28 января. День один.
29 января. День два: страхи.
30 января. День три: сны
Встаю в восемь. Утро выдается продуктивным. Пишу статью про Нью-Йорк и наконец-то заканчиваю ее. Долго собираюсь на встречу с другом в чайной неподалеку от места выступления, хочу подарить ему чайную церемонию, но его задерживают на работе. Пью какой-то недорогой дяньхун, пока жду его. Встречаемся на пять минут у Лахесиса, я поздравляю его, немного болтаем про мое предстоящее выступление. Говорю, что замерзла и прощаюсь с ним. Он недавно женился. Теперь у меня есть семейные друзья. В Лахесисе почти никого. Ожидала встретить много знакомых, владельца Яшу как минимум. Но он уже три дня не отвечает на сообщения, да и в сети не был замечен. Позже я узнаю из подслушанного разговора, что Ла закрывается или переезжает. Связаны ли эти элементы? Может, что-то случилось?
Внутри меня тоже что-то происходит. Чувствую себя максимально неуютно. Брожу почти час, пока не получается разговориться со странным пареньком по кличке Вова Наруто. У него соответствующая прозвищу повязка на лбу. Мы болтаем, я читаю ему скандальные стихи Джамиля Нилова, услышанные на слэме, и пою песню Ольги Горпенко «Зов морфинизма». Это моя любимая песня. На строчках «Боже мой, ты это создал, чтобы восхищенные померкли пред тобой солнце и звезды» у меня «сердце замирает между небом и землей» (это тоже слова оттуда). Я бы хотела так писать. И так петь.
У Вовы Наруто загон — что все окружающие делятся на врачей, санитаров и пациентов. Он диагностирует мне шизофрению. Мне становится неуютно. Он говорит, что иногда продает наркотики. Ну что ж, думаю, прощай, Наруто.
Открыла для себя такого поэта как Антон Кобец. Это что-то невероятное, он неземной абсолютно. В тексте хорош, но в исполнении просто как ядерный взрыв. Больше никто так не зацепил.
Я выступаю последней. Трясусь не так сильно, как в прошлые разы, но все равно нервничаю. Десять часов вечера, зал уставший и реагирует громко, но не слишком бурно. Начинаю сомневаться в себе. До выступления разговаривала о поэзии с одним сопричастным, он рассказывал про постоянные муки и сомнения, а я сказала, что у меня так с режиссурой было, а с поэзией совсем иначе. Но вот и меня настигло.
Впервые это было после казанского слэма. Я всерьез задумалась бросить все. Читаю впервые стишок про духовное имя друга. Этот:
я играю в футбол, забредаю в подъезд,
поднимаюсь, на лестнице брошен ковер.
я иду по ковру, еле слышно оркестр,
зазвучал боевой мендельсоновый хор.
в голове пустота и футбол, облака
пылевые вдыхаю — чудесно и вкусно,
и печаль моя хрупкая так глубока,
я не знаю, зачем я так бдительно чувствую.
наконец дохожу, открывается дверь,
там стоит прихожанин буддистского храма.
говорит: вот настало большое теперь,
я духовный учитель, твой папа и мама.
захожу и молчу, и бордовая дрожь
приникает волнистыми пальцами к телу,
я смотрю в те глаза, они очень похожи
на слезу от весенней прозрачной капели
— не трясись, ты согласен на новое имя? —
заблестели глаза, колдовские сапфиры.
я киваю, трясет, как трясло хиросиму,
он шипит в мое ухо: ты будешь Садиром —
направлять всех вокруг на возвышенный путь,
и ты будешь шагать к занебесному свету.
хорошо помолись, погрузись, не забудь:
твое имя вдохнет в тебя любящий ветер.
показал мне поток, как прекрасен поток,
научил медитировать просто и быстро.
я ушел, я домой, но вернулся потом,
так во мне заблестели спокойствия искры.
так я начал свой путь, помогая другим
становиться все лучше и лучше, и чище,
но случилось со мной — я остался один
и услышал, как внутренний ветер мой свищет.
тишина в голове пузырем заполняет,
то, что было напитано счастьем, вдруг пусто.
я любил, но громада-теперь — крики чаек,
а любить похороненных — тоже искусство.
Мне не нравится этот стиш, но он почему-то нравится другим. Поэтому читаю его, а потом жалею. Вообще после выступлений ощущение липкости. Кроме первого раза — тогда был восторг какой-то настоящий. Ко мне подходили люди и говорили, какие крутые стихи. А сейчас — ну, подойдет один человек, скажет. Еще хуже от этого.
После выступления едем с молодыми поэтами (на мне проклятие — может, потому что молодо выгляжу, но со мной знакомятся только юноши 22-23 лет) играть в настольную игру Гвинт. Ем шаурму, пью безалкогольное пиво. Перед покупкой пива кучу раз уточняю, точно ли оно безалкогольное — не хотелось бы сорваться вот так. Вообще не хотелось бы срываться.
Ощущение, что Бог оставил меня. Не чувствую его.
Гвинт оказывается игрой на двоих, а нас примерно восемь. Пока двое играют, перемещаемся к настольному футболу. У меня поначалу ничего не получается, мой напарник психует, а затем мы меняемся составами. Я играю с молодым красивым поэтом, он мне симпатичен и ведет себя очень дружелюбно и понимающе. Поэтому скоро я забиваю первый гол. Играем так около часа — время летит реактивным ранцем. И вот я уже дома. Вставать через пять часов — завтра практика в ветклинике. Ну ничего. Я обязательно выживу.
Анна Встяная
