Режиссер Сергей Урсуляк снова в работе. На этот раз снимает сериал «Ненастье» по одноименному роману Алексея Иванова. «Собеседник» поговорил с ним о новой работе, об агрессии в России и о том, почему опасно выходить на митинги.
«90-е годы прошли мимо меня»
– Если говорить в общих чертах, и роман Алексея Иванова «Ненастье», и наша картина повествуют о 1990-х годах, о том, как формировалось то, из чего произошло нынешнее время, – рассказывает о своем проекте Урсуляк. – Но я опасаюсь много говорить про работу, потому что она еще не сделана.
– Сейчас с экранов федеральных каналов модно говорить, что в сегодняшних неудачах виноваты те «лихие»...
– Я всегда снимал картины, действие которых происходит в прошлых годах. И 1990-е уже можно назвать далекими. Хотя генетически они ближе к нашему времени. Можно то время ругать, можно любить, но все, что есть сегодня, оттуда в большей степени, чем, скажем, из советского времени.
– А для вас тот период каким вспоминается?
– Как ни странно, когда вспоминаю 1990-е, понимаю, что я практически в них не жил. Эти годы прошли очень по касательной, мимо меня. В январе 1991 года я стал учиться на Высших режиссерских курсах, и все, что происходило, было окрашено моими надеждами и моими устремлениями в новой профессии. Конечно, я знал о том, что происходит... Мой педагог по актерскому мастерству в Театральном училище имени Щукина Вера Константиновна Львова рассказывала, как встретила революцию 1917 года. В тот год она репетировала спектакль в театральной студии Вахтангова. Вспоминала: «Мы так были увлечены процессом, что революцию как бы и не заметили». Вот и я, когда думаю о 1990-х, понимаю, что болезненно и ужасно новую формацию я тогда не ощутил... Хотя и жил на Пресне, и рядом со мной, у Белого дома, звучала стрельба в 1991-м и в 1993-м, но внутри меня была совершенно другая «музыка». Сейчас, работая с тем временем (по хронике, по каким-то телевизионным программам), поражаюсь количеству кошмара, который происходил. С другой стороны, понимаю: любое время для каждого свое.
– А вы сами смотрите наше кино? Какие ощущения?
– Конечно, я слежу за тем, что выходит. В прошлом году, когда я был в жюри разных кинофестивалей, было ощущение апокалипсиса. В этом году такого нет, много фильмов понравилось. Например, «Аритмия», «Нелюбовь», «Теснота»; еще не смотрел, но все хвалят и «Движение вверх». Мне кажется, что наше кино сдвинулось с мертвой точки.
«Продолжение «Ликвидации» снимать не нужно»
– Почему вы так любите снимать сериалы, а не большое кино?
– Потому что в сериалах я ближе к зрителю. Большую историю можно рассказать только на телеэкране. Еще понимаю, что не могу сделать то, что соберет такую аудиторию в кинотеатре, я ее не знаю, не владею этим языком. А в телевизоре, мне кажется, могу, и мои фильмы в этом смысле не разочаровывают. Когда картина выходит на телевидении, это такой мощный энергетический всплеск! У меня такая подзарядка, ни с чем не сравнимая! Когда-то я отдал дань большому кино, получал призы на кинофестивалях за свои фильмы. Но внутренняя отдача от этого минимальная.
– Тем не менее сериалы вы снимаете в кинотрадициях. Вспомнить хотя бы вашу «Ликвидацию». Сейчас говорят о съемках «Ликвидации-2», однако, если не ошибаюсь, в этом вы участвовать не будете?
– Не буду. Считаю, что эта тема себя исчерпала, и не вижу повода для продолжения. Меня звали, конечно. Отказался принципиально. При этом оставил возможность какого-то разговора при условии, если будет замечательный сценарий. Но то, что мне присылали, не понравилось, а потом со мной прекратили общаться на эту тему. Если говорить о художественной стороне вопроса, считаю, что продолжение «Ликвидации» делать не нужно.
– Вспоминаю вашего «Исаева», где показан будущий Штирлиц. Получилось, что фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» невольно стал продолжением вашего сериала...
– Это совсем другой случай. Конечно, в «Исаеве» есть родовые пятна от обожаемых мною «Семнадцати мгновений», я их всячески подчеркивал. Потому что люблю Юлиана Семенова, мне нравится эта история. Я взялся за ту работу с удовольствием, это была возможность реализовать какие-то свои детские влюбленности.
– Сергей Владимирович, но вы же прекрасно понимали, что полноценно не совпадете с теми «Семнадцатью мгновениями»?
– Такой задачи не ставил. Я совпадал с собой, со своими желаниями. Мне понравилась история, и я решил. Если кто-то сравнил нашего «Исаева» с лиозновской картиной – что ж, это их право. Кто-то пытался сравнить мой «Тихий Дон» с фильмом Сергея Герасимова. Время такое, когда мы постоянно ищем какие-то ассоциации со своим прошлым и, не находя их, очень огорчаемся. Я делаю то, что делаю я. Внутри своих картин могу отсылать к чему-то, что люблю, но это не входит ни в конкуренцию, ни в продолжение, ни в опровержение.
– Кстати, когда смотрел ваш «Тихий Дон», мне показалось, что в этой работе акцент смещен в симпатиях к советской власти.
– Вам показалось. После любой моей картины каждый мне рассказывает о своих фобиях. После сериала «Жизнь и судьба» кто-то писал, что я люблю Сталина, а кто-то – что ненавижу. Потом обвиняли в антисемитизме и наоборот. То же самое – «Тихий Дон»: «Урсуляк – за советскую власть» или «это антисоветская картина», «казачья» или «антиказачья»... Мой «Тихий Дон» про то, что правда есть и у одних, и у других. Каждый хотел сделать как лучше, но шел к этому с такой ожесточенностью! Мое убеждение, что при таком количестве крови эта правда обесценивается. И разбирал я это на примере семьи – она для меня была важней, чем движение народных масс. Считаю, что сделал хорошую картину. Говорю это без лицемерного опускания глаз.
«Задача показать миру кузькину мать ведет в пустоту»
– Вам не кажется, что сегодня витает в воздухе нечто такое, когда (как в вашем фильме) каждый идет к своей правде с ожесточенностью? Кто-то даже говорит о новой гражданской войне...
– Да, конечно, абсолютно очевидно. И даже не витает в воздухе, а в ста километрах от наших границ это происходит. Нравы ожесточаются, и нетерпимость крепчает. Потому что люди не видят перспектив и живут без внятной цели. Они не понимают, к чему и куда мы идем, и это не дает правильно располагать свою жизнь во временном пространстве. Отсюда замыкание в себе, полное отсутствие человеческих связей, агрессия. Как выяснилось, мы одиноки на этой планете, все желают нам зла, мы ни с кем не дружим. А это не располагает к хорошему настроению. Но самое главное, нет какой-то большой ПОЗИТИВНОЙ задачи. Всем показать кузькину мать – это задача, но не позитивная. Она ведет в пустоту.
– Вы имеете в виду выступление Путина, когда он говорил с угрозой о наших ракетах?
– Путин отражает общие настроения. Мы все хотим показать и друг другу, и миру эту кузькину мать. Ничего другого почему-то мы показать не хотим.
– Тогда почему так мало сейчас кинокартин светлых, позитивных, о любви? Вам любой зритель скажет: «Одни стрелялки на экране...» И в вашем будущем проекте «Ненастье» снова про криминал.
– Во-первых, в сюжетах моих кинокартин всегда есть линии любви. Во-вторых, я уже давно не думаю, что скажут. Мне гораздо интересней, что скажу я. Прекрасно понимаю, что все равно будут говорить разное: «будь ты проклят» или «слава тебе». На всех не угодишь. Главное, чтобы самому не было стыдно. И еще не обмануть ожидания тех, кто дает мне работу. Но для этого я должен не ломать себя, а соответствовать самому себе.
– Сейчас вы работаете по заказу федерального канала «Россия 1». Имеет ли право государство диктовать, например в вашем проекте, о чем можно говорить, о чем нельзя?
– Диктовать – нет. Вот совет я могу услышать и воспринять, если он созвучен со мной. Но могу оставить без внимания. Мы договариваемся «на берегу». Когда я предлагаю снимать, например, «Тихий Дон», то, естественно, рассказываю, про что собираюсь снимать. Если телеканалу по тем или иным причинам это неинтересно, они просто мне скажут: «Не получится», и мы разойдемся, довольные друг другом, потому что никто никого не обманул. Но если мы впряглись, то не меняем договоренностей. Поэтому у меня никогда не было столкновений, недоразумений.
Звонок из Кремля
– Если снова о «Ликвидации-2», говорят, опять в главной роли будет Владимир Машков. Но его внесли в списки СБУ и уже не пустят в украинскую Одессу, где вы снимали свой сериал. Значит, географию съемок поменяют. А какое ваше отношение к таким спискам?
– Отрицательное. Понимаю, что украинцы напуганы, обижены, оскорблены, но у них, как в любом молодом государстве, огромное количество глупых людей наверху. Как, впрочем, и в России. Наоборот, нужно привлекать деятелей культуры, а они ставят преграды к общению. Однако, повторюсь, по-человечески понимаю все их резоны.
– Если потребуется сейчас снимать в Крыму, вы бы как поехали: через Украину или…
– …прямо. Если еду снимать в Крым, еду работать, а не доказывать принадлежность его той или иной стороне. Я снимал там «Исаева», когда Крым был украинским, а скоро поеду туда снимать эпизоды для «Ненастья», когда Крым уже российский. Попаду в списки СБУ? Ну, значит, попаду. Не собираюсь оправдываться, просить прощения. Хотя если кто-то решит, что во мне мало уважения к Украине, то будет обидно. Значит, я не побываю на могилах своих дедушки и бабушки, которые похоронены там.
– Помните, Ксения Собчак во время своей предвыборной президентской кампании попросила разрешить ей приехать в Крым через Украину и украинские власти ей отказали. К слову, в той предвыборной гонке вы наблюдали за кандидатами?
– За одним из них – да.
– Если ОН пригласил бы вас тогда быть доверенным лицом, согласились бы?
– Возможно. Но пусть сначала предложит.
– Перед выборами я посмотрел список доверенных лиц одного кандидата, думаю, вы о НЕМ говорили. Так вот, у него сплошные громкие имена, которые многие годы являются его доверенными лицами. И как ни странно, у всех за это время появились звания, награды, свои театры, концертные залы, денег на фильмы всегда дают. Совпадения?
– Я такую тенденцию не замечал. В этом списке изначально люди, всё это имеющие. Да, эти люди не горюют. Но почему вы не думаете, что они не делают это искренне?! В тот момент, когда тебе звонят из Кремля, часто включаются неизвестные ресурсы души… Вспомните Штрума из моего сериала «Жизнь и судьба». И как душа откликнется, какие взыграют мысли, никто не знает заранее. Я лично могу поступить по-разному.
«Я не знаю, как бороться со страхом»
– Сергей Владимирович, а почему сегодня так мало снимают фильмы о современных проблемах общества? Опасно?
– Не то чтобы опасно, но нынешнее время очень табуированное. Политикой, средой, представлениями о том, что ЭТО можно, а ЭТО нельзя. Почему-то сформировались какие-то фобии: нам кажется, это не разрешат, а бывает, что на это как раз не обращают внимания. Или наоборот. Люди не хотят связываться с сегодняшним днем: много вопросов, нет ответов. Снять абсолютно честно, наверное, страшновато. А нечестно, наверное, не хочется. Но нечестно все равно много снимают.
– Но если бы вам предложили снять кино о сегодняшних проблемах, то о чем рассказали бы?
– В своих картинах я все равно рассказываю о том, что меня тревожит, что я люблю, что не люблю. А стало быть, о сегодняшнем дне. А тревожат и общее состояние раздрая и агрессии в нашем обществе, и неожиданно вылезшие комплексы обиженных. Слишком много обиженных стало в стране, и они со своими обидами носятся. Но даже не в этом дело. Я просто не стал бы ничего снимать впрямую про сегодняшний день, потому что мне это неинтересно.
– А какие годы из истории нашей страны вас привлекают больше?
– Любые – там, где я понимаю систему координат. Почему сейчас с таким трудом прорываюсь через 1990-е? Потому что там система координат ломается. А до этого я с удовольствием рассказывал о войне, о 1940-х годах, о послевоенных, о 1950-х, о 1960-х... Там можно предположить, что хорошо, а что плохо... Мне переделывать что-то и кого-то уже поздно. Нет этого ресурса. Моя задача – не изгадиться самому и вокруг себя организовать светлое пространство. А дальше – уже нет сил. Наше поколение просрало страну. В 1991 году нам казалось, что мы сделали как лучше, но в результате просрали все, что можно. У нас не получилось. А может быть (я часто об этом думаю), мы получили то, что хотели, то, что хотели по-настоящему. Возможность смотреть, слушать и читать, ездить, есть то, чего не ели, переехать из коммуналок в свои квартиры и дома. То есть сделать то, о чем говорил Суслов из горьковских «Дачников», которых я экранизировал в середине 1990-х. Я тогда уже об этом догадывался… Мы по-настоящему хотели этого, а вслух говорили про другое. Поэтому и не получилось.
– И что же делать поколению следующему?
– Делать свое дело, менять жизнь к лучшему, надеяться. Мы можем дать ориентиры: не делайте, как мы.
– Звучит пессимистично...
– А с чего вдруг мы должны предаться оптимизму?
– Но что-то вас сегодня радует?
– Мои внучки, мои дети. Радует, что жива моя мама. А все остальное... Я ограничил свой круг, не живу глобальными проблемами. Не так, как раньше... «Ельцин! Ельцин!» – кричали мы. Нет, всё! Пусть этим занимаются другие.
– Например, ваши дочери – актрисы Дарья и Александра – захотят пойти на митинг оппозиции. Что бы вы сказали им?
– Я бы сказал: «Девочки, не ходите, это опасно!» Но сказал бы не так, чтобы запретить, каждый вправе испытать иллюзию: этого плохого поменять на того хорошего, а потом обмануться.
– А не надоедает бояться? В Советском Союзе боялись, теперь «опасно»…
– Да, страх подбешивает. Но у меня нет противоядия, я не знаю, как с этим бороться. Я могу пытаться через то, что делаю, донести какие-то мысли, чувства, то, во что я верю. Но это не предполагает, что с этими мыслями я должен выходить на площадь, толпу или на трибуну.
Перанов Олег
