Внутренняя колонизация – это когда страна сама себе и метрополия, и колония. И когда народ, интеллектуалы и власть воспринимают себя и друг друга как чужих. Во второй половине ХХ века с карты мира исчезли почти все колонии. Мир вступил в постколониальную эпоху. Но старые модели отношений между завоевателями и покоренными народами – отношения подавления и взаимного отчуждения – исчезают куда медленнее. Обломки колониальных империй продолжают свое существование в образе жизни обитателей бывших колоний и метрополий – в их поведении, мыслях, предубеждениях. У России в этой исторической драме собственное амплуа – она была и во многом остается, по словам историка Соловьева, страной, колонизующей саму себя.
О том, что есть две России в границах одной, у нас знают все. Эти две России по-разному думают, одеваются, голосуют, даже слушают разную музыку. Их отношения принято описывать как оппозицию европеизированного центра и провинциальной азиатчины, продвинутых столиц и отсталой глубинки (вариант с противоположным знаком – паразитический центр и провинция, из которой тянут соки, развращенные, «жирующие» столицы и глубинка, сохраняющая «нравственную чистоту» и «близость к природе»). Все это, в общем-то, не только отечественный расклад. В той или иной степени те же отношения и та же мифология обнаружат себя в любом крупном государстве, имеющем в своем прошлом период централизации и «собирания земель» (а таких среди крупных государств – абсолютное большинство).
И все же есть что-то еще, исключительно наше, исконное, родное. «Что-то» дает себя знать в немецком словечке «гастарбайтер», которое в русском языке означает не только рабочего-мигранта, но и жителя Тамбовской области, приехавшего на заработки в Москву. Или – в дон-кихотстве столичных волонтеров, которые ехали этим летом в Крымск: с тем же благородным порывом в душе молодые голландцы и немцы едут помогать больным и голодающим в Африку.
И если оглянуться назад, в историю, окажется, что веками – от разорения Новгорода Иваном Грозным до продразверсток и ГУЛАГа – отечественная власть шла по собственной стране железной поступью конкистадора, а лучшие представители просвещенного сословия сочувствовали своему народу как туземцам, обращенным в рабство, но сами при этом выглядели иностранцами в родной стране.
Едва ли не каждый со школьной скамьи помнит: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Ясно, что литературный прием и жанровая условность, но все равно не отделаться от вопроса: а что – до своего путешествия не понимал радищевский повествователь-путешественник, в какой стране живет?! Невозможно было взглянуть окрест или дар этого скорбного зрения открывается только когда милый дом и ужин с друзьями остаются позади, за городским шлагбаумом, и начинается совсем другая страна?
В 1843 году прусский публицист Август фон Гакстгаузен совершил путешествие по России – за полгода он проехал европейскую часть страны с запада на восток и с востока на юг. Поездку и дальнейшее издание посвященных ей книг финансировали российские власти. Сто семьдесят лет назад они были озабочены все тем же – созданием положительного образа России. И в отличие от одного из своих предшественников, маркиза де Кюстина, Гакстгаузен оказался «полезным иностранцем». Ему в России понравилось все – даже крепостное право, так что он долго еще рекомендовал его не отменять, а если уж отменять, то постепенно. Путешественника в его поездке сопровождал правительственный чиновник, в задачи которого входило обращать внимание пытливого немца исключительно на то, на что следовало его обратить. Сколько «потемкинских деревень» выросло на пути Гакстгаузена, можно только гадать, но именно этот «полезный иностранец» впервые назвал особенное устройство российской жизни внутренней колонизацией. И тем самым объяснил и «две России», и Радищева, и тамбовских гастарбайтеров, и крымских волонтеров.
***
«В культурном, социальном и экономическом измерениях империя развивалась снаружи внутрь, – пишут Александр Эткинд, Дирк Уффельманн и Илья Кукулин. – Российское государство колонизировало не только Польшу, Сибирь или Кавказ – оно осуществляло экспансию колониальных методов в собственных внутренних областях, где раздавало латифундии и подавляло восстания. Это повлекло неожиданные культурные последствия: едва сложившись как социальная группа, российские интеллектуалы тоже стали воспринимать эти, казалось бы, хорошо известные им пространства как экзотические и подлежащие изучению… Миссионерство, этнография и экзотические путешествия, характерные феномены колониализма, в России чаще всего были обращены внутрь собственного народа. Этот народ был своим, он говорил на «нашем» языке и был источником «нашего» благополучия – и при этом все равно был экзотическим. Россия колонизовала саму себя, осваивала собственный народ. Этот процесс называли внутренней колонизацией, самоколонизацией, вторичной колонизацией собственной территории».
Приведенная цитата – из предисловия редакторов к сборнику материалов международной конференции «Внутренняя колонизация России», которая состоялась в Германии в 2010 году (Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России. М.: Новое литературное обозрение, 2012). В книгу вошли статьи историков, культурологов, филологов и киноведов, рассматривающих культуру России с позиций постколониальных исследований.
Это научное направление приобрело значительное влияние в Европе и США в 1980 – 1990 годы. Сначала казалось – России эта экзотика не касается: постколониальные исследования описывают культуры стран – бывших колоний и метрополий – через модели колониальных отношений, и здесь наиболее важным считается понятие о «своем» и «чужом» в представлении колонизаторов и колонизуемых. В этом смысле Россия вроде бы не укладывалась в канонические рамки колониальной державы. Но оказывается, именно постколониальные штудии отвечают на большинство «проклятых» русских вопросов.
Исторически сложилось так, что Российская империя практически не имела заграничных, тем более заокеанских, колоний. Присоединенные земли оказывались внутри границ огромного государства, а потом уже их начинали осваивать, переваривая в гигантском имперском котле. В равной степени колонизуемыми оказывались Кавказ и Поволжье, Сибирь и Черноморское побережье, Туркестан и Камчатка.
Традиционные колониальные отношения, в которых главную роль играли раса, религия, этнос, в России заменялись другой моделью: вместо условного британского полковника в пыльной каске, шествующего по условной Индии, у нас покорять «местных» (не важно, какой этнической и культурной принадлежности) приезжал чиновник «из центра». И чиновник нес свое «бремя белого человека» не хуже полковника.
Эта особенность и сейчас никуда не делась, наоборот, вросла в ДНК, прикипела к нашей власти на генном уровне, так что даже если перед вами совсем маленький чиновник, даже из «местных», какой-нибудь замглавы районной администрации по каким-нибудь вопросам, рано или поздно он с раздражением скажет: «Ну вы же видите, какие у нас люди». Причем «у нас» подразумевает не общенациональное, а сословное «мы» – коллективное «я» российского чиновничества. Как будто сам говорящий не часть и не представитель этих самых людей, которого они же и содержат, а наместник, назначенный «с самого верха» править этим диким народцем, почти сосланный в этот Богом забытый край из далекой милой страны неведомо за какие грехи. Люди, которые «у нас вы же видите, какие», платят чиновнику той же монетой, воспринимая его как неведомо откуда взявшегося узурпатора и оккупанта, а себя – как вынужденных подчиняться грубой силе жертв, которым ничего здесь не принадлежит и от которых ничего не зависит. Эти не меняющиеся веками и при любом строе отношения – во многом следствие того, что мы живем в стране, которая сама себе метрополия и колония.
Правда, колониальная модель отношений предполагает еще одного важного участника – миссионера. «Кающиеся дворяне», студенты, «идущие в народ», и все туда же, «в народ», идущие блогеры, земские интеллигенты и гражданские активисты – такая же неотъемлемая часть сюжета. И такая же бесконечно воспроизводящая сама себя: сначала романтическая вера в просвещение и убеждение, потом отчаяние и усталость.
***
Все это, безусловно, тонкие материи, каковыми являются идеи, чувства, бессознательные реакции. Модели «внутренней колонизации» и в современной российской жизни видны невооруженным глазом на куда более грубом материальном уровне. Нефтяная и газовая экономика, которая вопреки всем конспирологическим теориям превращает страну прежде всего в сырьевой придаток самой себя. Да и сам популярный миф о странах Запада, которые рвутся к нашим природным ресурсам, – это традиционный колониальный миф о жестоких колонизаторах, которые выкачивают сырье из бедных завоеванных стран, просто национальное подсознание с готовностью заменяет внутреннего, «родного», колонизатора на внешнего. Впрочем, другой миф – от советского «вся страна работает на Москву» до нынешнего «все наши деньги в Москве» – уже называет внутреннего колонизатора по имени: перераспределение средств между регионами-«донорами» и дотационными областями, и это в логику мифа, разумеется, не укладывается, но налоговая политика центра, не оставляющая регионам собственных денег, очень похожа на колониальную.
И все же именно «тонкие материи» определяют бытие.
Парадокс внутреннего устройства российской жизни по-прежнему состоит в том, что все три в нем задействованные силы – власть, интеллектуалы (как бы они ни назывались – просвещенная аристократия, интеллигенция или «креативный класс») и народ – воспринимают себя и друг друга как «чужих», пришлых, принадлежащих к иной культуре, находящихся вовне.
Власть продолжает завоевывать и осваивать давно завоеванные собственные территории, покорять и усмирять собственный народ. При этом всякое несогласие с властью воспринимается исключительно как чужеродное и привнесенное извне. Постоянные поиски «врагов», «шпионов», «иностранных агентов», работающих на американские, грузинские (почему бы не эфиопские или нигерийские?) деньги, во многом объясняются тем, что свой народ подсознательно воспринимается как чужой.
Вековой народный предрассудок, что власть «продалась» Западу («немцу», «турецкому султану») и вообще «во власти одни…» (далее – перечень национальностей, который может оказаться сколь угодно длинным и экзотическим), не от звериной ксенофобии, а от того же смутного чувства – «нами управляют чужие». «Надо же, мы приехали сюда объяснять и рассказывать, как все есть на самом деле, а тут нормальные люди», – искренне удивляется молодой столичный блогер, заехавший во время одного из агитационных «оккупаев» в небольшой городок всего-то за сотню километров от Москвы. «Что он понимает, этот мальчик, в нашей жизни? Приехал, как из другого мира, и туда же уедет со следующей электричкой», – думают «нормальные люди» по дороге домой. И сила этой мысли такова, что кажется – на конечных остановках электрички в обе стороны каждого ожидают таможня и паспортный контроль…
Ольга Лебедушкина
