Сложность и корни. Часть первая
Единообразие. Часть вторая
Смутьянка-обольстительница, пользующаяся сексуальностью как оружием, своевольно манипулирующая мужскими страстями, расчётливая отравительница и волнующая предательница, способная вдохновить и впечатлить, унизить и оскопить — образ femme fatale многослоен в представлении как его внешнего описательного содержания, так и тем более внутреннего, отражающего весь объем культурно-исторических рефлексий — время его жизни и развития в культуре. Фольклорное происхождение этого образа, черпаемое из начала истории, позволяет в рамках настоящей части цикла детализировать структуру коренного комплекса его характеристик, выявить содержательные слагаемые образа и их источники, задав, тем самым, вектор будущей интерпретации его многослойного значения.
Теда Бара в фильме «Кармен» (1915)
В свете предшествующих публикаций подчеркнем, что половая образность, значит, и образ женщины в духовной культуре происходят из интерпретации сексуальности пола, т. е. из трактовки атрибутов «женского» или «мужского», обуславливающих общественный способ их бытования в исторически меняющихся обстоятельствах.
Речь идет, таким образом, об определяемой самостью пола его социальности, проявляющейся в рамках некоторой исторической половой системы — в определенных временем отношениях между полами. Трактуемая так сексуальность определяет содержание женской образности и характер её представления как в народной традиции, так и в наследующей ей официальной культуре.
Например, мифологическое восприятие женщины как сверхъестественной основательницы рода восходит к материнской роли, сообщающей ей руководящее положение в родовом матриархальном обществе.
«Ряд соображений и материалов приводит к заключению, что человек не всегда понимал роль мужчины при зачатии. Создательницей рода считалась только женщина. Такое представление тесно связано с матриархатом. Значение женщины основано на ее производственной функции деторождения», — пишет на этот счет В. Пропп.
Выработка нового социально-экономического типа женщины в Европе во второй половине XIX в., как мы это показали в предшествующей части, среди прочих факторов также спровоцировал иной взгляд на женщину в культуре.
Вспомним, что фольклорная проблематика половых отношений теснейшим образом связана с историческими представлениями о мире, — природном и общественном, — т. е. с некоторой космогонией. Это подтверждает представленная ранее логика исторического процесса, а также вполне предметные примеры.
Так, природные процессы в народной культуре часто интерпретируются в ключе аналогии ко взаимодействию полов и выражению их сексуальности. Комментируя распространенные в мировой традиции представления о связи зачатия с приобщением женщины к природе В. Пропп пишет:
«Мы уже видели, что плодовитость животных в шествии с козой пытались путем совершения обрядов, которым приписывалось заклинательное значение, передать земле. То же мышление приводит к представлению, что человеческая плодовитость и плодородие земли стоят в самой тесной связи. О том, как силу земли через посредство растений пытались использовать для рождаемости, мы говорили при рассмотрении некоторых масленичных и троичных обрядов. Но еще сильнее выражена обратная связь: человеческая плодовитость и все, что с ней связано, стимулирует силы земли и заставляет ее дать урожай».
В тесном контакте с проблематикой половых отношений вырабатывалась меняющаяся со временем космогоническая система, интерпретирующая общественный и природный миропорядки, в частности, конечно, и отношения полов. Последние, следовательно, неизбежно выражают определенные космогонические и общемировоззренческие представления, которые выступают их внутренним содержанием, во многом объясняющим логику внешнего, символического.
Для нас это в первую очередь значит, что половая образность в своём внутреннем содержании куда шире диктуемого внешней формой — оно охватывает комплексные представления, касающиеся всего мироустройства.
Итак, для того, чтобы осмыслить образ роковой женщины, имеющий, как мы уже заключили, фольклорное происхождение, необходимо по меньшей мере опираться на такие источники, в центре которых находились бы сюжеты, характеризующие половые отношения в контексте некоторой исторической общемировоззренческой системы.
Наиболее показательным источником, как мы помним, выступает древнейший сюжет о сватовстве, сохранявшийся на протяжении многих веков в сказках и эпосе.
Имея своим внешним значением демонстрацию сексуальности полов, их социальной функции через изображение обрядовых отношений между ними, с точки зрения внутреннего содержания этот сюжет, как было проиллюстрировано ранее на примере якутской песни «Могучий Эр Соготох», символически выражает представления космогонические и общемировоззренческие. Символизирующим, как бы опредмечивающим средством, какое обеспечивает донесение последних, выступает, на наш взгляд, инициатическая тенденция сюжета о сватовстве, происходящая из связи его с обрядом посвящения. Именно эта тенденция во многом определяет палитру значений и смыслов половой образности классической мифологии и народной фольклорной традиции.
Инициация народа мандан (около 1835 г.)
Инициация или обряд посвящения — «один из институтов, свойственных родовому строю. Обряд этот совершался при наступлении половой зрелости. Этим обрядом юноша вводился в родовое объединение, становился полноправным членом его и приобретал право вступления в брак. Такова социальная функция этого обряда», — пишет В. Пропп.
Сюжеты, отражающие обрядности сватовства и брака, имеющие очевидно древнейшее происхождение, сопряжены с кругом инициатических представлений, которые в свою очередь вмещают в себя обусловленное эпохой мировоззрение, некоторое историческое понимание мира: обряд инициации на практике обеспечивал включение посвящаемого в родовые отношения, в порядок бракосочетания, интерпретируемые в рамках некоторой общемировоззренческой парадигмы. Он, этот обряд, сам есть, таким образом, выраженная в разрезе отношений полов и их сексуальности космогония.
Для иллюстрации инициатической природы сватовства, привносящей соответствующее значение в сюжет, связанный с этим обрядом, можно представить и иную, более предметную логику. До сватовства и вступления в брак миры полов обыкновенно мыслились разграниченными.
Например, в русской традиции существовал чисто женский обычай кумления, в совершение которого мужчины не допускались. Он проходил в Русальную неделю, в Семик (четверг перед Троицей) и заключался в том, что девушки целовались, используя венки и, позднее, кресты, добывали себе подруг, обмениваясь используемыми венками и крестами. Этот обряд свидетельствует о существовании некоего единства по признаку пола — условного женского союза.
Вместе с тем кумления обслуживали и сексуальность в смысле её социальности — речь идет о связи этого обычая с институтом брака и материнством. Так это описывает С. Максимов:
«Девушек-подростков приветствуют обыкновенно так: „еще тебе подрасти да побольше расцвести“, а девице заневестившейся говорят: „до налетья (следующего года) косу тебе расплесть надвое, чтобы свахи и сваты не выходили из хаты, чтобы не сидеть тебе по подлавочью“ (т. е. в девушках), а бабам пожелания высказываются несколько иного характера: „на лето тебе сына родить, на тот год сам третьей тебе быть“. Девушки свои пожелания шепчут друг другу на ухо».
В некотором смысле обряд кумлений, сменяющийся по завершению пиром, на который приглашались и мужчины, символически предварял сватовство, вводящее, т.е. инициирующее прежде разделенные полы в род через организацию их отношений в форме брака.
Наконец, значимость инициации в контексте половой образности, в частности, образа женщины подтверждает и В. Пропп:
«Инициация имеет какое-то отношение к существу женщины как таковому. Правда, в период посвящения на некоторое время всякое общение с женщинами запрещается под страхом смерти. Тем не менее обряд посвящения стоит под знаком женского начала. Часто посвящаемые имеют какую-то таинственную общую мать, которую никто не видит, но о которой говорят. Маска, совершающая обряд, одетая в звериный образ, может мыслиться самкой. Сам юноша иногда превращается в женщину. Отсюда — женские атрибуты шамана, божества-гермафродиты и т. д.».
Итак, инициатические мотивы, естественным образом связанные с космогонией, позволяют расшифровать проблематику половых отношений и сексуальности, следовательно, и половую образность — расшифровать её атрибуты в каждом конкретном образе. В этом — ключ к пониманию многосложного содержания фольклорного образа роковой женщины. О нем далее и пойдет речь.
Литература
1. Пропп. В. Фольклор и действительность: избранные статьи — СПб.: Азбука, 2024, — 448 с.
2. Пропп. В. Русские аграрные праздники: (Опыт историко-этнографического исследования). — СПб.: Терра — Азбука, 1995. — 176 c.
3. Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. — Москва: МИФ, 2024. — 480 с.
4. Тобуков П. З. Некоторые аспекты эволюции матриархата и патриархата: историко-философский анализ / Вестник Северо-Восточного федерального университета им. М. К. Аммосова. Серия: Педагогика. Психология. Философия, 2016
Дмитрий Баюнов
Фото: Википедия
