником Навицкий, инженер-электрик. Тоже заключенный. Он у нас начальником был. Завенягин вызвал еще из Москвы двоих. Те нас проинструктировали сначала, а потом уже мы работали. Когда первые только фундаменты забетонировали, на следующий день, в воскресенье, пришел Завенягин. Он с нами поздоровался. Подошел, всем пожал руки, спросил, как дела. Я дал ему одну пробку пощупать, вторую. Он пощупал: «Верю, верю, что все хорошо. Закажем еще трансформаторы и будем варить бетон». С тех пор я в металлострое работал по электропрогреву. Постепенно мы брали людей, обучали их.
Я старался работать, хорошо работать. Тут я построил Норильска две трети…
Меня реабилитировали в 56-м году.
Пока еще при Хрущеве, тут свободно было.
А вот после Хрущева опять пошло такое… Чувствуешь все время слежку, опасаешься, что тебя спровоцируют где-нибудь. Я чувствовал так все время. При Брежневе. Все время следить за собой приходится, чтобы двусмысленно не говорить. И теперь как-то еще Сталин чувствуется, боязно.
Ведь, когда забрали меня, там действительно ерунда какая-то получилась. Книжка у меня была, издания 39-го года. Я знал о том, что изымают книги, но я ее пожалел выбрасывать, ладно, думаю, в туалет буду ходить с ней. Взял ее и оставил, не выбросил, несколько листов вырвал. И она у меня хранилась за тумбочкой в общежитии. А потом, когда поехал на каникулы, она там и осталась. Летом делали ремонт, все тумбочки убирали. И один из студентов эту книгу нашел, передал секретарю партийного комитета и сказал: дескать, за тумбочкой Ромашкина нашли.
А жена, с которой я прожил две недели, мне писала. Когда посадили меня, я посмотрел обстановку и понял, что жен преследуют, и сразу написал еще из тюрьмы: выходи замуж. Мне просто ее жаль было, чтобы ее не мучили, и отсюда писал тоже: выходи, пока молодая. И потом она все же вышла замуж, это уже перед моим освобождением, мне сестра сообщила. А я сообщил, что ей писал несколько раз, просил ее об этом, чтобы она не мучилась.
Она тут недавно разыскала меня, написала письмо мне. Я так и не собрался ей как следует ответить, но посылал к праздникам приветствия, пожелания. Пишет, что живет с мужем, хотел к ней заехать, но не собрался, боюсь один ездить, путешествовать один, но думаю еще встретиться с ней, поговорить…
Ну а здесь я женился, у меня сын, дочь, и внуки уже растут.
Монолог режиссера фильма "Снег - судьба моя" и сам фильм можно посмотреть здесь
