Часть первая. Истоки
Часть вторая. Возвращение
Вместо мистического опыта, мантр на языке Шангшунг, космических просторов и галлюцинаций смерти — я получил обыкновенную психотерапию. Самоинспекция — закономерный итог качественной практики. Подавленное и вытесненное постепенно начинает всплывать, человек неминуемо встречается с самим собой.
Я бы сравнил это с форсированным летним ливнем.
Сперва тускнеет небо, раздаётся запах озона. Слышатся первые раскаты грома. Ещё недавно солнце находило прорехи в облачном массиве, но сейчас на смену его свечению пришла ледяная белизна далёких молний. Первые капли не внушают трепет перед стихией, однако уже через пару минут с небес сходит лавина. Ты укрываешься, допустим, под козырьком дома или в бетонной арке и наблюдаешь потоп. Сонный дворик натурально вымывает из привычных границ, холодные, заострённые капли лупят и хлещут по деревьям, качелям, скамейкам, взбивают и разъедают грязь в клумбах, расщепляются о серые фасады.
С вытесненными эмоциями похожая история.
Их сложно сразу воспринимать серьёзно.
Тебя накрывает неожиданно, подло — не героическая романтика, а выстрел в переулке. Только что ты не видел никакой угрозы в неуловимых отголосках грядущего шторма и вот ты уже идёшь ко дну. Такие вот водяные метафоры.
***
С новой яркостью проступали воспоминания. Во всех романтических подробностях заиграло настроение одного крайне странного периода моей жизни.
Я только что закончил университет, в июле мы отметили выпускной, успели собраться пару раз совершенно новой компанией, мой друг прилетел из Петербурга, мы бродили по парку, я делился своими сложными переживаниями о том, какой сложный я человек, потом провели символическую встречу выпускников-одноклассников — и вот самый конец августа.
Духота и неразбериха. Работы нет, понимания куда двигаться дальше, — нет.
Я провёл тогда неделю наедине с собой, пытаясь всё хорошенько взвесить и проанализировать. Эта самая неделя и вспыхнула в памяти.
***
Помню себя разрываемого противоречиями. Только что завершилась моя трагическая история недо-любви.
Я чувствовал освобождение, печаль, лёгкость, киношную тоску (т.е. не отягощающую), привыкал к новой форме восприятия жизни. Закончилась учёба. Я очень любил свой университет — в нём была эта драгоценная ситкомовость, прекрасная посерийность, наполненная милыми микро-конфликтами, гэгами и панчлайнами.
Я чувствовал, что целый пласт моей реальности ушёл из-под ног. Привычная сюжетность, вечное возвращение — оборвалось, выплюнув меня в новый этап, где ничего не выстроено, отсутствуют все подсказки — и назад вернуться не выйдет.
Я курил на балконе, слушал “Джульетту” Наутилус Помпилиус, писал статью про “Забавные игры” Михаэля Ханеке и пробовал романтично переосмыслять жизнь.
Как именно?
Я курил, глядя из ночного окна в заросли ореха между домом и кадетским корпусом, глох от громады невидимых цикад, прогуливался ранним утром между дремучими хрущёвками и пробовал писать биографический роман. Это был очень претенциозный и смешной роман. В нём я задавался вечными вопросами самолюбивого максималиста:
“Что со мной не так? Кто знает? Гегель слеп, Кьеркегор глух, Ницше - мёртв”. Вот такие всполохи стыда.
***
Ещё я ездил к дому, в котором жил первые пять лет после рождения, в первый дом. Я написал целую ностальгическую главу о нём, и только потом узнал, что ошибся адресом. Я приехал на Янковского, 12, помнил это число. Оказалось 12 — это номер квартиры, а не улицы. В общем, я был сокрушительно беспомощен и мил в своих попытках взвесить жизнь.
***
Прошло два с половиной года с того момента.
Столько изменилось, столько произошло и столько я потратил впустую, на саморазрушение и самовосстанавление.
Я так чётко помню эмоцию, которую тогда создавал весь этот коктейль из конфликтов. Почти Бродвейское предвкушение счастья и чернейшая печаль от того, что понятия не имею, где это счастье искать.
Я был тогда романтическим героем, плотно вогнутым в артхаусные декорации из привычного круга Кэмпбелла. И после этого я переживал самые разные жизненные этапы, у меня были моменты глубочайших разочарований и сияющих откровений, я преображался, менял воззрения, накапливал новые “настроения” различных этапов. И вот сейчас обнаружил, что где-то там глубоко — во мне всё ещё сидит глупое ожидание из исхода того банного августа, когда я смотрел в ночную духоту за домом и не понимал, куда дальше идти, но идти очень хотел, хотел поместить себя на новые рельсы будней, обрести какой-то путь.
И я какой-то Путь обрёл, мне кажется, со многим разобрался, но до конца не принял.
А что-то глубокое внутри ждёт ситкома, ждёт понятного и прежнего, ждёт, когда я наконец со всем к-а-а-а-а-к разберусь, намедитируюсь, набегаюсь, напишу романы-переосмысления, просветлюсь, мир для меня окажется запредельно понятным и целостным.
И вот т-о-о-о-огда — я вдруг как отмотаю всё назад, верну своих университетских друзей, те беззаботные будни, тот сплошной ситком, в котором я был глупее, слабее, злее, токсичнее, омрачённее, чем сейчас, но когда всё для меня было понятным.
Точнее, не так.
Для меня и тогда многое было загадкой, но в воспоминаниях всё романтизировалось и исказилось. И в эти романтические воспоминания или в романтическое обретение чего-то романтически похожего — я так стремлюсь.
И роман мой этот глупый назывался “Романтизм”.
Я его не дописал.
Дмитрий Орёл
Иллюстрации: 1 — Unsplash by Sue Tucker, 2 — Unsplash by Kea Mowat
