Свой первый выход в эфир Вы помните?

Как это ни странно, помню.

Эмблема южноафриканского футбольного клуба «Орландо Пайретс»

Между моим первым посещением тогда ещё не легендарного Радио 101 и выходом в эфир прошло всего две, может, три недели. Однако за эти три недели я успел восхититься работой небожителей, полностью разочароваться в своих возможностях работы на Олимпе и заново упереться рогом в такую возможность.

Вы только представьте, что в то время (1992 год) значило получить работу на коммерческой радиостанции.

Это сегодня всё запросто и всё без толку. Любая девчушка, поработавшая после окончания бывшего ПТУ, а ныне университета, на радиостанции посёлка «Красное дышло», в состоянии реализовать свою детскую мечту — стать «владычицей эфира» на одной из сонма столичных радиостанций (работа на провинциальном радио девчушкой рассматривается только как необходимая ступенька на пути к сверкающим высотам московского бомонда). 

В то же героическое время в FM-диапазоне работало всего три станции (Радио 101, Максимум и Рокс), да ещё обладателей приёмников с УКВ-диапазоном услаждали Европа + Москва (именно так, а не просто +) и М-Радио, т. е. рынок труда идеологической заразы был не просто мал, а ничтожен. Так что, даже гипотетически возжелав наняться на эти галеры, было практически невозможно вытащить один из счастливых(?) билетов. Если же неофит только слегка прикасался ко всему этому весёлому балагану с налётом сандинизма, за уши его уже было не оттащить.

Тогда ещё не существовало слова «тракт». Вернее, так: слово-то существовало, но на телевидении, и то на буржуйском (у нас оно впервые появилось на НТВ времён Гусинского). Вы не поверите, но «демо» и «пилот» тоже появились позже. А в то время всё было гораздо проще и смешнее. Сначала с тобой долго или не очень разговаривали, проверяя скорее не профпригодность (профессии-то ещё почти не существовало), а содержимое черепной коробки и работу маячка «свой-чужой». Если ненавязчивые тесты давали положительный результат — вперёд, твори, выдумывай, пробуй. 

В рамках, разумеется.

Мои рамки были пугающе широки: мне предложили написать плей-лист, исходя из своих музыкальных болезней и заморочек, а потом, эдак запросто, отвести час эфира c тем самым плей-листом.

Я не люблю хранить старые фотографии, предпочитая за изображением забираться себе в мозги. Моя стойкая уверенность — так надёжнее. Я не храню письма, старые вещи и не проявляю заботу по сохранности любых материальных источников своего беспечного бытия. Наверное, поэтому запись моего первого выхода в эфир отправилаcь на помойку лет десять назад. Мне это не интересно, а на интерес потомков ко времени моего ученичества мне, по большому счёту, плевать. Надеюсь, потомки простят. Кстати, хранить фотографии «в обнимку с великими» тоже не в моей практике. Всё это напоминает «Мы с Мухтаром на границе», причём радиоперсонажу отводится роль отнюдь не человека, говорящего «мы».

Тех, кто мне был интересен во время моих радиоавантюр, я и так хорошо помню, а тех, кого не помню… Да и шут с ними, значит, не заслужили.. Так вот, память моя подсказывает, что эфир мой первый ознаменовался потом средней температуры, ярко выраженной дрожью задних конечностей и вселенским страхом облажаться. Облажаться не перед мифической аудиторией, да я и не понимал тогда, что это такое, а перед ужасно свойскими и классными ребятами, которых я встретил на 101. Мне не столько хотелось работать на радио, сколько работать с Иркой Богушевской (моя милая одноклассница и была моим проводником на 101), с Серёгой Зайцевым, Мишей Иконниковым, Андреем Норкиным и Валери. Попытка была всего одна. Мне никто об этом не говорил, но это подразумевалось. 

В начале девяностых ещё только начиналась массовая эмиграция лучших из Москвы в различные заграницы, и найти молодого, амбициозного и «тоже не без образования» не представляло, как мне сейчас думается, большого труда. Если бы я пролетел, следующий кандидат, не хуже меня, появился бы очень скоро. Но я не пролетел, не облажался, почти не заглядывал в бумажку подводок (кстати, это был первый и последний раз написания собственных радиотекстов), был практически счастлив от тёплых слов коллег (уже, как я понял, не возможных, а настоящих) и вполне буднично, через неделю, подписал контракт и вышел на работу. Чем подписывал — не помню, хотя подозрения имеются.

«Видно, память моя однобока».

Игорь Ружейников