Тренер

Когда вешался мой инструктор по фитнессу, стоял прекрасный летний солнечный день. Он решил повеситься утром, попросив маму «сходить за лекарством» для себя в аптеку. Мама заодно еще зашла в магазин, так что в итоге у тренера оказалось часа два свободного времени. Он сделал петлю из ремня и накинул его на тот самый турник в коридоре, на котором у него дома я сам не раз подтягивался, пыхтя и суча ногами. Снаружи чирикали воробьи, — они тогда целыми днями чирикали. Наверняка и домашний кот следил за его действиями. Мама мне потом сказала, кивая на кота: «Он все видел!»

Вспальне у тренера, где я тоже не раз махал гантелями, давно уже был создан целый «иконостас» суицида. Всю стену под книжными полками украшали красивые, черно-белые мужественные портреты — Маяковский, Есенин, Хэмингуэй, Юкио Мисима, кто-то еще. Впрочем, рядом на полках стояли книги и провполне успешных великих боксеров, типа Моххамеда Али, вполне далеких от тяги к суициду. Тренеру уже было за сорок, и он страдал — что не сбылись его надежды на успех в жизни. Еще он пил.

Его отец — знаменитый по сей день советский, ныне российский писатель — бросил его с братом во младенчестве. Как узнал уже потом, на поминках, писатель сам подал на развод и разменял квартиру так, чтобы жене с двумя несмышлеными детьми (тренер и на горшок еще ходить не умел) досталась только комната в коммуналке на окраине. Самому же писателю досталась однушка. Он скоро пошел в гору. Еще в советское время я как-тоделал его портретное интервью на пол-газетной полосы в «МК», еще не зная, что спустя семь лет подружусь с его сыном — боксером и поэтом.

После развода отец больше 20 лет никак не общался с сыновьями, полностью их игнорировал, как будто их не существует. Кстати, в том самом нашем с ним интервью, для эффектного финала я спросил писателя, — типа, в чем ваш смысл жизни. Собеседник мудро морща лоб рассказал, — «у меня растет дочь» и как это наполняет его жизнь смыслом. Интервью в редакции повесили на доску почета. Потом, через много лет, я узнал, что интервью нанесло новый удар по брошенной семье. Разбередило и так не заживавшую рану-то, что отец про них даже не упомянул…

На поминкиотец, разумеется, пришел. Был он какой-то удивленный, но все равно вальяжный, уверенный в себе. Узнал меня, протянул руку. Я секунду колебался, но все же пожал… Выпили за упокой. Но на вторых поминках, на 9-й день, отца уже не было. Оказалось, он улетел читать давно запланированный курс лекций в университете на Западе… Курс, ясен пень, — о русской словесности и духовности.

Тренер всю жизнь мечтал обойти отца. Самому стать гениальным поэтом, чтобы отец признал свою неправоту, свою огромную ошибку, чтобы отец сам стал читать лекции в универе о творчестве сына.

У тренера бы совершенно непоэтическая внешность. Фигурой и лицом он напоминал орангутанга. Он пошел в бокс, где выглядел угрожающе красивым, но в душе остался хрупким. В молодости едва устроившись дворником и получив тем самым отдельную квартирку, отселившись от мамы, он тут же запил. И с тех пор пил с перерывами всю жизнь. Но параллельно ухитрялся заниматься спортом, сдавать нормативы, а также зарабатывать на хлеб журналистикой. И писать четверостишия. На одну его подборку написал отзыв даже Евтушенко.

Но издатели стихи его брали не хотел. Я к нему относился с большой теплотой, мы дружили. Постоянно ходили в одной компании в спортзал, в баню, вместе работали. Когда не хватало денег на фитнес, я тренировался у него дома. Он старательно журналистничал, искал и делал «заказухи», но это все было не главное. Он продолжал ждать, когда же издатели наконец оценят его стихи. Он не сомневался в своей гениальности.

С каждым годом обида пожирала его все сильнее. Он не мог смириться со своей заурядностью. Но никто из близких, в том числе и я, не говорили ему правды, о том, что стихи его- отстой. Напротив, его мама до сих пор считает сына непонятым гением. В общем, его мама — литературный критик — только подогревала его жажду славы.

С отцом они внешне помирились еще когда ему было года 22. Они стали общаться, перезваниваться. Типа, обида ушла. На поминках отец, наверно, — не случайно, а чтобы убедить аудиторию, — начал сладко рассказывать, как сын заезжал к нему в гости в Переделкино, жарил на кухне замечательное мясо…

Второй брат тоже стал алкоголиком с молодости, но он шел по карьере дантиста и не заморачивался по поводу своей гениальности. Он был веселый, циничный, рубаха-парень, носил золотую цепь на груди. Он зарабатывал достаточно, чтобы жить отдельно и пить. Его все устраивало. Младший же начал ненавидеть себя за лузерство. Его ожидания от самого себя никак не отвечали реальности. «Хожу и думаю, как бы лучше убить себя! — признался он мне однажды спьяну.-То ли задушиться, то изрезать себя!»

Он вел рубрику в еженедельнике, личную, авторскую. Про смысл жизни. Про мужественность. Типа, как достичь успеха. Еженедельник все время тестировали на фокус-группах, на читателях. Рубрика стала набирать все меньше баллов. Скатилась на «тройку». Хотя, на мой взгляд, была она хорошей, и в прозе он писал хорошо. Но рубрику закрыли. Впрочем, главный редактор, который тоже принадлежал к нашей компании, пообещал, что в деньгах мой тренер не потеряет, зарплата останется прежней. Просто больше не будет странички с его фотографией и задушевными советами, как стать настоящим мужчиной.

У него был и психиатр. Старый русский немец. Я его видел раз — приходил бесплатно посоветоваться из-за неладов с женой. высокий с орлиным носом, как у истинного арийца, высокий и строгий. Психиатр он, видимо, был замечательный. В последние годы он здоровоподлечил тренера. Насколько я его знаю, немец общался с ним по многу часов каждую неделю. В итоге тот уже несколько лет был трезвым. Но за год до того веселый старший брат зазвал его на рыбалку на Волгу и там таки споил. После этого тренер окончательно упал духом, потерял веру в себя, в то, что сможет завязать с водкой. Уже за месяц засуицида глаза у него стали стеклянные. Он еще ходил, говорил, ел, даже тренировал меня, отсчитывал мои жимы на перекладине и страховал мою штангу кончиками пальцев. Но было видно, что внутри него жизнь как-то остановилась, остыла, и мысли у него остановились, сосредоточились вокруг какой-то одной. Я догадывался какой, но не хотел верить. Я был такой здоровый, молодой и успешный, мое эго настоятельно советовало мне не париться по его поводу. Он вслувх не просил помочь. На вопросы отвечал «нормально». Я чувствовал, что ничем не смогу ему помочь.

В пятницу мы должны были с ним снова качаться. Впрочем, это было под вопросом. Я сказал: «Давай, если качаемся, то я в четверг вечером позвоню. Если нет, то — нет».

Я не позвонил, уже не помню. Наверно, ушел пить пиво с приятелями. Наутро он повесился.

Старый психиатр-немец, узнав об этом, сказал только три слова: «Какая же он свинья!»

Юрий Зайнашев